Марафон длиной в неделю - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 67
- Предыдущая
- 67/124
- Следующая
— Что же тут хорошего? — недоуменно сказал Толкунов.
— Как что? Человек — это целый мир, он неповторим, и каждый реагирует на разные явления по-своему.
— Если каждый — по-своему?.. — Толкунов откусил бутерброд и умолк. Прожевав, объяснил свою мысль:
— Ничего хорошего не выйдет, если каждый по-своему.
— Это почему же?
— Потому что нам такое не подходит, — категорически заявил Толкунов. — Там, среди гражданских, может, каждый имеет право гнуть свою линию, а у нас — приказ, и будь здоров.
Щеглов досадливо поморщился:
— Вы не так поняли меня. Одно дело — приказ, то есть регламентированное поведение человека, заранее предусмотренное, а вот что вы сделаете, когда выйдете из этой квартиры?
— Пойду спать, — ответил Толкунов не задумываясь.
— А вдруг свернете в сквер, там цветут георгины, можно полюбоваться ими, а потом... ну, что можно потом? Смогли бы вы просто так нарвать цветов с клумбы и подарить кому-нибудь? Первой встречной девушке?
Толкунов скептически хмыкнул:
— Ну, скажете!.. Зачем?
Он вдруг представил, что дарит цветы пани Марии. Она стоит в передней в своем цветастом халате, а он вручает ей охапку цветов. Пани Мария благодарно улыбается ему, так она еще никому не улыбалась. От этих мыслей у Толкунова громко забилось сердце.
— А скажите, лейтенант, как называются красные цветы? Может, заметили клумбу за квартал отсюда?
Щеглов удивленно поднял брови. Этот легендарный капитан, известный не только в их армейском Смерше, но, вероятно, и всему фронту, казалось, был уже как на ладони, по крайней мере, лейтенант не сомневался, что раскусил его до конца, и вот на тебе — выскользнул.
— Наверно, вы имеете в виду сальвию, — вспомнил Щеглов красную клумбу за ажурной решеткой возле особняка на проспекте, и широкая улыбка снова осветила его лицо. Ведь Толкунов этим вопросом невольно подтверждал его мысль о непостижимости человека и непредсказуемости его поведения.
— Сальвия? — переспросил Толкунов так, словно от того, как называется этот красный цветок, зависело бог знает что. — Красивое название...
Он хотел спросить лейтенанта, чем именно знаменит писатель Достоевский. А то, что он знаменит, не было сомнений: вот ведь книжка какая потрепанная, зачитанная, может, прочитало ее не менее ста человек, а пожалуй, и больше. Толкунов дал себе слово обязательно тоже прочесть. Капитан глотнул чаю, запивая бутерброд, и повернулся к Щеглову, не зная, как начать, но, увидев, что лейтенант, прижавшись к стене, разглядывает через окно кого-то на улице, легко поднялся с кресла и подошел к Щеглову.
В конце переулка появился человек в шляпе, темном костюме и с чемоданчиком в правой руке. Будто ожидая его, из подъезда вышел дворник. Он был в фартуке и с метлой, подался чуть ли не на середину проезжей части и начал подметать, время от времени искоса поглядывая на окно, за которым притаились Толкунов со Щегловым.
Услышав на затылке горячее дыхание капитана, Щеглов сказал шепотом:
— Видите?.. Вон того, с чемоданчиком?
— Угу...
Они смолкли, наблюдая за приближающимся человеком. Казалось, тот шел неуверенно, будто боялся чего-то. Щеглов локтем толкнул капитана, обращая его внимание именно на это. Толкунов в ответ положил ему руку на плечо, как бы подтверждая, что сигнал принят.
А мужчина замедлил шаг и незаметно оглянулся, видно, хотел убедиться, что никто не следит за ним. «Конечно, никто, — злорадно подумал Толкунов. — Зато тут, в квартире пани Грыжовской, тебя ждет неожиданная встреча. Иди, дорогой, иди и не сомневайся. Наверно, в твоем чемоданчике найдется что-то интересное для контрразведки, даже очень интересное...»
Точно угадав мысли капитана, мужчина двинулся дальше. Он шел по краю тротуара и делал вид, будто ничто вокруг не занимает его. Толкунов хорошо знал этот прием. Оба не спускали глаз с мужчины, ни одно его движение не оставалось без их внимания.
Прохожий поравнялся с домом. Теперь он стоял под окном пани Грыжовской. Снял шляпу и совсем неожиданно поздоровался с дворником. Чего-чего, а этого Толкунов не ждал от него, тем более что было слышно каждое его слово:
— Добрый день, пан Синяк, как поживаете?
