Марафон длиной в неделю - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/124
• Следующая

— А ты всех не слушай. Я правду говорю.

Трамвай остановился, и в вагон стали садиться пассажиры. Кондукторша смерила Федора затяжным взглядом. Он смотрел в ее глаза честно и преданно, вправду был убежден, что эта конопатая девушка не безразлична ему, и Таня поверила.

— Хорошо, — сказала она и положила ладонь на его погон. — В восемь возле памятника.

Кондукторша стала протискиваться между пассажирами, отрывая билеты от только что начатого рулона, а Федор отвернулся к окну. Подумал: если быстро управится, можно и прийти на свидание, правда, шансов переспать с девчушкой маловато. Она вроде бы и согласится, но где? В общежитии, скорее всего, не выйдет, а вести ее к себе нельзя. Однако следует учесть и женскую изобретательность: если женщина чего-то действительно захочет, для нее не существует преград. А в том, что Таня захочет его близости, Федор не сомневался — такие мужчины, да еще с офицерскими погонами, на улице не валяются.

В конце концов, почему не пойти на свидание? Если все будет нормально, должен возвратиться в город приблизительно к двенадцати, а потом пусть Гаркуша сушит себе голову, где и когда вести передачу, с него же — хватит, можно будет и отдохнуть.

Трамвай, хоть и дребезжал на рельсах, словно вот-вот рассыплется, все же довез их до вокзальной площади. Федор помахал на прощание кондукторше, та ответила улыбкой, Федору показалось, — обнадеживающей, и он решил при любых обстоятельствах явиться на свидание. Блондинка Людка уже надоела ему: что-то мелет о любви, начинаются разговоры об одиночестве и замужестве, значит, надо сматывать удочки; жениться он, правда, может, ибо что такое женитьба — печать в документе, который все равно выкинет, но Людка начинает липнуть к нему, ревновать, возможно, следить, а известно: нет строже следователя, чем ревнивая женщина. Только этого ему и недоставало!..

Стрыйский поезд стоял на запасной линии, но Федор приблизительно знал, куда его загоняют, и нашел сразу. Прошел несколько вагонов, отыскивая свободное место, устроился около двух женщин с пустыми корзинами. Они возвращались с базара и, наверно, с хорошей выручкой, так как сидели довольные, умиротворенно щелкая семечки. Все у них уже было позади: и тревоги по поводу того, как удастся продать свой товар, где заночевать, как уберечь деньги от карманников; и радости, когда посчастливилось быстро сбыть картофель, свеклу и морковь, а потом купить именно то, что хотелось, вот даже цветастый платок, которым повязалась молодица, сидевшая у окна, в теле, розоволицая, со смешливыми глазами. Она время от времени поправляла что-то на груди, ощупывала и улыбалась соседке, худой, с суровым и неприветливым взглядом, то и дело посматривающей на нее неодобрительно, даже осуждающе. Однако молодице никто не мог испортить настроение. Федор подумал, что небось на груди у нее спрятан платочек с деньгами — да и где их прятать, только там, куда не осмелится залезть злодейская рука.

Худощавая женщина дала почувствовать Федору, что относится чуть ли не враждебно к такому соседству, не соизволила подвинуться, и лейтенанту пришлось сидеть неудобно, на самом краю скамейки. Невольно прикинул: надо было примоститься возле пышнотелой молодицы, ехать ему почти полтора часа, поезд стоит на каждом полустанке, и конечно же время лучше коротать в приятной беседе — а о чем говорить с этой высохшей и покрытой ржавчиной селедкой в юбке?

Напротив на скамейке пристроились тоже женщины, немолодые, в рабочей одежде, с пилами и топорами, и Федор догадался, что едут на лесоразработки, что возле разъезда на подступах к Залещицкому лесу. Обрадовался: ему тоже выходить на этом полустанке и в людском скопище легче затеряться.

— На работу? — спросил у женщины в потертом бушлате, положившей на колени тяжелый наостренный топор.

— Куда ж еще?

— Лес рубите?

Женщина посмотрела на Федора утомленно и недружелюбно, однако, увидев поношенную шинель и лейтенантские погоны, смягчилась. Лес рубить трудно, иногда нестерпимо трудно, но этому парню в видавшей виды фронтовой шинели еще труднее, им хоть смерть не глядит в глаза.

