Рассечение Стоуна - Соколов Сергей И. - Страница 47

• Предыдущая
• 47/130
• Следующая

Ритуал – вот бальзам на душу тех родителей, кто сомневался в качестве услуг, предоставляемых школой Лумиса за их деньги. День спортивных состязаний, школьная ярмарка, Рождество, школьные пьесы, ночь Гая Фокса[61], день учредителей, церемония окончания школы – столько размноженных на ротаторе уведомлений мы приносили домой, что у Хемы голова кружилась. Кружки по интересам собирались по понедельникам, вторникам, средам, у каждого кружка были свои цвета, свои команды и свои руководители. В дни спортивных состязаний команды соревновались за кубок Лумиса. Каждый день начинался с общей молитвы, которую в присутствии мистера Лумиса мы возносили в актовом зале, затем зачитывался отрывок из Библии, один из учителей садился за фортепиано и пелся гимн из сборника.

Как ни прискорбно, результаты сдачи экзаменов по программе средней школы первого уровня сложности у учеников школы Лумиса по сравнению с детьми из бесплатных государственных школ были ужасны. У индийских учителей, которых император взял в аренду в христианском штате Керала (откуда родом была сестра Мэри), имелись необходимые знания. Спросите у любого эфиопа, как звали его учителя математики или физики, – наверняка Курьен, Коши, Томас, Джордж, Варугезе, Нинан, Мэтьюз, Джейкоб, Джудас, Паулос, Чанди, Ипен, Патрос или Паулос. Эти учителя воспитывались в соответствии с ортодоксальным ритуалом, который ввел в Южной Индии сам святой Фома. Но на своем поприще они следовали единственному ритуалу: наилучшим образом преподать своим исключительно способным к математике эфиопским ученикам умножение, периодическую таблицу и законы Ньютона.

Моя классная руководительница миссис Гарретти позвонила Хеме и Гхошу в конце того дня, когда я не пошел в школу из-за высокой температуры. Для нее мы были близнецами Стоун, темноволосыми светлоглазыми мальчиками, кто всегда одевался одинаково, весело пел, бегал, прыгал, хлопал в ладоши, болтал и рисовал. Без меня Шива точно так же пел, бегал, прыгал, хлопал в ладоши, но при этом не проронил ни слова.

Хема сначала не поверила, потом возложила вину на миссис Гарретти и в конце концов – на себя. Занятия танцами в клубе «Ювентус» были отменены, хотя Гхош уже почти освоил фокстрот, пластинки впервые за многие годы перестали вертеться, постоянные партнеры по бриджу перебрались в старое бунгало Гхоша, которое он использовал в качестве кабинета и где принимал частных пациентов.

В библиотеках Британского Совета и Службы информации США Хема взяла книги Киплинга, Раскина, К. С. Льюиса, Эдгара Аллана По, Р. К. Нарайана, и они с Гхошем принялись по очереди читать нам по вечерам, полагая, что большая литература пробудит в Шиве желание говорить. В до-телевизионную эпоху это было развлечение, за исключением К. С. Льюиса, чьи волшебные буфеты меня не впечатлили, и Раскина, которого ни Хема, ни Гхош не поняли и не могли долго читать, хотя настойчиво к нему возвращались в надежде, что Шива, подобно мне, возьмет да и крикнет: «Хватит!» Мы уже спали, а они не умолкали, Хема считала, что подсознание всегда настороже. Если после рождения они тревожились, выживет ли Шива, то теперь опасались отдаленных осложнений, вызванных древними абортивными инструментами. Они шли на все, лишь бы Шива заговорил.

Но он упорно молчал.

Однажды (недавно нам исполнилось восемь) возвращаемся мы домой из школы, а в гостиной школьная доска, и Хема, сверкая глазами, стоит перед ней с мелом наизготовку, и по пособию по каллиграфии Бикхема лежит на наших местах. На каждой книжке сверкает новая авторучка «Пеликан», мечта любого школьника, и новинка – сменные стержни – рядом.

Придет время, когда я буду рад, что я – хирург с хорошим почерком. Мои записи в медицинских картах намекают на таковую же сноровку во владении ножом (хотя никакого правила тут нет, каракули вовсе не свидетельствуют о несостоятельности хирурга).

Шива уже вертел в руках свой «Пеликан». Генет помалкивала. В чистописании она не могла похвастаться достижениями.

