Гордиев узел сексологии. Полемические заметки об однополом влечении - Бейлькин Михаил Меерович - Страница 80

Пару раз я столкнулся с Рейно, который смотрел на меня с такой ненавистью, что я поневоле корил себя за то, что трахался с этим ублюдком. Алдис тоже старался делать вид, что я ему противен. Но его взгляд источал и испуг. Минетиком-то он всё-таки побаловался и наверняка боялся за мой язык. Я же не стал уподобляться всем им. На Алдиса я особого зла не держал. Зараза, останься мы с ним один на один, он бы не преминул снова воспользоваться моими услугами! А так, он не мог не поддержать мнения толпы”.

Дмитрий объясняет свою вечную погоню за мужчинами безудержным половым голодом. “Я изнемогаю от спермотоксикоза!” – жалуется он. Его партнёры – хоть и “похотливые дурачки”, готовые забыть своего гомосексуального любовника на первой же женщине, но Дима намерен щедро одарять их эротическим счастьем, в котором они, по его мнению, остро нуждаются. Спору нет, по закону “накопления инстинкта” половое воздержание расширяет границы выбора полового партнёра. Но укладывается ли поведение Димы в рамки этого закона?

Вопреки логике, Дима борется со “спермотоксикозом” не столько эвакуируя, сколько поглощая сперму. Порой его половое возбуждение принимает и вовсе странные формы. Вот, скажем, он попал в переделку, некстати опрокинув миску с супом.

“Врезался в огромного ефрейтора. Уже остывший суп растёкся по его ширинке. <…> Всё-таки счастье, что супы быстро остывают. И несчастье, что ефрейтор на голову выше и на два плеча шире меня. От его удара ефрейторские лычки превратились в мерно кружащиеся звезды.

– Вы посмотрите, чё этот пидар сделал! <…>

Юра встал между мной и ефрейтором, похлопал, любя, его по плечу и сказал, что я новенький и порядков не знаю. Ответный поток ласковых слов в мой адрес я слушал уже издали. Сообразил, что лучше спастись не то, чтобы бегством, просто быстро уйти.

“Нет, ты так долго здесь не протянешь”, – начал я диалог с самим собой. И ведь красивый, зараза! Что-то последнее время меня потянуло на здоровых мужиков. Грубой силы хочется. Лоб от удара болит. Да-а, кулачище какой огромный. Да и в штанах не намного меньше. Когда суп его хозяйство подмочил, я успел заметить, уворачиваясь от второго удара, что орудие имеет один из наибольших за всю историю войск химзащиты калибров.

<…> Я залез в кабинку туалета. Их там три, но мне сразу приглянулась последняя. Там щеколда самая крепкая. С первым мановением руки перед глазами возник ефрейтор. Вот он тащит меня за волосы, я почти не отбиваюсь. Закрывает дверь кухни, бросает меня на хлеборезку. Расстёгивает штаны, упирается в предусмотрительно оголённую задницу. И резко входит. И выходит. И опять входит... И мне уже хорошо. Я не заметил, как погрузил в себя четыре пальца”.

Иными словами, чем большую угрозу представляет мужчина, тем больше у него шансов вызвать половое возбуждение у Дмитрия. Дело доходит почти до галлюцинаций (богатое воображение типично для истерика), сопровождаемых терзанием ануса.

Чтобы понять этот странный психологический выверт, вернёмся к началу “(Интро)миссии”. Мы застали героя в критический момент его жизни. До сих пор судьба улыбалась ему. Его опекала мама, разделяющая уверенность сына в его одарённости и недюжинных способностях. Тем большей неожиданностью для обоих стал его провал на приёмных экзаменах в институт, повлекший за собой призыв в армию. Армейская служба ассоциировалась у Димы с адом (нестерпимыми казались тяготы солдатской службы; необходимость вести себя по-мужски; соседство с провинциалами, чуждыми и враждебными утончённому москвичу; угроза дедовщины и т. д.). Надежду сулили лишь расчёт на комиссование “по болезни” и на определённые выгоды и преимущества, связанные с выбором влиятельного любовника-покровителя. Собственно, секс у Димы всегда ассоциировался с выгодой, даже когда он общался с девушками. “Мне до 16 лет нравилось быть с ними в постели, но я искренне не понимал, почему я должен был за ними ухаживать, водить в кино за свои деньги и т. д. Мне хотелось как раз обратного. Нечто потребительское сидело во мне: я тебя трахаю, ты меня и корми. Именно поэтому продолжительных романов не получалось”.

