Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В. - Страница 27

• Предыдущая
• 27/86
• Следующая

—Я не смогу начать все сначала в другом месте, Тони. Это конец. Я не смогу без „Речки“. Если меня переведут в Хантсвилл, я проведу остаток дней, моя полы и стреляя бычки у таких, как ты.

—Ты видишь только мрачную сторону дела, — начал было Шокнер, но, еще не договорив до конца, понял, что сморозил глупость. Терри пропустил его слова мимо ушей.

—Это твоя первая ходка, верно?

Шокнер кивнул. Терри тоже понуро покачал головой. В первый раз за весь день где-то в глубине души Тони шевельнулся страх. Терри снова взглянул на часы:

—А ведь мы могли бы вдвоем здесь пересидеть всю заваруху…

В глазах старика светилась такая собачья мольба, что Шокнер в смущении отвел взгляд.

—Но эти нигеры убили Дюбуа. Нев говорит, что нельзя им это спускать, а он никогда раньше не ошибался.

—Да кому какое дело, кто там убил этого Дюбуа? А здесь мы можем прожить много дней, — торопливо уговаривал Терри. — У меня такие тайники, заначки… Жратва, видюшник, наркота — чего только душа пожелает! Нева отправят в Хантсвилл и упрячут там в карцер до самой смерти, а мы, когда все поутихнет, спокойно выйдем и посмотрим, сам ли этот псих подох или его зацапали…

В голове Шокнера царила суматоха, но внезапно он будто наяву услышал голос Эгри: „Семпер фи, так твою, Тони…“ Эгри всегда относился к нему, Шокнеру, хорошо и никогда не обижал. Если у Тони и был когда-либо отец, так это он — Нев Эгри. И даже больше чем отец — друг! Семпер фи, твою мать… Он поднял глаза на Терри; неясно, что написано на его лице, но Деннис побелел как бумага.

—Поговорили — и хватит, Деннис, — отрезал Шокнер.

Повернувшись, он вышел из комнатушки, бросив через плечо:

—Закончишь — позови меня.

Спустившись по лестнице, Тони присел на ступеньку и закурил. Сверху, заглушая шум вентиляторов и труб, доносились всхлипывания старого зэка.

Клейн прошел мимо офицера-воспитателя Сяня и вступил в магнолиевые окрестности лазарета, испытывая сильное головокружение. Завтра ему предстоит выйти на свободу. На волю. То, что Коули называл „Пи Вайн Спешл“, прибыло наконец на станцию, и у Клейна в руке был билет. Но вся радость предстоящего освобождения омрачалась скверными предчувствиями. А тут еще капитан Клетус при выходе Рея из административной башни сказал: „Ходи на цырлах, Клейн: у тебя еще хватит времени обделаться“.

Вообще-то Клетус из тех, кто, поздравляя родную бабушку с девяностолетием, не может удержаться, чтобы не предупредить старушку, что у нее еще осталось достаточно времени, чтобы обделаться. И все же Клейн железно предчувствовал, что уже заготовлена огромная куча дерьма, в самую середину которой ему предстоит вляпаться. Доктор старательно припоминал события сегодняшнего дня, чтобы как-то оправдать свою тревогу, но никаких поводов для волнения не находил: ну, на Генри Эбботта снизошло озарение, и он предупредил, чтобы доктор держался подальше от Нева Эгри. Ладно, но ведь Эбботт — не метеорологический спутник США, верно? Да, Хоббс оказался натуральным сумасшедшим и туманно пророчествовал о грядущих „улучшениях“. И все! Абсолютно все. Нет, он, Клейн, все-таки больший псих, чем Эбботт и Хоббс вместе взятые… „Только храбрейшие из нас…“ Мама дорогая, надо же такое брякнуть… Однако сработало. Ладно, нечего об этом думать и обманывать самого себя: правда в том, что у Клейна поджилки тряслись при одной мысли о возвращении в большой мир, и он, чтобы оправдать себя, искал отсутствующий подтекст в откровениях сумасшедших. Страх свободы унизителен, и Клейн просто пытался заглушить свой стыд. Не Клетуса с Хоббсом он боится, а будущего своего!

