Работа над ошибками (СИ) - Квашнина Елена Дмитриевна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/70
• Следующая

Ну, вот. Сын умчался. Я осталась одна, как и хотела, боясь сознаться в этом самой себе.

Записка Ивана жгла пальцы. Перечитала ее. Не торопясь прошла в большую комнату. Потом вернулась в прихожую, закрыла входную дверь. Опять пошла в большую комнату. Вспомнила, что не сняла туфли, не одела тапочки. Собралась было в прихожую, но остановила себя. Да что же это я все хожу, ровно маятник?! Села на диван.

Прочитала записку еще раз. Раздраженно скрутила ее в тугой цилиндрик. Иван не изменился. Так же немногословен. Такой же безапелляционный, как и раньше. Я будто слышала его голос, каждую интонацию: «Ты обещала зайти. Я жду. Иван.»

Не просит! Приказывает! И как только смеет? Поразительно! И я… После стольких лет самостоятельной борьбы за место под солнцем, после стольких нелегких лет испугалась нелепой писульки! Испугалась Ивана! А ведь было время — не очень-то и боялась. Когда-то, давным-давно. Но тогда…

Машина наконец остановилась, и я протерла слипающиеся глаза. Мы приехали. Папа выскочил из такси и теперь помогал вылезать маме. Она почему-то медлила. Должно быть, как и я, задремала по дороге. Мы очень поздно выехали. Обычно в это время бабушка отправляла меня в постель.

Пока мама вылезала, что-то тихо мурлыкая, я с любопытством огляделась. Было совсем темно. Но ослепительно горели несколько фонарей, все хорошо просматривалось. Один единственный пятиэтажный дом из серого кирпича — с левой стороны от машины. С правой — длинный глухой забор из досок. На заборе висел смешной фонарь: зачем-то выкрашенная ярко-красной краской лампочка в клетке из толстых металлических прутьев.

— Катюшка, вылезай, — позвала мама.

Я выбралась из такси и папа немедленно схватил меня за руку. Чтобы не пустилась исследовать окрестности тут же. Подобные грешки за мной водились.

— Вот это наш дом, Катерина, — сказал папа и довольно строго взглянул на меня. — Здесь мы теперь будем жить.

Мама счастливо улыбнулась и легкой походкой направилась к первому подъезду. Папа приостановился и провожал маму потемневшим взглядом. Я решила воспользоваться случаем, когда он на мгновение забыл обо мне. Рванулась было в сторону, но вдруг остановилась и смирно пошла рядом с отцом. Не потому, что он сильно сжал мою руку и потянул за собой. А просто кое-что увидела впереди.

У подъездной двери, на каменных ступеньках сидел крепкий темноволосый мальчик в поношенном школьном пиджаке и гладил какого-то зверька, ерзающего у него на коленях. Мальчик явно был старше меня.

Лампочка козырька над подъездом хорошо освещала крыльцо. Картина, представшая перед моими глазами, казалась нереальной, какой-то нарисованной, словно яркая заграничная открытка. Я обернулась назад. Шофер вытаскивал из багажника наши чемоданы и сумки. Нет. Не сон. Я опять взглянула на мальчика. Это у него щенок или котенок?

— Пап! Я постою здесь, у двери? Я никуда не уйду. Честное слово! Только щенка посмотрю, — голос мой упал до молящего шепота.

Как ни странно, но отец разрешил. Наверное, подумал, что так будет лучше. Он не выносил, когда мы с Никитой путались под ногами. Сейчас он взял маму под руку и повел в дом. Через некоторое время они вышли. И вместе с шофером стали перетаскивать вещи. Я все видела краем глаза, только это меня уже не занимало. Все внимание было обращено на мальчика и его коленки.

— Это кто у тебя? — робко спросила я.

— Не видишь? Щенок, — неприязненно отозвался мальчик, даже не подняв головы. Я примолкла. Стояла, смотрела на щенка. Очень хотелось его погладить. Но попросить? Что-то боязно. Уж больно мальчик неприятный. Может, попробовать иначе?

— Тебя как зовут?

— Иван, — ответил мальчик все так же враждебно.

— Ваня, да? — заискивающе улыбнулась я.

— Сказал же: Иван! — возмутился мальчик и наконец вскинул на меня сердитые глаза.

— Ты кто? — удивился он вдруг.

Я молча смотрела на него. Такой взрослый, а глупый…

— Девочка, — ответила ему с чувством собственного превосходства.

— Вот дура, — буркнул Иван, рассматривая меня. — Сам вижу, что девочка. Ты откуда?