Став солдатом, Дмитрий почувствовал себя “маленьким никому ненужным ребёнком” (это в восемнадцать-то лет!). Ему нужен был защитник и Бог. Если отдаться “Адонису”, то в награду за полученное удовольствие тот преобразит солдатский ад в рай, сделает реальным воскрешение Димы из его армейского небытия. Недаром Адонис – бог умирающий и воскресающий, в честь которого древние греки устраивали священные празднества, сопровождаемые оргиями с храмовыми проститутками и, возможно, гомосексуальными актами. Если жертвенный юноша, отдаваясь богу, упадёт в вонючую лужу вагонного туалета, то искренность его жертвы станет ещё очевиднее, а награда – закономернее. И действительно, сильные руки “Адониса” подняли “ребёнка” и уложили его в постель.

Разумеется, “Адонис” вряд ли реален. Скорее всего, он – символ, грёза Димы, выпившего водки, вручённой ему на дорогу любящей мамой. На подобные фантазии истеричный юноша щедр и скор (вспомним его воображаемое изнасилование разгневанным ефрейтором).

Ошибочность системы психологической защиты, избранной Лычёвым, становится очевидной в эпизоде с Алексеем. В силу склонности к авантюрам и в соответствии с законом “накопления полового инстинкта”, тот не прочь вступить в гомосексуальный контакт с Димой. Вот только защищать его от гомофобного гнева сослуживцев он не намерен. С подачи Алексея все солдаты приходят к единодушному решению – попользоваться “пидаром” не зазорно, но чтобы он не забывался, его нужно держать в чёрном теле и бить.

Дима, вновь прибегая к психологической защите, пускает в ход целый набор самооправданий, обличая “носителей люмпенского сознания, не понимающих своего счастья”.

Прозрение пришло после встречи с Олегом, его давним знакомым по московским “голубым” компаниям. Попав в армию, тот повёл себя подобно Диме, и попался, застигнутый во время акта сразу с двумя совращёнными им партнёрами. “Как и я, он остался один против стаи волков. Бывшие любовники рассказали, что это он их совратил, и отделались только двумя сутками тяжёлых работ. Олега отправили на десять суток на гауптвахту. Это были только пятые сутки, но Олег уже многое успел повидать. Слух о том, что приедет пидар, намного опередил его. Когда он вошёл в камеру, все преступное население было наготове”. Олег рассказал Диме, что попал во власть девяти солдат, прошедших Афганистан. Они зверски насилуют и избивают его. Опасаясь за свою жизнь, Олег попрощался с другом.

“Дня через четыре по отделению прошёл слух, что в местный морг привезли пидара, который сам себя зарезал. Хотел, наверно, у кого-нибудь пососать, да на кой чёрт он кому нужен. Каким образом он нашел холодное оружие на гауптвахте, никто не знал. Свинья везде грязь найдет. Пидар тоже.

Да, это был он, Олег. Я узнал его по описанию парня, который "помогал его разгружать". Это был конец. Я не помню, что я делал. Помню только, как заломили руки и голос дежурного врача: "Что, служить надоело? К мамке захотелось?"

...Туман. Открываю глаза и ничего не вижу. Только туман”.

Иными словами, Дмитрий впал в сумеречное истерическое состояние, из которого вышел спустя лишь двое суток.

Объяснить такую невротическую реакцию нетрудно. Основной причиной её развития стало внезапное осознание Димой ложности выработанной с годами психологической защиты, призванной оправдывать его неуёмный гомосексуальный промискуитет. Напомним, что Лычёв руководствуется весьма противоречивой “логикой”:

Во-первых, “спермотоксикозом” страдают все, а потому все стремятся к заместительной гомосексуальной активности; надо лишь знать “на какой козе к кому подъехать”.

Во-вторых, у него, Димы, особая миссия. Он призван приносить радость тем, кто по своему невежеству пока ещё не ведает собственного счастья.