Наследник фаворитки - Марчик Георгий - Страница 10

• Предыдущая
• 10/66
• Следующая

— Кажется, ты играешь на рояле? — полузакрыв задумчивые глаза, однажды спросил он. — Окончил что-нибудь?

— Да, я немного учился, — нехотя признался Алик. — Но мне помешала кошка.

— Какая кошка? — крайне удивился Володя.

— Обыкновенная, — замешкался Алик, — серая. Понимаешь, как услышит звуки рояля, словно с ума сойдет — рвется в мою комнату. Сядет напротив и смотрит. Я не мог вынести ее дурацкого желтого взгляда.

— Понимаю, — улыбнулся Вавуля и шутливо подмигнул — Смотри, будь осторожен. Я схватываю всякий штрих для своего нового сценария.

— Надеюсь, хоть меня ты пощадишь? — польщенно спросил Алик. — Неужели ради искусства ты способен пожертвовать даже другом? Скажи, пожалуйста, а ты сам что любишь больше всего — музыку, театр или живопись?

— Больше всего в этом смысле я люблю кладбище, — со всей серьезностью отвечал Вавуля ошеломленному Алику. — Видишь ли, очень скучно быть похожим на всех.

— Ты даже шутишь оригинально, — с завистью сказал Алик. — Как бы я хотел быть похожим на тебя! У тебя есть призвание. Ты занимаешься любимым делом. Твоя жизнь полна впечатлений. Ты счастлив. А я живу как неприкаянный. Зачем? Для чего? Все так глупо устроено. Ах, Вавуля, я тоже хотел бы найти свое место в жизни. Я тоже хочу приносить пользу, делать что-то нужное, служить людям, помогать им. Так отвратительно быть эгоистом, думать только о себе. Ты все знаешь. Вот и скажи, пожалуйста, в чем все-таки смысл жизни?

Вавуля задумался, потом покачал своей аккуратной седеющей головкой:

— Не знаю…

— Ну хорошо. А твоей собственной жизни?

Христарадис затянулся дымом сигареты, прищурился. Алик привалился грудью к краю стола.

— Смысл и цель моей жизни, — четко, по-военному выговаривая каждое слово, заговорил Вавуля, — заключается в том, чтобы служить людям и заставить их служить себе…

Алик даже задохнулся от неожиданности, откинулся на спинку стула, в восторге зааплодировал:

— Люблю тебя, Вавуля, за остроумие. Какая ты прелесть!

Они расставались, досыта наговорившись.

Вавуля не забыл оделить щедрыми чаевыми гардеробщика и швейцара, и те, поясно кланяясь, провожали гостей.

Алика распирала гордость. Рядом с Вавулей он чувствовал себя настоящим аристократом и со дня на день ждал блистательной перемены в своей судьбе.

В один прекрасный вечер, примерно через месяц после знакомства, Христарадис был особенно задумчив и даже грустен. Вопреки обыкновению, он почти не говорил, мало пил и ел.

— Что с тобой, Вавуля? — растревожился Алик. — Уж не заболел ли ты? Какая печаль гложет твою светлую душу?

— О, голубчик, даже ты не сможешь мне помочь, — вздохнул Володя и по привычке положил свою легкую руку на плечо Алика. — Один я никогда ничем не считаюсь ради друзей…

— Но почему же?! Скажи хоть одно слово — и я сделаю все! — горячо возразил Алик.

— Так уж и все? — недоверчиво протянул Володя.

— Все! — подтвердил Алик, не спуская с Христарадиса горящего взгляда. — Даже… даже… — он не находил нужного слова, — даже…

Володя пристально посмотрел на него, решительно повел рукой:

— Не надо. Я знаю, ты отличный парень и умеешь ценить настоящую дружбу! — он многозначительно покивал своей маленькой, аккуратно причесанной головкой. — Но я все равно не хочу. Зачем утруждать тебя?

Разумеется, Алик стал требовать, чтобы Вавуля признался, в чем дело.

— Хорошо, — досадливо поморщившись, уступил наконец Вавуля. — Я скажу. Ты сам меня вынудил. Вчера я сделал большой карточный проигрыш. Уплатить без задержки — долг чести. Тем более здесь замешана женщина. — Как бы собираясь с духом, он помолчал, выразительно посмотрел прямо в глаза Алику и жестко закончил — Разве я не прав? Разве ты можешь помочь мне?

— Я выручу тебя, — не колеблясь, сказал Алик.

Недавно в минуту откровения он похвастал, что знает, где мама хранит облигации золотого займа. Хорошо, он докажет, что способен на настоящую мужскую дружбу.

