Божьи воины - Сапковский Анджей - Страница 92

• Предыдущая
• 92/136
• Следующая

– Господин Урбан Горн, – продолжал князь, оглядывая послов недружелюбным взглядом, – известен по всей Силезии в основном по рассылаемым епископом и инквизицией приказам «хватать и не пущать». И извольте: господин Урбан Горн, безбожник, бегард, еретик и шпион, выполняет роль посла на службе Прокопа Голого, архиеретика и ересиарха.

Иоаннит враждебно заворчал. Князь сплюнул.

– А ты, – Волошек перевел взгляд на Рейневана, – как вижу, окончательно примкнул к еретикам. Всей душой запродался сатане и самоотверженно ему служишь, коли тебя с посольством посылают. А может, кацермэтр Прокоп думал, что если пошлет тебя, то чего-нибудь добьется за счет нашей бывшей дружбы? Ха, если он на это рассчитывал, то просчитался. Потому что скажу тебе, Рейневан, когда в Силезии на тебя всех собак вешали, разбойником и вором изображали, приписывали тебе самые чудовищные преступления, включая насилование девушек, то я тебя защищал, не позволял очернять. И что из этого получилось? Что я был глупцом… Но поумнел, – докончил князь после недолгой тяжелой паузы. – Поумнел! Посольство антихриста мне до задницы, болтать с вами и не подумаю. А ну, стража, взять их! А эту пташку – в плен!

Рейневан рванулся и аж присел, с такой силой стоящий за ним Кших из Костельца прижал его, вцепившись могучими руками в плечи. Двое прислужников схватили Горна за руки, третий с большой ловкостью завязал ему вожжи вокруг локтей и шеи, стянул, затянул узел.

– Бог видит, – преувеличенным жестом воздел руки поп. – Видит Бог, князь, ты поступаешь правильно. Firmetur manus tua. Да будет крепка мышца твоя,[211] когда давит она гидру ереси.

– Мы – посланники… – простонал стискиваемый поляком Рейневан. – Ты дал слово…

– Вы – послы, но послы дьявола. А слово, данное еретику, силы не имеет. Горн – предатель и еретик. И ты тоже еретик. Когда-то, Рейневан, ты был мне другом, поэтому я связывать тебя не велю. Но заткнись!

Он съежился.

– Его, – князь головой указал на Горна, – я выдам епископу. Это моя обязанность как доброго христианина и сына церкви. Что же до тебя… Однажды я тебя уже спас по старой дружбе. И сейчас тоже отпущу…

– Это как же так? – взвизгнул священник, а Фалькснхайн и иоанниты заворчали. – Кацера отпустите? Гусита?

– Ты заткнись, патер. – Волошек сверкнул из-под усов зубами. – И не пищи, пока не спросят. Отпущу тебя на волю, Рейневан из Белявы, помня когдатошнюю нашу дружбу. Но это последний раз, клянусь муками Господними! Последний раз! Не вздумай мне больше попадаться на глаза! Я стою во главе крестоносного войска, вскоре мы соединим свои силы с епископской армией, вместе пойдем на Опаву, чтобы вас, кацеров, стереть с лица земли. Даст Бог, оценит епископ Вроцлавский, какой я правоверный католик! Кто знает, может, за это простит мне мои долги. Кто знает, может, вернет то, что некогда грабанул у Опольского княжества! Выше крест, так хочет Бог, вперед, вперед на Опаву!

– Там, где были предместья Опавы, – проговорил связанный Горн, – сегодня ветер пепел разносит. Вчера Прокоп был уже под Глубчицами. Сегодня он еще ближе.

Болько Волошек подскочил и коротко ударил его кулаком по уху.

– Я сказал, – прошипел он, – что не стану с тобой болтать, предатель. А слушать твою болтовню – тем более. Рейневан! – резко повернулся он. – Что он об Опаве говорил? Что она вроде бы взята? Не верю! Отпусти его, Кжих!

