Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 44

• Предыдущая
• 44/87
• Следующая

Шерборн не говорил ни слова, а только стоял, поглядывая сверху вниз на толпу. От водворившейся тишины и молчания становилось жутко. Взор его мед ленно переходил с одного лица на другое вдоль первых рядов толпы, ворвавшейся в его садик. Встречаясь с этим взором, некоторые пытались было глядеть полковнику прямо в глаза, но это оказывалось им не под силу: они начинали мигать и принимали сконфуженный вид. Помолчав с минуту, Шерборн рассмеялся; смех этот не вызывал, однако, у слушателей веселого настроения, а возбуждал такое чувство, как если бы приходилось есть хлеб, смешанный с крупным песком. Затем полковник медленно проговорил презрительным тоном:

— И как это могла прийти вам в голову мысль рас правиться с кем-нибудь судом Линча! Ведь это просто смешно! И с чего вы взяли, что у вас хватит смелости расправиться с мужчиной! Положим, у вас достанет ду ху обмазать дегтем и осыпать перьями какую-нибудь несчастную, отверженную женщину, заброшенную сюда без друзей и покровителей! Разве можно было заключить из этого, что вы осмелитесь поднять руку также и на мужчину? Нет! Настоящий мужчина может чувствовать себя безопасным в руках десяти тысяч подобных вам молодцов, по крайней мере, днем и когда у вас нет удобного случая напасть на него сзади.

Разве я вас не знаю! Я вижу вас насквозь! Я родился и вырос на юге, а потом жил в северных штатах, так что имел случай досконально познакомиться с заурядным средним моим соотечественником: он и на севере, и на юге просто-напросто трус! На севере он позволяет каждому попирать его ногами, а по возвращении домой молится о ниспослании ему достаточного смирения, чтобы выносить все это без ропотно. На юге бывали случаи, что один мужчина останавливал среди белого дня дилижанс со множеством пассажиров и беспрепятственно грабил их всех. Газеты прожужжали вам уши толками про ваше мужество, так что вы и в самом деле считаете себя Бог весть какими храбрецами. Между тем вы нисколько не лучше и не хуже всех остальных. Отчего ваши присяжные не приговаривают убийц к повешению? Очевидно, из опасения, чтобы друзья убийцы не пристрелили их самих в ночное время сзади.

Опасения эти весьма основательны, а потому ваши присяжные всегда выносят оправдательный приговор. Тогда какой-нибудь настоящий мужчина идет ночью в сопровождении сотни замаскированных трусов и расправляется с негодяем судом Линча. Вы сделали теперь два промаха: во-первых, вы не прихватили с собой на стоящего мужчину, а во-вторых, вам следовало до ждаться темноты и прийти в масках. Теперь вы явились сюда всего лишь с половиной настоящего человека, именно с Бэком Гаркнесом, но если бы он не увлек вас за собою, вы не посмели бы и шелохнуться.

У вас самих не было ни малейшей потребности идти сюда. Средний заурядный человек не любит тревоги и опасности, а потому и вы сами по себе пред почитаете держаться от них поодаль, но если даже полумужчина, вроде Бэка Гаркнеса, крикнет: «Рас правьтесь с ним судом Линча!» — вас сейчас же охватывает опасение от него отстать; вы боитесь выказать себя в истинном вашем свете, то есть трусами, а потому принимаетесь кричать, цепляетесь за фалды полумужчины, давшего вам толчок, и с буйными воплями бросаетесь вперед, хвастаясь подвигами, которые будто бы собираетесь совершить. Толпа — это самая жалкая вещь в мире; это на самом деле то же, что и армия: армия совершенно такая же толпа; солдаты идут в бой не с прирожденным своим мужеством, а с храбростью, которую черпают из своей численности и от своих офицеров. Что касается толпы, во главе которой нет настоящего человека, то ее надо признать хуже, чем жалкою. Вам, друзья мои, остается теперь только поджать хвосты, вернуться домой и укрыться в какие-нибудь норы. Если дело дойдет до расправы судом Линча, можно его устроить, по обыкновению южан, ночью! Мстители явятся в масках и прихватят с собой настоящего мужчину!.. Ну, а теперь убирайтесь и уведите с собой вашего получеловека!

После этого полковник взял ружье на изготовку и взвел курки.

Толпа внезапно отхлынула, а затем рассыпалась и разошлась по сторонам; Бэк Гаркнес со смущенным видом улепетывал следом за нею. Я мог бы остаться, если бы мне захотелось, но у меня такого желания не было.

Добравшись до цирка, я принялся бродить вдоль задней стороны палатки до тех пор, пока пристав ленный к нему сторож не прошел мимо, а затем, слегка раздвинув полы, юркнул в палатку. При мне имелись, кроме золотой монеты в двадцать долларов, еще кое-какие деньги, но я решил лучше их приберечь, зная, что на чужбине деньги могут, пожалуй, пригодиться на что-нибудь более серьезное. Благо разумная бережливость вообще предпочтительнее мотовства! Я не прочь уплатить при случае деньги за билет в цирк, если нельзя устроиться как-нибудь иначе, но тратить деньги зря считаю совершенно излишним.

Цирк был и в самом деле прекрасный; я в жизни своей еще не видел такого великолепного зрелища: артисты выезжали на арену попарно: джентльмен рядом с леди. Мужчины были в рубашках и панталонах, на босую ногу и без стремян. Они ловко и непринужденно сидели в седлах; дамы же отличались не обыкновенной белизной и ярким румянцем; все они казались красавицами и были разодеты, как настоящие королевы — платья их, сплошь усыпанные бриллиантами, должны были стоить многие миллионы долларов. Всех таких парочек выехало до двадцати. Я в жизни своей никогда не видал ничего более прелестного и очаровательного. Одна парочка за другой вспрыгивала в свои седла и принималась стоя грациозно мчаться галопом вокруг арены; артисты казались при этом такими рослыми, ловкими и стройными, а головы их равномерно колыхались вверх и вниз, чуть не прикасаясь к самой крыше шатра; розовые платьица артисток, в свою очередь, нежно и изящно колыхались вокруг бедер, придавая им вид очаровательнейших зонтиков.

Все более ускоряя аллюр, они мчались вокруг арены и принялись танцевать в седлах, поднимая попеременно то одну, то другую ногу; лошади неслись в карьер, все более наклоняясь к середине. Режиссер ходил все время вокруг среднего столба, пощелкивая бичом и покрикивая: «Гоп! Гоп!» — а клоуны позади него отпускали самые забавные шутки. Под конец все побросали поводья; артистки, словно сговорившись, подбоченились, артисты же сложили на груди руки, а лошади понеслись после того еще быстрее и мчались словно бешеные. Затем все они, одна за другой, начали прыгать сквозь обруч; тогда артистки и артисты оборачивались к публике, отвешивая ей грациозный по клон, и уезжали за кулисы. Все зрители в восторге хлопали в ладоши и кричали: «Браво!»

Артисты и артистки цирка проделывали самые изумительные штуки, а клоун держал себя так забавно, что все мы чуть не поумирали со смеху. На каждое слово режиссера он мгновенно отвечал забавнейшею остротою, какую только можно было себе представить. Я никак не мог сообразить, откуда у него все это берется и как это он может, не задумываясь, выпалить сразу такую шутку, какую я был бы не в состоянии придумать, кажется, и за целый год. Тем временем какой-то пьяный, сидевший в местах для зрителей, полез через барьер на арену, объявляя, что тоже хочет прокатиться верхом и доказать, что умеет ездить не хуже кого другого. Капельдинеры хотели его задержать, но он не хотел их слушать и поднял такой скандал, что представление приостановилось. Публика принялась кричать и насмехаться над пьяным, а он тогда взбеленился, начал ругаться и жестикулировать самым ужасающим образом. Это вызвало волнение среди зрителей: многие повскакали со скамеек и бросились к арене с криками: «Бей его! Вышвырнем его вон!» Одна или две женщины взвизгнули; режиссер счел тогда необходимым вмешаться и обратился к публике с маленькой речью, в которой выразил на дежду, что никакого скандала не произойдет. Он добавил, что согласен позволить подвыпившему зрителю прокатиться на лошадке, если только этот джентльмен окажется в состоянии держаться в седле и обещает более не шуметь. Речь эта всех рассмешила и успокоила. Пьяному подвели лошадь, и он кое-как на нее вскарабкался. В то же самое мгновение, однако, лошадь взвилась на дыбы, принялась мчаться и делать отчаянные прыжки, несмотря на энергичные усилия двух конюхов, ухватившихся за поводья. Пьяный испуганно обхватил лошадь за шею, но при каждом прыжке ноги его взлетали в воздух. Вся публика поднялась с мест, кричала и хохотала до слез. Наконец, несмотря на все усилия конюхов, лошадь вырвалась у них из рук и помчалась как бешеная вокруг арены, волоча за собой пьяного, который лежал или, лучше сказать, висел у нее на шее, причем одна нога чуть не цеплялась у него за землю. Затем он перевалился как-то на другую сторону, так что у него свесилась другая нога. Публика положительно помирала со смеху, но мне положение бедняги вовсе не казалось забавным, так как я понимал, что оно до чрезвычайности опасно. Вскоре, однако, пьяному удалось утвердиться в седле и взять в руки поводья. Правда, он еще покачивался немного из стороны в сторону, но в следующую минуту он уже вскочил на спину лошади, бросил поводья, скрестил на груди руки и стоял, выпрямившись во весь рост, на крупе мчавшегося во весь опор коня. Вид у него был теперь такой само уверенный и спокойный, что никто бы не заподозрил в нем человека, за минуту перед тем бывшего пьяным. В следующее мгновение он принялся, стоя в седле, раздеваться и бросать свои платья на арену; он про делывал это до такой степени проворно, что одежды так и мелькали в воздухе. Таким образом он скинул с себя семнадцать полных костюмов и оказался, на конец, стройным красивым молодым человеком, одетым в изящный, пестрый, восемнадцатый костюм. Тогда, подобрав с земли хлыстик, он заставил своего коня выделывать самые невообразимые штуки и под конец, соскочив с лошади и раскланявшись с публикой, выкинул ловкое антраша и исчез в уборной. Все зрители просто выли от изумления и удовольствия.

• Предыдущая
• 44/87
• Следующая