Дунайские ночи (худ. Г. Малаков) - Авдеенко Александр Остапович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/64
• Следующая

Картер был неутомим в своей увеселительной прогулке по Европе. Пил, ел, кутил и все никак не мог утолить жажду. И ни разу дурное предчувствие не кольнуло его сердце, не промелькнула ни на одно мгновение мысль, что это пир во время чумы, прощание с жизнью под грохот ярмарочных барабанов, под утробный смех купленных принцесс.

Последние дни отпуска Картер решил провести во Франции. Два солнечных дня валялся на Лазурном берегу, купался, нырял, носился на яхте.

Вечером хладнокровно, не зарываясь, играл в казино Монако. Кто, попав в это княжество рулетки и карт, воздержится от игры?

Свое пребывание в мире живых он завершил Парижем. Мог бы поселиться в роскошном отеле Елисейских Полей. Не захотел. Выбрал скромный отель на одной из сравнительно тихих улочек, примыкавших к Большим бульварам. Отель «Бержер» был любимым пристанищем англичан и американцев.

Париж. Тихое раннее утро. Солнце освещает только железный флаг на Эйфелевой башне. Густая прохладная тень и ночная роса покрывают город. Погасли лампионы на Елисейских Полях. Померкли огни увеселительных заведений бульвара Клиши.

Рабочий люд устремляется в метро, на задние открытые площадки муниципальных автобусиков, приземистых и юрких, во весь дух мчится на стареньких велосипедах по обочинам магистралей, топает на своих двоих по бульварам.

Во все стороны движутся от Центрального рынка фургоны с продуктами и тележки зеленщиков. Гремят жалюзи на окнах и дверях молочных, булочных, бистро.

В этот час, в час трудовых людей, и Рандольф Картер начал свой парижский день.

Заскочив в бистро, он наскоро выпил черный кофе и ринулся в хмельной омут Парижа.

На нем был светлый костюм, мягкая, с открытым воротом рубашка, остроносые, замшевые мокасины.

Уверенный в том, что все блага земли ему доступны, с нагловато-счастливым блеском в глазах, шагал он по бульварам. Кто знает, придется ли побывать здесь еще раз, вот таким — молодым, богатым, счастливым. Толкался среди туристов, под таинственно-сумрачными сводами собора Парижской Богоматери, любовался его цветными витражами, вторгался вместе с потоком иностранцев в яркие, как ярмарочные балаганы, лавчонки Ситэ, покупал грошовые сувениры, а потом бросал их в Сену или оставлял на скамейке.

Рылся с видом знатока в книжных развалах букинистов, нашедших себе приют в шатровой тени каштанов у гранитного парапета набережной.

Нет, Картера влекло к себе не старое вино редкой книги, изданной двести лет назад. Не гравюра, оттиснутая только в одном экземпляре. Листая ломкие ветхие страницы, он просто вдыхал грибную затхлость старины и чувствовал себя настоящим парижанином.

Восемь дней и ночей пребывал он в личине обыкновенного человека. Жил без всяких забот и душевной напряженности, которая старит и сушит похлеще всякой болезни, не позволяет наслаждаться жизнью, если даже у тебя карманы набиты долларами. Не озирался на улице в поисках преследователя. Не носил с собой ампулы с ядом. Не клал, ложась в постель, револьвера под подушку. Не хватался за карман с ключом от несгораемого сейфа.

Словом, все было хорошо до сих пор. А тут около букиниста на него опять навалилось то, что так встревожило на аэродроме Каструп.

Роясь в книгах, он вдруг почувствовал на себе чей-то изучающий взгляд. Кто? Опять седой джентльмен?

Теперь уже не вкрадчиво, как в Копенгагене, а резко он повернул голову, надеясь перехватить чужой взгляд. Не успел! Человек, стоявший неподалеку от него, внимательно рассматривал огромный фолиант в кожаном переплете с золотым тиснением — альбом Доре с иллюстрациями к Библии.

Картер кашлянул, спросил по-французски:

— Извините, мсье. Это настоящий Доре?

Человек так был увлечен своим занятием, что не расслышал вопроса. Он, вероятно, и не видел, кто стоит позади него — мужчина или столб.

«Паника, дорогой мой!» Картер поклонился старому букинисту, тихо побрел дальше вдоль Сены. Отойдя шагов на пятьдесят, быстро оглянулся. Любитель старых книг сосредоточенно, все в той же позе, спиной к Картеру, продолжал изучать Доре.

«Да, чистая паника», — обрадовался Картер.

