Рассечение Стоуна - Соколов Сергей И. - Страница 31
- Предыдущая
- 31/130
- Следующая
На оставшемся крошечном пятачке стояли стол и два стула. За ним сидела барменша с посетителем, который держал ее за руку; казалось, он пытается добиться ее внимания. Гхош уже решил было уходить, когда она вырвала руку, откинула назад волосы, встала и поклонилась. Высокие каблуки, стройные икры, темный педикюр. Какая хорошенькая, мелькнуло у Гхоша. Улыбка невымученная, настроение явно лучше, чем у Хелен. Мужчина угрюмо проскользнул мимо Гхоша и, не говоря ни слова, вышел.
Страна молока и меда, подумал Гхош. Молоко и мед, были бы доходы.
Гхош и барменша обменялись продолжительными любезностями, чередой поклонов, от глубоких вначале до чуть заметных в конце. Гхош уселся на барный стул, она прошла за стойку. Ей было лет двадцать, но, судя по широким бедрам и наполненности лифа, она успела родить как минимум одного ребенка.
– Мин те татале? – спросила она, поднося палец к губам на случай, если он не понимает по-амхарски.
– Глубоко сожалею, что ваш поклонник принужден был уйти из-за меня. Если бы я знал, что он здесь и как вы ему дороги, я бы не осмелился нарушить ваше уединение.
От удивления она разинула рот.
– Вы о нем! Он так бы и сосал свое пиво до самого рассвета, а мне бы и не подумал купить. Он из Тигреи. Вы лучше говорите по-амхарски, чем он, – просияла барменша, довольная, что сегодня вечером не придется изъясняться жестами.
Ее просвечивающее белое хлопчатобумажное платье заканчивалось чуть ниже колен. Узор цветной каймы повторялся на лифе и на сборках наброшенной на плечи шамы. Волосы у нее были распрямлены и подвиты на западный манер. Татуировка в виде волнистых линий зрительно удлиняла шею.
Красивые глаза, подумал Гхош.
Ее звали Турунеш, но Гхош предпочел обращаться к ней так же, как ко всем прочим женщинам в Аддис-Абебе: Конжит, что означало «красавица».
– Да будет благословен святой Георгий. И себе налей, пожалуйста. Отпразднуем вместе.
Она поклонилась в знак благодарности.
– Так сегодня ваш день рождения?
– Нет, Конжит, даже лучше. – У него на языке вертелось: сегодня я освободился от цепей женщины, которая мучила меня больше десяти лет; сегодня я принял решение: мое пребывание в Африке заканчивается, меня ждет Америка. – Сегодня я увидел самую красивую женщину в Аддис-Абебе.
Зубы у нее были крепкие и ровные. Смеясь, она обнажала десны и, как видно зная об этом, прикрывала рот рукой.
При звуках ее радостного смеха что-то в нем растаяло, и впервые за день, начиная с самого пробуждения, у него улучшилось настроение.
Прибыв когда-то в Аддис-Абебу, Гхош впал в глубокое уныние и чуть было не уехал. Оказалось, он совершенно неправильно истолковал намерения Хемы. Да, Хема пригласила его, но вовсе не для того, чтобы триумфально завершились ухаживания, начавшиеся, когда они были интернами в Индии. Она была убеждена, что своим приглашением оказывает Гхошу (и Миссии) услугу. Гхош скрыл свое смущение и унижение. К тому же зарядили затяжные дожди, они одни были способны довести человека до самоубийства. Гхоша спасли «Ибис» и Пьяцца. Он собирался где-нибудь выпить, и его внимание привлекла увитая плющом арка, рождественские свечи, музыка и женский смех. А когда вошел, ему показалось, что его душа переселилась в какого-нибудь Навуходоносора. Лулу, Марта, Сара, Цахай, Мескель, Шеба, Мебрат – в этих женщинах из «Ибиса», в просторном баре и ресторане, что занимали два этажа и три веранды, он обрел семью. Девушки приветствовали его точно вернувшегося после долгой отлучки друга, развеселили, растормошили. Красотки ливнем обрушились на него, цвет их кожи менял оттенки от cafe-au-lait до угольно-черного. У некоторых полукровок кожа была оливковая или совсем белая, а глаза карие или даже зеленые. Слияние рас произвело на свет самые экзотические и прекрасные с виду плоды, а вот с внутренним содержанием обстояло хуже – на что нарвешься, неизвестно.