— Рубим, — ответила и махнула рукой. — Работаем на лесоповале, черт бы его побрал.

— Трудно?

Женщина приподняла топор, вдруг подала его Федору, тот взял, зачем-то провел пальцами по острому лезвию. Ощутив тяжесть топора, сказал сочувственно:

— Да, за день намахаешься!.. — Он и сам поднял топор, будто собирался рубануть, худощавая соседка испуганно отшатнулась, и Федор воспользовался этим, чтобы сесть поудобнее. — Ничего, — сказал мягко, — скоро война окончится, мужья вернутся, и будет вам легче.

Женщина забрала у него топор, зажала длинное топорище между колен.

— К кому вернутся, а к кому и нет, — проронила она спокойно, как-то даже равнодушно, и Федор подумал, что, вероятно, горе обошло эту женщину, но ошибся, так как ее соседка, тоже державшая на коленях топор, заметила:

— У тебя, Катя, хоть надежда есть: пропал без вести... А у нас похоронки...

Женщина неопределенно пожала плечами. Вдруг, опершись на топорище, подалась к Федору, уставилась в него полинявшими и утомленными глазами.

— Береги себя, хлопче, — сказала, улыбнувшись жалостно. — Такой еще молодой.

Федор подумал, что обойдется и без теткиных советов: чему-чему, а беречь себя научился, вот только проклятые немцы не хотят считаться с этим и упрямый Гаркуша. Но все равно пора кончать, и если Гаркуша будет противиться, то можно обойтись и без него. Нож в спину в темном месте, забрать деньги, документы — и в тыл. Куда-нибудь в Крым или ни Кавказ, где потеплее. По документам — он после тяжелого ранения получил отпуск, немного перекантоваться всегда можно, а дальше жизнь покажет. Ведь жизнь всегда прекрасна, даже сейчас, когда надо топать в лесную глушь за паршивой рацией...

Внезапно Федору стало жаль себя, и он твердо решил: хватит! В последний раз выполняет приказ Гаркуши, и на этом — точка. С Гаркушей, пожалуй, следует покончить сегодня же ночью, задушить тихонько в кровати. Их хозяин, кажется, завтра снова дежурит, значит, день у него в запасе есть, а за целый день в военной круговерти можно затеряться так, что сам черт, не говоря уже о контрразведке, не сыщет до конца дней своих.

«На просторах Родины чудесной...» — злорадно подумал Федор, и, верно, впервые за всю жизнь подумал с уважением и благодарностью о стране, которая поистине так велика и необъятна, что затеряться в ней человеку вроде бы проще простого.

Тетка, похожая на ржавую селедку, уперлась Федору в бок острым локтем, но теперь ничто не могло омрачить его мысли. Грубо нажал на тетку плечом, отстраняя, и подставил молодице ладонь.

— Может, угостите? — стрельнул глазом.

Та насыпала ему семечек, не жалея, с лихвой, усмехнулась ласково.

— А вы куда? — спросила не просто так, от нечего делать, а с явной заинтересованностью, и это еще раз убедило Федора в правильности его намерений. Пока существуют на свете такие пышнотелые доверчивые молодицы, он не пропадет, уж что-что, а с каждой женщиной всегда найдет общий язык, мог бы задобрить даже эту ржавую селедку. Но зачем?

Сделал таинственное лицо и ответил уклончиво:

— Вперед. Сейчас армия идет только вперед!

— Да, назад уже бежали! — не без ехидства встряла худощавая тетка.

— Вы, тетенька, несознательная и лучше помолчите, — одернул ее Федор. — В тот момент, когда вся страна кует победу, некоторые элементы спекулируют на базарах, пользуются нашими трудностями... Много выручили? — спросил резко.

Тетка отодвинулась от него испуганно.

— Все мои... — поднялась, прижав руки к груди, и засеменила не оглядываясь к туалету.

Поезд уже подходил к нужному разъезду, и Федор стал пробираться к выходу. Сначала у него было намерение соскочить за километр-полтора до полустанка, но поезд тут шел под горку, набирая скорость, и Федор решил не рисковать. Тем более он может затеряться в толпе женщин-лесорубов, тоже покидающих поезд на разъезде.

• Предыдущая
• 72/124
• Следующая