Южнее главного удара - Бакланов Григорий Яковлевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/27
• Следующая

— Ты как здесь? Ты все время была здесь? — спрашивал он и оглядывал её шинель, ища чего-то.

— Саша, я не ранена, — поняв, что он ищет глазами, сказала Тоня и ласково дотронулась до его руки кругом были люди. — Я узнала, что вас перебрасывают на южную окраину, и думала перехватить вас здесь. А тут так получилось… Беличенко все ещё не мог прийти в себя, и глаза у него были злые.

— Саша, надо раненых посадить на пушки. Им трудно идти. Впереди, занимая всю дорогу, шли четверо раненых поздоровей. Но, увидев, что этих сажают на орудия, они тоже остановились и сели у обочины, поджидая батарею. Их подобрали. Раненые сидели тихо, глядя вверх. Там на большой высоте кружилась над дорогой «рама» — двухфюзеляжный корректировщик «фокке-вульф». По нему били из зениток. Белые разрывы кучно вспыхивали в небе. Одно облачко возникло между фюзеляжами — так казалось с земли. «Рама» продолжала кружиться, высматривая и фотографируя. Сидевший на переднем орудии раненый с толстой от бинтов головой и заострившимся жёлтым носом закричал, грозя кулаком:

— Её, стерву, и снаряд не берет! Сощурясь, Беличенко смотрел в ту сторону, откуда они шли. Сожжённая роща, разбитые повозки на дороге и далеко позади костёр на снегу, тонкая струя дыма, поднимавшаяся к небу: это, подожжённый снарядом, горел дом, во дворе которого утром Беличенко чертил разведсхему. Синели холмы по обе стороны низины, на холмах, среди высоких и узких, как кипарисы, деревьев, вставали фугасные разрывы, освещённые предвечерним солнцем. А с юга, куда двигалась сейчас батарея, слышался непрекращающийся грохот. Это от озера Балатон наступали немцы. К ночи батарея вышла на южную окраину города. По шоссе, по булыжнику, гусеницы тракторов скрежетали и лязгали, высекая искры. За ними катились тяжёлые железные колёса пушек, обутые резиной. Справа и слева от шоссе — сады, в них домики дачного типа. Уцелевшие стекла слабо блестели. Ни души. Только взлетали ракеты, и небо как бы раздвигалось над домами, становясь выше. Было пусто кругом. И не ясно, где наши, где немцы. Беличенко остановил батарею, с разведчиками двинулся вперёд. Внезапно зацокали копыта, тени двух конных выскочили на шоссе.

— Третья батарея?

— Третья.

— Я тебя, комбат, в темноте по белой кубанке узнал. Чувствовалось по голосу, что говоривший улыбается. Он ловко соскочил на землю. Это был адъютант командира полка Арсентьев. На своих кривых сильных ногах он подошёл к Беличенко, подал руку. Разведчик, сопровождавший его, остался сидеть в седле.

— Вам задание меняется. Ну-ка, освети карту. Они с головами накрылись плащ-палаткой, и Арсентьев развернул карту на крыле седла.

— Вот здесь станете, за овражком. Видишь, сады обозначены? Слева у вас будут миномётчики восьмидесяти двух. Одна батарея. У тебя горит? — Арсентьев зачмокал тугими губами. Под плащ-палаткой резко пахло конским потом. — Мы уже с полчаса ждём вас. Промёрзли. Тут на перекрёстке наш танк стоит. Подбитый. Как раз хотели подъехать посмотреть, слышим — вы едете. Значит, комбат, проведёшь рекогносцировочку местности. Арсентьев со смаком произнёс военное слово «рекогносцировочка» и нетерпеливо переступил с ноги на ногу, подрагивая икрами. Он мысленно представлял, как бы сам провёл её, как с биноклем в руках ехал бы впереди батареи на коне, — это была его мечта: ехать на коне впереди.

— О готовности доложишь в четыре ноль-ноль. Связь по рации непосредственно с командиром полка. Тем временем батарейные разведчики обступили полкового. Как человек, знающий все тут, он с седла плетью указывал в темноту и что-то объяснял. Беличенко проследил глазами за его плетью и, перебив Арсентьева на полуслове, спросил:

— Значит, танк этот вблизи ты не видел?

— Какой? Подбитый, что ли?