Но самым важным качеством местных женщин была их безотказность, доступность. Многие месяцы после своего приезда в Аддис-Абебу и даже после первого визита в «Ибис» Гхош хранил целибат. Ирония заключалась в том, что единственная желанная женщина как раз его и отвергла, а все прочие, окружавшие его, никогда бы не отказали.
У него, двадцатичетырехлетнего, кое-какой опыт в Индии имелся – юная стажерка по имени Вирджин Магдалин Кумар. Роман их длился три месяца, после чего она вышла из ордена и выскочила замуж за знакомого ему парня (и по-видимому, стала именоваться просто Магдалин Кумар).
– Хема, я живой человек, – пробормотал он. Эту фразу он произносил всякий раз, когда упрекал себя в неверности.
Гхош потянулся через стойку бара и ухватил Конжит за бочок.
– Ах, дорогая, не послать ли нам за ужином? Тебе не помешает нарастить плоть. Да и подкрепиться перед тем, что нам сегодня предстоит. Признаюсь, это мой самый, самый первый раз.
Будь она постарше (а среди держательниц таких баров преобладали женщины в годах, скопившие достаточную сумму за годы работы в шикарном заведении вроде «Ибиса»), он бы повел разговор в ином тоне, помягче, попристойнее, повкрадчивее. Но с ней он пошел напролом, будто старшеклассник.
Когда она погладила его по голове, Гхош замурлыкал от удовольствия. Из радиоприемника донеслись негромкие звуки крара, рифф из шести нот китайской гаммы, характерных для эфиопской музыки, неважно, медленной или быстрой, повторился. Гхош узнал популярную песню. Называлась она «Тицита», этому слову в английском нет прямого соответствия, оно означает воспоминание, окрашенное сожалением. Будто бывают другие воспоминания, подумал Гхош.
– Какая у тебя красивая кожа! Ты кто? Бания? – спросила она.
– Да, моя прелесть, я индус. И поскольку ничего красивого, кроме кожи, во мне нет, очень мило с твоей стороны сказать мне об этом.
– Да что ты такое говоришь? Клянусь всеми святыми, мне бы твои волосы. Как ты здорово говоришь по-амхарски. Твоя мать правда не хабеша!
– Ты мне льстишь.
Он научился немного по-амхарски в больнице, но свободно говорить мог только в беседе с глазу на глаз, вот вроде этой. У Гхоша имелась теория, что амхарский хорош и в больничной палате, и в спальне. Ложитесь, пожалуйста. Снимите рубашку. Откройте рот. Глубоко вдохните… Язык любви совпадал с языком медицины.
– По-настоящему я знаю только язык любви. Я не смогу карандаша в магазине купить, не знаю, как сказать.
Она засмеялась и снова прикрыла рот. Гхош взял ее за руки, она поджала нижнюю губу, чтобы заслонить зубы, это движение тронуло и возбудило его.
– Почему ты прячешь свою улыбку? Она у тебя такая красивая!
Много, много позже они удалились в подсобку, и Гхош закрыл глаза и, как всегда, постарался представить себе, что перед ним Хема. Самая желанная.
Когда Гхош вышел из бара, над землей клубился туман, принесший с собой кладбищенскую тишину и пронизывающий до костей холод. На обочине дороги Гхош помочился. Раздался смех гиены, непонятно, что ее так развеселило, то ли его действия, то ли мужское хозяйство. Он развернулся и увидел, как меж деревьев возле первой кучки домов блеснули чьи-то глаза. Пытаясь на ходу застегнуться, Гхош бросился бежать, открыл машину, запрыгнул внутрь, запустил мотор и тронулся с места. Писающему человеку есть чего бояться и помимо гиен. Шифта, леба, мажиратмачи и прочие злодеи после полуночи выходили на промысел даже на асфальтированных дорогах в самом центре города. Всего месяц назад двое мужчин ограбили и изнасиловали англичанку, да еще отрезали ей язык, чтобы не сболтнула лишнего. Другой жертве нападения отрезали яйца – распространенная практика, – чтобы недостало храбрости мстить. Этим еще повезло. Остальных просто убивали.
Ворота Миссии оказались распахнуты настежь, что было странно. Гхош подкатил к своему коттеджу, свернул под навес. Фары высветили каменную стену, и Гхош в ужасе ударил по тормозам: перед ним поднялась с корточек и встала во весь рост призрачно-белая фигура, глаза ее отсвечивали красным, будто у гиены. Но это была не гиена, а впавшая в отчаяние заплаканная Алмаз, которая явно дожидалась его.
- Предыдущая
- 31/130
- Следующая