Какой уважающий себя иностранец, попав в Париж, не забредет на Аль? Потянуло туда и Картера. Бродил по узким улочкам торговых рядов и поражался. Истинное чрево Парижа! Битые, в целлофановой броне гуси, утки, кролики. Ящики с помидорами. Дары моря: свежая рыба, лангусты, креветки. Бомбы кокосовых орехов. Гирлянды бананов. Пирамиды груш, яблок. Корзины с виноградом. Гигантские персики, прикрытые влажными листьями. Яйца в рифленых картонных коробках. Фрукты и плоды Алжира, Туниса, Марселя, Ниццы. Бараньи, бычьи туши на крючьях. Молоко, сливки. Прямо на тротуарах, у раскрытых дверей магазинов высятся копны салата, цветной капусты, артишоков, редиса, спаржи, зеленого лука.

Тот, кто побывает на центральном рынке, непременно заглянет и в старое кафе, в штаб-квартиру торговцев, грузчиков, ломовиков, шоферов, базарных воришек, проституток. Все здесь чувствуют себя равноправными. Самые почетные гости Франции, короли и президенты, шахи и премьеры, сидят за одним столом с мясниками и зеленщиками. Переступив порог этого кафе, сиятельные особы превращаются в обыкновенных посетителей. Никто им не уступит места. Никаких привилегий. Пейте свой аперитив, кофе, говорите о чем угодно и как угодно, стараясь изо всех сил привлечь к себе внимание, — все напрасно, вас не выделят из толпы завсегдатаев.

Побывал в этом кафе и Картер — пил французскую водку и кофе.

Был он и на Севастопольском бульваре и на Монмартрском холме. Забрел и на Монпарнас. Дважды прошагал по Елисейским Полям — снизу вверх, от площади Согласия до Триумфальной арки площади Звезды, и обратно — сверху вниз.

Любовался, завидовал, вздыхал! Эх, если бы перенести эти поля за океан, в Штаты! Нет ни у одной столицы такой магистрали, как Елисейские Поля — широченная, с бетонной полосой для автомобилей, бульварами, с дворцами, известными всему миру, с витринами прославленных магазинов, с изящными парижанками — каждая встречная — красавица.

Елисейские Поля!… Картер был весь тут, весь без остатка — сердцем, разумом, прошлым, настоящим, будущим. Без Калькутты, Москвы, Афин, Пекина, Праги, Бонна и Стокгольма мир не померкнет, думал Картер, но без Елисейских Полей, без Бродвея…

Скитаясь без цели по Парижу, Картер вышел к дворцу Бурбонов. Перешел по мосту Александра на левый берег Сены и, смертельно усталый, плюхнулся на скамейку, на тенистой Курс ля Рейн.

Отдыхал до тех пор, пока часы не напомнили ему, что пора спешить в отель обедать.

Пересек в людском потоке площадь Согласия с ее египетским обелиском и монументами, символизирующими крупнейшие города Франции. Миновал Морское министерство. Полюбовался издали, поверх деревьев сада Тюильри, аркой Каруселя, луврским дворцом и медленно направился к себе в отель.

Бульвар Мадлен, бульвар Капуцинов, Итальянский, Монмартр… Несмотря на светлое время, уже маячили ночные девы. В тени домовых арок, за чугунной решеткой ворот, в подъездах, за газетными киосками. Каждая ловила взгляд Картера, заискивающе улыбалась, вполголоса вопрошала: «Жуир, мсье?» Он отвечал виноватой улыбкой и проходил мимо.

В конце Итальянского бульвара Картер остановился.

Старый человек с гривой седых волос, в потертом пиджаке стоял на коленях и цветными мелками рисовал на асфальте прелестные женские головки. И никто ему не мешал — ни дворник, ни ажан. Не смеялись прохожие. И не жалели. И не удивлялись. Привычная для парижской улицы картина. Привычная, но привлекательная.

Парижане — мужчины, женщины, девушки, дети, старухи, опрятные и неопрятные старики, завсегдатаи Больших бульваров — стояли вокруг художника и молча смотрели, как возникают под его руками женские портреты. Полногрудая нормандская рыбачка в черном лифе… Смеющаяся сборщица винограда с Лазурного берега… Печальная, в слезах, кем-то обманутая продавщица из Галлери де ля Файет. Отважный франтирёр с девичьими губами. Лукавая горничная в накрахмаленном переднике и наколке… Счастливая невеста… Молодая мать…

• Предыдущая
• 33/64
• Следующая