Тошнота - Сартр Жан-Поль Шарль Эмар - Страница 21

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая

Доктор Роже допил свой кальвадос. Его мощное тело обмякло, тяжело опустились веки. Я впервые вижу его лицо без глаз: это картонная маска вроде тех, что сегодня продают в лавках. Щеки у него жуткого розового цвета… И вдруг мне становится ясно: этот человек скоро умрет. Он наверняка это знает – ему довольно посмотреться в зеркало: с каждым днем он все больше похож на свой будущий труп. Вот что такое их опыт, вот почему я часто говорю себе: от их опыта несет мертвечиной, это их последнее прибежище. Доктор очень хотел бы верить в этот свой опыт, он хотел бы скрыть от себя невыносимую правду: что он один и нет у него ни умудренности, ни прошлого, и разум его мутнеет, и тело разрушается. И вот он старательно возвел, благоустроил, обставил свой маленький компенсаторный бред: он уверяет себя, будто он прогрессирует. У него провалы памяти, мозг иногда работает вхолостую? Ну и что ж – просто он избегает теперь скоропалительных суждений молодости. Он больше не понимает того, что пишут в книгах? Ну и что ж – просто ему теперь не хочется читать. Он больше не может заниматься любовью? Но он немало занимался ею в свое время. А любовные шашни куда лучше иметь в прошлом, чем в настоящем, – на расстоянии можно судить, сравнить, обдумать. И чтобы хватило сил лицезреть в зеркалах свое покойницкое лицо, он пытается уверовать, что резец запечатлел на этом лице уроки опыта.

Доктор слегка повернул голову. Веки его приоткрылись, он глядит на меня розовыми со сна глазами. Я улыбаюсь ему. Я хотел бы, чтобы эта улыбка открыла ему все, что он тщится от себя скрыть. Если бы он мог подумать: «Этот тип ЗНАЕТ, что я скоро подохну!» – он бы проснулся. Но веки его снова смыкаются: он уснул. А я ухожу, оставляя мсье Ахилла охранять его сон.

Дождь перестал, тепло, по небу медленно плывут прекрасные черные картины – лучшей рамки для совершенного мгновения не придумать; чтобы этим картинам было где отразиться, Анни высекала из наших сердец крохотные темные родники. Но я не умею пользоваться подходящим случаем – пустой, безучастный, я бреду куда глаза глядят под пропадающим втуне небом.

НЕ НАДО ПОДДАВАТЬСЯ СТРАХУ.

Написал четыре страницы. После этого – долгое мгновение счастья. Не вдаваться в размышления о ценности Истории. А то она может опротиветь. Помнить, что маркиз де Рольбон в настоящее время – единственное оправдание твоего существования.

Ровно через неделю я увижу Анни.

На бульваре Ла Редут туман был такой густой, что я счел благоразумным держаться поближе к стенам казармы; по правую руку от меня автомобильные фары гнали перед собой влажные пятна света – где кончается тротуар, определить было нельзя. Меня окружали люди – я слышал их шаги, по временам жужжание голосов, – но я никого не видел. Один раз на уровне моего плеча возникло женское лицо, которое тотчас поглотила мгла; в другой раз кто-то, громко пыхтя, на ходу задел меня. Я не знал, куда я иду, мое внимание было поглощено одним: передвигаться с осторожностью, ощупывая землю носком ботинка и даже вытягивая вперед руки. Это упражнение не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Однако о возвращении домой я не думал – я попался. Наконец через полчаса я заметил вдали голубоватый пар. Идя прямо на него, я вскоре оказался у широкой полосы света – в середине туман пронизывало своими огнями кафе «Мабли».

В кафе «Мабли» дюжина электрических лампочек, но сейчас горели только две: одна над кассой, другая в люстре. Единственный официант затолкал меня в темный угол.

– Сюда, мсье, я делаю уборку.

Официант был в куртке, без жилета и воротничка и в белой рубашке в сиреневую полоску. Он зевал, угрюмо поглядывая на меня и запуская в волосы пятерню.

– Черный кофе с рогаликами.

Не отвечая, он потер глаза и ушел. Мгла доходила мне до самых глаз – грязная, ледяная мгла. Отопление наверняка не включили.