А тут еще и Девлин… Она сейчас в том мире, куда скоро предстоит вернуться и ему. Как прикажете с ней поступать? И нужно ли вообще что-то предпринимать? Да и хочется ли ему? А ей? А достаточно ли велик его член? И работает ли он еще вообще? Нравится ли ей оральный секс? И ведь он даже не имел понятия, есть ли у нее дружок… Он ее об этом никогда не спрашивал. По всем приметам она убежденная лесбиянка. С другой стороны, заядлая болельщица и единственная из всех знакомых ему женщин, которые заключали пари и азартно спорили о голах и очках. Насколько Клейн слышал, слабость к гольфу, футболу и боксу никогда не была свойственна лесбиянкам. Правда, спорт нельзя назвать сильной стороной и самого Клейна: он никогда не блистал в школьных командах, и самым ярким воспоминанием об уроках физкультуры был образ отягощенного пивным брюхом тренера, гонявшего мальчишек вокруг футбольного поля и время от времени вопившего: „Пошевеливайтесь, вьетконговцы уже сели вам на хвост!“ Неизменные неудачи преследовали Клейна в подобного рода начинаниях, сопровождавшие их унижения и насмешки и послужили, по мнению Рея, причиной его несколько эксцентричной любви к каратэ. Но ведь каратэ — это, в общем, не спорт. Насколько Клейн знал, все эти школьные футбольные герои отрастили изрядные брюха и обзавелись визгливыми детишками и нежеланными женами — ублюдки, одним словом. А вот он, могучий Клейн, воин „шотокана“, шел к более высоким целям. И сидит сейчас в гнусной тюряге…

Какого хрена, спросил он себя, нашла Девлин в таком придурке, как он? В таком потасканном подонке и осужденном насильнике? Да, унизительно, но факт: Клейн боится свободы… Впервые с тех пор, как Клейн бросил курить, ему отчаянно захотелось затянуться.

Внезапно перед ним выросла массивная туша Эрла Коули с охапкой простынь и наволочек. Негр кисло посмотрел на врача:

—Там тебя Девлин ждет в кабинете.

—А я и не знал, что она сегодня придет, — удивился Клейн.

—Это сюрприз. Говорит, что хочет показать тебе нечто выдающееся. Свою письку, наверное; по-моему, у этой сучки началась течка.

Слова Коули покоробили его.

С самых первых дней появления Девлин в лазарете язык Коули стал еще грязнее. Клейн никогда раньше не задумывался над причинами этого. Да в этом и не было нужды: видно, Девлин просто постоянно напоминал Коули, кем был когда-то Клейн и кто сейчас она: белый человек с будущим. Сегодня будущее обозначилось и для Клейна, что Коули легко прочитал на его лице.

Когда Клейн только-только начинал работать здесь, Коули сразу посоветовал ему никогда не заводить в „Речке“ друзей. Дружба была роскошью, а роскошь влечет за собой мучения, рано или поздно все равно придется расстаться. Сейчас боль светилась в желтых глазах Коули. Негр прошел мимо Клейна и ступил на лестницу.

—Лягуша! — окликнул его Клейн.

Коули остановился, но не обернулся. Клейн колебался: ему казалось, что сейчас он вгонит в эту широченную спинищу острый нож. Он сглотнул.

—Они отпускают меня, — сказал он. — Завтра в полдень.

Коули так и не обернулся; его массивные плечи медленно приподнялись и снова упали.

—Только не жди от меня поздравлений.

—Я и не жду, — ответил Клейн.

Повисло неловкое молчание. Затем Коули взглянул через плечо; его голос подрагивал:

—Парни привыкли платить мне за работу. У меня здесь работа халявная. А за эти дни одно мытье полов обошлось мне в три упаковки валиума.

—Я заплатил тебе, Лягуша, — сказал Клейн.

Коули моргнул и покачал головой:

—Может, ты заплатил мне даже слишком много.

У Клейна сжалось сердце: ему очень хотелось сказать негру прямо здесь, сейчас, многое, что он знал, но никогда не произносил вслух: слушай, парень, ты — терапевт от Бога! Да я горжусь тем, что хожу с тобой по одной земле! Ты великий человек и великий лекарь. И великий друг… Мне страшно жаль, что ты не выйдешь завтра отсюда вместе со мной, но я ничего не могу поделать. И мне очень жаль, мать твою растак, что ты мой самый близкий друг, и с этим я тоже ничего не могу поделать; а если бы и мог, то не стал бы, даже если тебе это не нравится. Слышишь меня, толстая харя?..

Эти слова отдавались в голове Клейна, но застряли где-то в груди. Он почувствовал себя идиотом.

—Я подойду минут через десять.

Коули фыркнул и исчез за поворотом лестницы.

• Предыдущая
• 27/86
• Следующая