— Мы раньше на Сретенке жили. У бабушки. А теперь здесь жить будем. Можно мне щенка погладить?

— Не-а, — Иван снова наклонился к щенку.

Песик был гладкий. Необычного серебристо-серого цвета. Ужасно миленький. И глазки, как спелые сливы. Потом, через несколько дней, я узнала, что это дог и зовут его Чарли. Он ласковый и страшно хитрющий. Мороки с ним — не оберешься… Все время куда-нибудь убегает и нужно отлавливать его по окрестностям.

Но пока ничего этого я не знала и ужасно завидовала Ивану. Везет же человеку. А мне никогда не разрешат иметь щенка. И Никите тоже. Папа не переносит домашних животных. А мама говорит, что от них слишком много грязи и еще про какую-то там аллергию.

— Ну, дай погладить, а?

— Не-а… — с непонятным мне удовольствием покрутил головой Иван.

Я смотрела на щенка. Сглатывала слюну. Вот вредина этот мальчик. Подумаешь! Я тоже умею вредничать.

— Ты очень жадный, да?

Иван аж подскочил от возмущения. Я испугалась. Вот возьмет и ударит. Вся сжалась. Но он вдруг остыл. И спокойненько, с ехидцей поинтересовался:

— Тебе сколько лет, сопля?

— Шесть…

— А мне десять! Я тебя старше. А старших надо уважать.

— Подумаешь! — я пожала плечами. — Моему брату тоже десять лет, но он меня соплей не называет. А ты все равно жадный!

Я поправила платьице, которое сегодня мама надела на меня в первый раз. Красивое платьице: белое в синий горошек и с пышным синим шелковым бантом у воротничка. Откинула за спину косички и повернулась, чтобы уйти. Но успела только схватиться за ручку подъездной двери.

— Эй! — окликнул меня Иван. — А зовут-то тебя как?

Я обернулась и манерно, как учила меня бабушка, произнесла:

— Екатерина Алексеевна.

— Катька, значит! — хмыкнул Иван.

Я уже открыла было рот, чтобы наговорить кучу вредных слов. Но тут, к моему огорчению, вышла мама и взяла меня за руку.

— Пойдем, Катюша.

Повела меня на четвертый этаж. Я почти сразу забыла о вредном мальчике и его щенке, столько всего нового попадалось на каждом шагу.

Весь следующий день меня никуда не выпускали. Родители разбирали вещи. А я обследовала квартиру: уголки, трещинки, выбоинки, обои, мебель, балкон и так далее. Все было удивительным, необыкновенным, не похожим на то, что приходилось видеть раньше. Мама сразу объяснила, мол, это наша квартира. Мне не верилось:

— А кто здесь раньше жил?

— Никто.

— А откуда же здесь мебель? Чья она?

— Наша. Мы с папой купили и сюда привезли.

Но я опять не поверила. Ни разу не слышала, чтобы родители обсуждали покупку мебели или получение новой квартиры. Не могла же я пропустить такое дело? Хоть краем уха, да уловила бы. Кроме того, по моим сведениям, у мамы с папой своего ничего не было. Когда отец говорил бабуле какие-нибудь гадости, она непременно напоминала ему о том, что мы сидим на ее шее…

На Сретенке мы жили в большой коммунальной квартире. В самой лучшей, шестнадцатиметровой комнате. Мы — это бабушка с дедушкой, мама с папой, мой брат Никита, я и тетя Сима, родная мамина сестра. И все в этой комнате принадлежало маминым родителям, то есть бабушке с дедушкой. Бабушка, возмущенная поведением отца или мамы, частенько напоминала, что приютила нас и кормит. Еще бы! Мама работала чертежницей и получала «копейки». Папа получал не намного больше. Этих денег еле-еле хватало на двоих, а нас было четверо. Так дедушка ворчал. Ну, и откуда, скажите на милость, у папы с мамой такая роскошная квартира? Не то, что у бабушки, где длинный-длинный коридор, украшенный обшарпанными дверями, заканчивался маленькой кухней и крохотной уборной, и где по утрам к раковине на кухне выстраивалась настоящая очередь — умываться. И соседи шипели на меня, словно настоящие гуси, если я, устав дожидаться, присаживалась на чужую табуретку. Еще пол. Он был из досок, крашеных давным-давно. Краска облупилась. Половицы рассохлись и противно скрипели, мне казалось — в ушах у меня скребут иголками. И по коридору я боялась ходить: узкий, длинный, темный, наполненный непонятными звуками и странными тенями.

• Предыдущая
• 2/70
• Следующая