Дворник прекратил подметать, вежливо коснулся полей поношенной шляпы.
— Да ничего, пан Виктор, с божьей помощью. Человек с чемоданчиком, по-видимому, хотел что-то еще спросить, но передумал, махнул рукой и направился к парадному.
Толкунов неслышно метнулся в переднюю, прилип к замочной скважине. Увидел, как человек в темном костюме, не останавливаясь, прошел к дверям противоположной квартиры, открыл их ключом, извлеченным из кармана. Толкунов услышал, как щелкнул замок за ним, и медленно, словно сбрасывая с плеч тяжесть, распрямился. Возвратился к Щеглову, все еще стоявшему возле окна.
— Мы ошиблись, — уверенно сказал Толкунов. — Это сосед Грыжовской. Я вспомнил: о нем рассказывал старший лейтенант Павлов, а потом Бобренок был у него в квартире. Это — Виктор Иванович Колодяжный, слесарь трамвайного депо.
Щеглов облегченно вздохнул и потянулся к отставленной чашке с чаем.
— Совсем остыл, — сказал он недовольно, вроде в этом был виноват человек с чемоданчиком, оказавшийся не шпионом, а обычным трамвайным слесарем.
— Идите подогрейте, а я послежу, — предложил Толкунов, но лейтенант покачал головой и, сделав несколько глотков, допил чай.
Толкунов принялся было за недоеденный бутерброд, однако есть уже расхотелось, положил назад на газету. Увидел, что лейтенант снова уставился в книжку, подумал: вот человек, не теряющий ни минуты и за то время, пока они ждут шпиона, успевший узнать немало нового, интересного, не то что он, одно слово — «сальвия»... Ему почему-то стало обидно, даже немного рассердился, но прикинул: Щеглов со всей своей образованностью ходит еще в лейтенантах, а он — капитан, на две ступеньки обогнал этого молодчика. Однако и это не принесло Толкунову желаемого спокойствия. Он недовольно взглянул на Щеглова и спросил:
— Какое у вас образование, лейтенант?
— Четыре курса университета.
— Через год бы закончили?
— Если бы не война, — ответил Щеглов.
Толкунов подумал, что именно на войне он наконец нашел себя и смог на полную силу развернуться, но не сказал ничего, потому что почувствовал какую-то неловкость: все же война, кроме страданий, ничего не принесла людям.
— И кем бы вы стали? — спросил.
— Геоботаником.
— С чем это едят?
— Изучаем растительность разных зон.
Толкунов не очень-то понимал, зачем это нужно, однако кивнул одобрительно. Подумал: наверно, потому Щеглов и знает, что красные цветы называются сальвией.
— Война кончится, поеду на Таймыр. — Щеглов захлопнул книгу и снова сунул ее под мышку: видно, разговор пришелся ему по душе.
— Куда? — удивился Толкунов. — Говорят, там, кроме моха, ничего не растет.
Щеглов улыбнулся покровительственно.
— Этот мох называется ягелем, — объяснил он. — А его едят олени. И я решил заняться определением перспектив развития оленеводства.
Толкунов рассудил: Бобренок мечтает вернуться к своей геологии, Щеглов поедет на богом забытый Таймыр к ненцам и оленям, а вот ему не очень хочется возвращаться в свою МТС. Может, потому, что не ужился с директором, самоуверенным и ограниченным, который фактически ничего не знал, да и не хотел знать. Это, правда, не мешало ему совать нос куда надо и не надо, поучать всех, заставлять делать по-своему, в результате чего их МТС была чуть ли не на последнем счету не только в районе, но и в области. Подумал он также, какое счастье иметь умного и опытного начальника, как Карий. С таким бы работал всю жизнь. Следует как-нибудь поговорить с полковником: он говорил как-то, что уже сейчас ему предлагают должность начальника госбезопасности области. Он должен знать, что капитан Толкунов всегда может быть ему полезен.
Вздохнул незаметно: с Карим не соскучишься, полковник станет настаивать, чтоб учился, впрочем, разве капитан Толкунов против? Он хотел спросить Щеглова, какие книги у него есть и не даст ли почитать, но лейтенант сам позвал его. На этот раз в переулке появились двое: женщина с авоськой, полной картофеля, и военный — он шел по тротуару на противоположной стороне переулка в офицерской плащ-палатке. Шагал широко и уверенно, не осматриваясь.
- Предыдущая
- 67/124
- Следующая