— Непонятно мне, откуда тут наш подбитый танк взялся? — вслух раздумывал Беличенко. Из-за облаков прорвался наконец лунный свет, булыжник на шоссе заблестел, и косо легли тени — самая длинная тень конного. На перекрёстке тоже заблестели гусеницы и пушка танка. Внезапно мотор его зарычал, подбитый танк попятился в тень, и оттуда сверкнула, рявкнула его пушка — снаряд разорвался на шоссе, осколки брызнули от булыжника. Всех как смело в кювет. Под полковым разведчиком лошадь взвилась и понесла его навстречу танку. Он все же овладел ею. Когда подъехал к остальным и соскочил с седла, нервно посмеивался.

— Мы его за своего считали, курили при нем… Лейтенант Арсентьев сконфуженно разглядывал порванные в шагу штаны.

— Откуда она тут могла взяться, колючая проволока? Просто даже непонятно совсем. Он ещё и потому так детально разглядывал штаны, что ему стыдно было поднять глаза на Беличенко. Как всегда в таких случаях, ни у кого не оказалось под рукой противотанковой гранаты. Хотели бежать на батарею, но танк, выпустив ещё два снаряда, попятился и ушёл.

— Вот тебе и рекогносцировочка, — смеялся Беличенко. — И долго вы рядом с ним стояли? Теперь смеялись все, громко и облегчённо. Бойцы долго ещё рассказывали друг другу, как кто прыгал через забор с колючей проволокой и как адъютант командира полка порвал штаны. Оттого что это были штаны адъютанта, рассказ получался особенно смешной. В полночь в садах за овражком рыли орудийные окопы. В городе взлетали немецкие ракеты и по временам вспыхивала автоматная стрельба. Где-то недалеко рокотали танки, чьи — никто хорошенько не знал, но на всякий случай курили потаясь. Потом прилетели наши ночные бомбардировщики. Невидимые, они покружились над садами в ночном небе и, тоже ничего не разглядев, сбросили бомбы вблизи огневых позиций. С тем и улетели. А в это время в одном из домов собрались офицеры подразделений, оборонявших южную окраину. Стекла на террасе были выбиты, и пол и плетёную мебель, оставшуюся здесь с лета, засыпал снег. Из пяти комнат уцелела одна, её белая внутренняя дверь открывалась теперь прямо на улицу и сильно тянуло по ногам холодом из-под обрушенного порога. В шинелях, и шапках, с сумками на боку, все согнулись над столом, где водил по карте коричневым от табака пальцем командир батальона капитан Гуркин, узкоплечий, чернявый, очень строгий с виду. Он объяснял обстановку и, подымая голову от карты, спрашивал командным голосом:

— Понятно? Спрашивал тем строже, чем непонятней ему самому была обстановка. С края стола сидел командир ещё одной тяжёлой батареи. В высокой чёрной папахе с бархатным красным верхом, положа ногу на ногу, он ловил на носок хромового сапога зайчик света от коптилки и поглядывал на двух лейтенантов. Они сидели отдельно от всех на железной кровати, на сетке, конфузливо ели томатные рыбные консервы, поочерёдно опуская ложки в жестяную банку. Под взглядом командира батареи они всякий раз переставали есть. Один из них был артиллерист, другой — пехотинец, оба недавно выпущенные, присланные из резерва. Они, видимо, ехали сюда вместе, и продукты у них были общие, неделеные. Беличенко отчего-то приятно было на них смотреть, и он, слушая обстановку, нет-нет да и поглядывал в их сторону.

— Ну ладно, комбат, все это хорошо, конечно, а снаряды у тебя есть? — И Гуркин с хитрым лицом оглянулся вокруг, выжимая улыбки. Того комбата Гуркин не спрашивал: тот был уже «свой».

— Немного есть, — сказал Беличенко, по опыту знавший, что запасов выдавать не следует.

— Полкозы небось? — Гуркин подмигнул знающе и захохотал собственной остроте. Боевой комплект батареи — шестьдесят снарядов — сокращённо называется «БК». Половина боевого комплекта — «полбэка». А на слух звучит как «полбыка». Вот в этом и состояла острота Гуркина.

— Я вас, артиллеристов, знаю, — он погромил пальцем с фамильярностью старшего по должности. — Придадут в помощь, а стрелять им нечем. Маленький Гуркин в этот момент чувствовал себя большим, владетельным хозяином, он даже позу принял. Беличенко знал привычки пехотных командиров: свою артиллерию они берегут, а приданной, какого бы она калибра ни была, стараются заткнуть все дыры — пока не отобрали, так хоть попользоваться, все равно не своя. Объяснять такому командиру, что тяжёлыми пушками подавлять пулемёт — все равно что по воробьям стрелять, — бессмысленно. На все объяснения он скажет: «Как так не можешь? Стреляй!» И Беличенко только улыбался, как полагал Гуркин, его удачной остроте.

• Предыдущая
• 13/27
• Следующая