Вечером Алик отнес большой пакет облигаций Вавуле, и тот сразу же заспешил с ними куда-то.

— Через три дня я верну тебе все сполна! — уверенно пообещал он.

Два дня Алик, томимый смутным беспокойством, с нетерпением ждал назначенного срока. На третий день не выдержал — пошел к Христарадису. Тот жил один в большой однокомнатной, замечательно устроенной квартире. Алик уже бывал у него. Володя застеклил лоджию и превратил ее в настоящий зимний сад.

Он чрезвычайно гордился этим и утверждал, что во всем городе второго такого сада не сыщется.

На долгий звонок Володя наконец приоткрыл дверь, но цепочку не снял. Увидел Алика, недовольно нахмурился:

— Я не один. Что тебе? Надо было по телефону условиться о встрече.

Алик стушевался. Говорить об облигациях было крайне неловко, и он промямлил что-то вроде того, что вот-де мама сказала, что собирается проверить облигации. Вчера был тираж.

— Ну и что? — с ошеломившей Алика сухостью спросил Володя. — Какое мне дело? — После этих слов у него сделалось совершенно каменное лицо. Он прямо-таки прокалывал Алика злым, надменным взглядом.

— А если она хватится пропажи? — пролепетал Алик. — Извини, но я хочу знать, когда ты отдашь их? — Нет, он не требовал. Он лишь просил гарантий. Но то, что сделал Володя, буквально потрясло Алика.

— Ты просто пьян, мой друг, — сказал Володя четким категорическим голосом. — Поди проспись. Ты должен был прийти за ними завтра, а не сегодня. За такие вот штучки офицеры бьют обидчиков по физиономии. Но ты не мужчина. Ты трус и фигляр. Подожди минутку. Я сейчас вернусь.

Алику показалось, что сейчас Вавуля вернется с пистолетом и разрядит в него всю обойму. Сердце болезненно заныло, а ладони покрылись влажным потом.

Через некоторое время Вавуля протянул в щель тот самый пакет, который Алик передал ему накануне:

— Получай и убирайся.

Вечером Алик позвонил Вавуле по телефону. К этому времени тот уже отошел и сменил гнев на милость. Мягким тоном, как будто ничего не случилось, он пригласил Алика приехать к нему да захватить по дороге хорошего мяса и пару бутылок сухого красного вина: «Попируем у меня!»

Алик мчался к нему на такси с сумкой, набитой всякой снедью. Он позвонил и с трепетом ждал, пока откроется дверь. Володя широким церемонным жестом пригласил Алика зайти.

— Прости меня, Вавуля! — начал Алик, запинаясь. — Я совсем не хотел… Ты не думай, пожалуйста…

— Не надо. Не оправдывайся, — твердо остановил тот гостя. — Неужели ты решил, что я буду пачкаться из-за каких-то нескольких тысяч. Нет, мой милый, мне действительно срочно понадобились деньги, но я обошелся. Ладно, поставим крест и забудем все… Сегодня у меня удачный день, и я отпускаю грехи всему человечеству.

После этого случая Алик проникся к Володе еще большим доверием и в течение трех месяцев всячески старался загладить, если не искупить полностью, свою вину. Мамина коробка с облигациями трехпроцентного займа таяла день ото дня.

Когда дома открылась пропажа облигаций, с мамой сделался тяжелый сердечный приступ.

Алик, по обыкновению, упорно отпирался…

Стиснув зубы, Алик молча стоял над равнодушным, совсем чужим холмиком глины. Дыхание перехватывали спазмы, глаза заволакивало режущим красноватым туманом. Все давно разошлись, а он все стоял, скорбно склонив голову.

— Это такое горе, такое горе, — бормотал Алик, глотая слезы. — Бедная мама… Как я одинок… Как одинок…

Безвольными ногами он уходил с кладбища. Ему было жалко мать и страшно. Он чувствовал себя собакой, которую бросил хозяин.

Одновременно он испытывал и странное облегчение. Теперь ему некого бояться. Впрочем, «бояться» не то слово. Теперь никто не будет его стеснять и никто не будет мешать ему быть самим собой и мешать делать то, что захочется. Он одинок, но и свободен. Перед глазами вновь и вновь возникала мать — с искательной улыбкой на ярко накрашенном измученном лице, с усталыми, встревоженными глазами. Было что-то жалкое и унизительное в ее стремлении поспеть за крикливой модой, в попытках совместить в своей одежде век нынешний и век минувший — в этих тонких кружевах и рюшах, широкополых шляпках, пышных бантах, дорогих браслетах и брошах.

• Предыдущая
• 10/66
• Следующая