Я застыл на месте. Хемой двигало чувство вины, а оно редко бывает хорошим советчиком. Кроме того, я собирался устроить на насыпи за домом смотр своим игрушкам и даже специально расчистил для этого участок. Не вовремя все это.

– А можно мы лучше поиграем во дворе? – спросил я. – Мне не хочется заниматься ничем таким.

Хема поджала губы. Ее, казалось, обидела не моя просьба, а мое упрямство. Подсознательно она и меня винила за то, что сделалось с Шивой. И я, и даже Генет за завесой своей болтовни скрывали молчание Шивы.

– Говори за себя, Мэрион, – сказала она холодно.

– Я и говорю. Почему нам, ну мне то есть, нельзя пойти поиграть?

Шива уже вставил в авторучку стержень.

– Почему? Я тебе скажу. Потому что твоя школа – это одна большая игра. Мне надо поглядеть, как ты на самом деле учишься. Садись, Мэрион!

Генет тихонько села.

– Нет, – упорствовал я, – это нечестно. И потом, Шиве это не поможет.

– Мэрион, пока я не надрала тебе уши…

– ОН БУДЕТ ГОВОРИТЬ, КОГДА ЗАХОЧЕТ САМ! -завопил я.

И выбежал из дома. Сворачиваю за угол, за другой и налетаю прямо на Земуя. Мне стукнуло в голову, что военного нарочно прислала Хема, чтобы поймал меня.

– Братец, где война? – улыбаясь, спросил Земуй и поставил меня на землю. Его оливковая форма была с иголочки, ремень, кобура и ботинки сверкали. Он притопнул правой ногой и отдал мне честь.

Сержант Земуй был водителем полковника Мебрату. Когда-то Гхош своей операцией спас полковнику жизнь. Тогда Мебрату был под подозрением, но сейчас пребывал у императора в фаворе. Он занимал сразу две должности – старшего командира лейб-гвардии и офицера по связям с военными атташе из Британии, Индии, Бельгии и Америки. В обязанности полковника входило участие в многочисленных дипломатических приемах, не говоря уже о партиях в бридж у нас. Бедняга Земуй добирался до дома, жены и детей, только когда шеф уже изволил почивать. Полковник предоставил в распоряжение Земуя мотоцикл, чтобы дорога не отнимала у него много времени. А поскольку Земуй, живший неподалеку от Миссии, не хотел уродовать шины на гравийной дороге, он испросил у Гхоша разрешение ставить мотоцикл под навес. Тут его драгоценное транспортное средство находилось в безопасности от стихии и вандалов.

– Вот кто мне был нужен, – обрадованно произнес Земуй. – Что стряслось, мой маленький господин?

– Ничего, – внезапно смутился я. Мои беды казались сущей чепухой перед тем, что повидал солдат, только что вернувшийся из Конго, где шла гражданская война. – Что ты так поздно за своим мотоциклом?

– Шеф был на приеме до четырех утра. Когда я привез его домой, уже солнце всходило. Он меня отпустил до вечера. Слушай-ка, давай сядем. Прочитай мне письмо еще раз. – Он достал из кармана красно-синий конверт авиапочты, вручил мне, снял свой тропический шлем и выудил из-за ремешка окурок сигареты.

– Земуй, – сказал я, – давай я прочитаю его попозже, ладно? За мной гонится Хема. Я ей надерзил. Поймает – язык отрежет.

– Дело серьезное. Что ж, попозже так попозже. – Земуй спрятал письмо, в его движениях сквозила досада. – Как ты думаешь, Дарвин уже получил мое письмо?

– Думаю, ответ вот-вот придет. Сегодня-завтра.

Он отдал мне честь и скрылся за домом.

Дарвин был канадский солдат, раненный в Катанге, я читал его письмо Земую так часто, что успел выучить наизусть. Он писал, что в Торонто холодно, идет снег и что ему грустно и он никак не может привыкнуть к деревянной ноге. (Позарятся ли женщины в Эйтопии на одноногого белого с лицом, покрытым шрамами? Ха-ха!) Дарвин небогат, но если его другу Земую что-нибудь надо, то Дарвин в лепешку расшибется, ибо Земуй спас ему жизнь. Ответ Земуя я постарался перевести на английский. Интересно, как эти двое общались между собой в Конго? Земуй показал мне золотой кулон, крест святой Бригитты, висевший у него на шее. Дарвин втиснул его в руку Земую, когда они расставались на поле битвы.

• Предыдущая
• 47/130
• Следующая