Я был не один. Напротив меня сидела женщина с восковым лицом, руки ее безостановочно двигались – то поглаживали блузку, то поправляли черную шляпу. С ней был высокий рослый блондин, он жевал бриошь, не произнося ни звука. Молчание тяготило меня. Мне хотелось закурить трубку, но не хотелось привлекать их внимание чирканьем спички.

Телефонный звонок. Руки замерли, ухватившись за блузку. Официант не торопился. Прежде чем снять трубку, он не спеша кончил подметать. «Алло, это мсье Жорж? Здравствуйте, мсье Жорж… Да, мсье Жорж… Хозяина нет… Да должен бы уже спуститься… Ох, знаете, в такой туман… Вообще он обычно спускается к восьми… Хорошо, мсье Жорж, передам. До свиданья, мсье Жорж».

Туман навис над окном тяжелой портьерой из серого бархата. Чье-то лицо прилипло к стеклу и тотчас исчезло.

– Зашнуруй мне ботинок, – жалобно попросила женщина.

– Он зашнурован, – не глядя, ответил мужчина.

Она разнервничалась. Руки, как громадные пауки, забегали по блузке и по шее.

– Говорю тебе, зашнуруй.

Он с досадой наклонился и слегка дотронулся под столом до ее ноги:

– Зашнуровал.

Она удовлетворенно улыбнулась. Мужчина подозвал официанта.

– Сколько с меня?

– А сколько вы брали бриошей? – спросил официант.

Я потупил глаза, чтобы они не подумали, что я их разглядываю. Через несколько мгновений я услышал скрип и увидел подол юбки и два ботинка, облепленных высохшей грязью. За ними двигались мужские ботинки – лакированные и остроносые. Ботинки приблизились ко мне, остановились, сделали пол-оборота: мужчина надевал пальто. И тут вдоль юбки стала спускаться кисть руки на выпрямленном запястье. Рука поколебалась, поскребла подол.

– Ты готова? – спросил мужчина.

Ладонь раскрылась, дотронулась до засохшей звездой грязи на правом ботинке, потом исчезла.

– Уф! – выдохнул мужчина.

Он поднял стоявший у вешалки чемодан. Они вышли и скрылись в тумане.

– Это артисты, – сказал официант, подавая мне кофе. – Они выступали в антракте между сеансами в кинотеатре «Палас». Женщина завязывает себе глаза, а потом угадывает имена и возраст зрителей. А сегодня они уезжают – по пятницам программа меняется.

Он пошел за тарелкой с рогаликами, стоявшей на столике, за которым только что сидели артисты.

Мне не хотелось есть эти рогалики.

– Придется погасить свет. Две лампы для одного клиента в девять утра – хозяин будет ругаться.

Сумрак затопил кафе. Через высокие окна теперь проникал слабый свет в серо-коричневых подтеках.

– Мне нужен мсье Фаскель.

Я не видел, как вошла старуха. От струи ледяного воздуха меня пробрала дрожь.

– Мсье Фаскель еще не спускался.

– Я от мадам Флоран, – продолжала она. – Ей нездоровится. Она сегодня не придет.

Мадам Флоран – это кассирша, та, у которой рыжие волосы.

– В такую погоду она всегда мается животом, – сказала старуха.

Официант принял многозначительный вид.

– Это все туман, – сказал он, – вот и мсье Фаскель тоже. Странно, он до сих пор не спустился. Ему тут звонили. Вообще-то он всегда сходит вниз в восемь.

Старуха машинально поглядела на потолок.

– Он что, наверху?

– Ну да, там его спальня.

– А вдруг он умер… – тягучим голосом проговорила старуха, словно рассуждая сама с собой.

– Вот еще! – Лицо официанта выразило неподдельное негодование. – Только этого не хватало!

А вдруг он умер… У меня тоже мелькнула эта мысль. Такого рода мысли приходят во время тумана.

Старуха ушла. Мне бы надо последовать ее примеру: было холодно и темно. Из щели под дверью просачивался туман, мало-помалу он поднимется кверху и затопит все. В муниципальной библиотеке мне было бы светло и тепло.

И снова чье-то лицо приплюснулось к стеклу, оно корчило рожи.

– Ну погоди у меня, – сердито буркнул официант и выскочил на улицу.

Лицо исчезло, я остался один. Я горько укорял себя за то, что вышел из дому. Теперь мгла, наверно, затопила мой номер в отеле; вернуться туда мне страшно.

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая