Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 26

• Предыдущая
• 26/87
• Следующая

После моего прибытия на плот небо заволокло тучами, так что порядочно стемнело. Теперь начало опять проясняться.

— Ну, что же! Ты, Джим, истолковал и объяснил все как следует! Скажи только, что именно должно значить все это, — спросил я, указывая на листья, древесные ветви, грязь, покрывавшую плот, а также на сломанное кормовое весло. Все это можно было видеть теперь совершенно хорошо и ясно. Джим взглянул сперва на этот сор, потом на меня, а затем опять на сор; представление о сне врезалось до такой степени крепко в голову негра, что нельзя было сразу от него отрешиться и вернуть все факты обратно на подобающие места. Когда, наконец, ему удалось благополучно закончить эту умственную работу, он пристально взглянул на меня и даже не улыбаясь ответил:

— Вы хотите знать, что это все означает? Я вам сейчас это скажу. Когда я совсем утомился от работы, охрип от крика и под конец заснул, мое сердце надрывалось от того, что вы пропали без вести, и мне стало совершенно безразлично, что станется со мною и плотом. Когда я проснулся и увидел, что вы вернулись здравы и невредимы, я так обрадовался, что слезы выступили у меня на глазах. Я мог бы, кажется, упасть перед вами на колени и расцеловать ваши ноги. Между тем у вас не было иной мысли, как только о том, чтобы одурачить старого Джима, заставить его принять ложь за истину. Вот это-то и есть, можно сказать, сор! Он означает собою душевное состояние людей, которые бросают грязь на голову своих друзей, чтобы их обмануть и одурачить.

Затем он не торопясь встал, направился к шалашу и вошел туда, не прибавив больше ни единого слова. Впрочем, уже и того, что он сказал, было для меня вполне достаточно; я чувствовал себя до такой степени низким и гадким существом, что, кажется, готов был целовать ноги этому негру для того, чтобы он взял назад только что сказанные им слова.

Лишь по прошествии четверти часа я собрался в достаточной степени с духом, чтобы войти, в свою очередь, в шалаш и смиренно просить извинения у негра; я сделал это — и никогда потом в этом не раскаивался. Я перестал после того дурачить Джима и так бессовестно над ним подшучивать. Я не позволил бы себе, впрочем, выкинуть и последней, только что рассказанной шутки, если бы знал, что он примет ее так близко к сердцу.

Мы проспали почти весь день, а ночью тронулись опять в путь, немного позади чудовищно длинного плота, производившего впечатление целой вереницы плотов, соединенных вместе. На каждом его конце имелось четыре длиннейших весла, а потому мы ре шили, что на плоту должно находиться по крайней мере человек тридцать. Там стояло пять больших шалашей на приличном расстоянии друг от друга, на самой середине был разведен большой костер, а по обоим концам подымались высокие флагштоки. Такой плот производил действительно грандиозное впечатление. Быть судовщиком на столь величественном плоту могло доставить человеку большое удовольствие, как казалось мне в первое время. Нас отнесло течением в громадную бухту; небо покрылось густыми тучами, и, несмотря на ночное время, в воздухе ощущалась удушливая жара. Река была очень широка и казалась огороженной по обе стороны, словно стеною, девственным лесом, в котором нельзя было подметить никакой прогалинки или же огонька. Мы с Джимом толковали про Каир и спрашивали себя: узнаем ли его, когда к нему подплывем? Я говорил, что навряд ли узнаем, так как весь город состоит, по слухам, из дюжины домов; если оконные ставни будут закрыты, то можно легко проплыть мимо подобного города, совершенно его не заметив. Джим возразил, что там сходятся вместе две большие реки; уже по этому можно будет узнать, что мы доплыли до места. Я возразил, что мы, пожалуй, вообразим, будто прошли мимо острова и вышли в прежнюю реку. Это возражение смутило не только Джима, но и меня самого. Весь вопрос заключался в том, как теперь поступить? Я предложил отправиться на челноке к берегу тотчас же, как только увидим там огонек, и рассказать, что папаша плывет за нами на плоскодонной торговой шняве, — что он еще новичок в этом деле и желает знать, далеко ли отсюда до Каира? Мысль эта очень понравилась Джиму, а потому мы остановились на ней и принялись с наслаждением курить сигары, поглядывая, не появится ли где-нибудь на берегу огонек.

Нам теперь делать положительно было нечего, над лежало только пристально следить за левым берегом реки, чтобы как-нибудь не проплыть мимо Каира. Джим уверял, что ни под каким видом не пропустит этого города, так как, увидев его, немедленно же превратится в свободного человека. Напротив, про глядев Каир, он оказался бы опять в невольничьей стране, без всякой надежды на освобождение. Не удивительно, если негр ежеминутно вскакивал и говорил:

— Вот и город!

Каждый раз оказывалось, что он ошибался: его вводил в заблуждение какой-нибудь светляк или же мерцающий свет гнилого дерева. Поэтому Джим садился опять на прежнее место и принимался пристально наблюдать за берегом. Он говорил, что такая близость к свободе вызывает у него во всем теле лихорадочную дрожь. Смею уверить, что меня самого била подобная же лихорадка, когда я слушал его речи, так как и у меня тоже явилась мысль, что Джим очутился теперь почти уже на свободе. Если спросить теперь, по чьей вине это случилось, то пришлось бы ответить: по моей! Сознание это лежало у меня на совести тяжелым гнетом, от которого я никак не мог освободиться. Оно смущало меня до такой степени, что я не мог усидеть на месте. Никогда еще до тех пор не представлялась мне до такой степени ясно вся мерзость моих поступков, но теперь я ее сознавал, и как нельзя более отчетливо: она стояла у меня перед глазами и пронзала, если можно так выразиться, мое сердце. Я пытался оправдаться перед самим собою, ссылаясь на то, что не сманивал Джима бежать от законной его владелицы, но эта попытка оказывалась во мне тщетной, так как пробудившаяся во мне со весть неумолчно твердила: «Но ведь ты же знал, что он беглый негр? Ничто не мешало тебе приплыть на челноке к берегу и подать надлежащее заявление». Против этого нельзя было ничего возразить; я оказывался кругом виноватым и никак не мог оправдаться в собственных моих глазах; совесть твердила мне: «Что тебе сделала дурного мисс Ватсон и чего ради позволяешь ты ее негру убежать, когда тебе стоит сказать только слово, чтобы его задержали и возвратили ей по принадлежности? В чем провинилась перед тобою эта несчастная старушка, и за что поступаешь ты с ней так подло? Она ведь старалась обучить тебя грамоте и приличным манерам; она старалась быть для тебя полезной, насколько могла и умела. Вот как она поступала с тобою!»

Я чувствовал себя таким гадким и скверным человеком, что в эту минуту встретил бы, кажется, смерть как желанную избавительницу; я ходил взад и вперед по плоту, ругая себя на чем свет стоит и чуть не сталкиваясь ежеминутно с Джимом, который тоже ходил взад и вперед, не будучи в состоянии усидеть на месте. Каждый раз, когда он подпрыгивал и вскрикивал: «Вот Каир!» — я испытывал такое ощущение, будто меня ударили ножом, и думал, что умру с горя, если это окажется и в самом деле Каир.

В то время, когда я молча рассуждал сам с собою, Джим разговаривал вслух: он заявлял, что, прибыв в свободный штат, сейчас же начнет копить деньги и не позволит себе промотать даже единого цента. Со брав достаточную для того сумму, он выкупит свою жену, которая теперь принадлежит хозяину фермы, по соседству с местечком, где жила мисс Ватсон до пере езда в Питерсбург. Затем оба они станут работать, чтобы выкупить из неволи обоих своих детей; если хозяин откажется их продать, то они подговорят какого-нибудь аболициониста, который за деньги согласится украсть детей и вернуть их родителям.

Кровь застывала у меня в жилах, когда я слушал такие речи: никогда в жизни Джим не посмел бы высказать раньше что-либо подобное. Теперь совершенно ясно было, как он изменился в одно мгновенье, когда ему показалось, что сделается вскоре свободным человеком. Все выходило по известной старинной поговорке: «Дайте негру ноготок, и он возьмет сейчас же целый локоток». Вот к чему при вела моя необдуманность, рассуждал я сам с собою. Негр, которому, в сущности говоря, я помог убежать, рассказывает, совершенно не стесняясь, что собирается выкрасть своих детей, принадлежащих человеку, которого я не знаю и который мне не сделал ни малейшего зла!

• Предыдущая
• 26/87
• Следующая