– Опава защитилась. – Отпущенный Рейневан помассировал руку. – Но пригороды сожжены. Сожжены Кетж и Новая Цереквия, а до того еще Гуквальды и Острава. Градец на Моравице и Глубчицы уцелели, и все это благодаря исключительной разумности князя Вацлава. Он договорился с Прокопом, заплатил пожоговые, уберег княжество. Во всяком случае, его часть.

– И я должен в это поверить? Поверить, что Пшемек Опавский не стал биться? Что позволил сыну договариваться с гуситами?

– Князь Пшемек сидит за стенами опавского замка, как мышь под метлой. Посматривает на пожары, потому что в какую сторону ни глянет – всюду пожар. А у молодого князя Вацлава, видать, свой разум. Позавидовать и подражать.

– Бог накажет, – взвился священник, – тех, кто с кацерами стакивается, кто с ними договаривается. Договор с кацером – это договор с сатаной! Кто его заключит, тот будет на веки веков проклят. И здесь, на земле, при жизни покаран…

– Милостивый князь, – крикнул, влетая в комнату, солдат в капалине. – Посланец!

– Давай его сюда!

Гонец – это было видно и чувствовалось – не жалел ни себя, ни коня. Слой засохшей грязи покрывал его до пояса, а запах конского пота бил на несколько шагов.

– Говори!

– Идут чехи… – выдохнул гонец, хватая ртом воздух. – Большой силой… Все палят… Озоблога сожжена… Прудник взят…

– Чтоооо?

– Прудник взят… В городе жуткая резня… Чижовице горят… Белая горит… Захвачена… Гуситы…

– Ты что, вконец спятил?

– Гуситы… под Глогувком…

– А где епископская армия? Где Ян Зембицкий, где княжичи Рупрехт и Людвик? Где господин Пута?

– Под Нисой. Говорит, чтобы ясновельможный князь как можно скорее шел к ним…

– К ним?! – взорвался Волошек, стискивая засунутый за пояс буздыган. – Они пятятся, бросают мои города и имущество на погибель, а я должен идти к Нисе? Епископ приказывает? Конрад из Олесьницы, тот ворюга, пьяница и прелю… бабник, смеет мне приказывать? А вы чего зенки вытаращили? Советуйте, мать вашу! Советуйте! Что делать?

– В атаку! – рявкнул иоаннит. – Gott mit uns![212]

– Может, неверные сведения? – заморгал силезец герба Нечуя.

– Идем к Нисе, – твердо сказал Фалькенхайн, – соединяться с епископом Конрадом. Нас будет сила, в общем бою мы побьем еретиков. Отомстим за сожженные города…

Князь взглянул на него и скрежетнул зубами.

– Не советуй, как мстить. Советуй, как сохранить!

– Договориться? – бухнул Огончик. – Заплатить пожоговые?

– Чем платить? – скрипнул зубами Волошек. – Мой Прудник… Сладкий Иисусе! Мой Глогувек!

– Надо положиться, – снова проговорил священник, – на веру в Бога… Будет то, что Бог даст… Вот Библия… Раскрою наугад, что прочту, тому исполниться…

– И предали заклятию, – раздельно проговорил, опережая священника, Урбан Горн, – все, что в городе: и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом.[213]

Болько Волошек обжег его взглядом, Горн утих. Но тут же заговорил Рейневан.

– И сжег Иисус Гай, – подхватил он, – и обратил его и вечные развалины, в пустыню до сего дня.[214] Подумай, Болько. Прими решение. Пока еще не поздно… Это революция, Болько, – продолжал он, видя, что Пяст не спешит его прерывать. – Мир обретает новый вид, набрав большие обороты. Колесница истории мчится, уже никакая сила не в состоянии удержать ее. Ты можешь сесть на нее либо позволить смести себя. Выбирай.

– Ты, князь, можешь, – проговорил Горн, – быть с победителями либо среди побежденных. Побежденным, как утверждают классики, всегда горе. Победителям же… Победителям – власть и могущество. Ибо новый вид мир примет также на картах.

– Не понял?

– Sapienti sat dictum est.[215] Пограничные столбы, милостивый князь, передвинутся в пользу победителей. И тех, кто с ними сподвижничает.

– Это что, – в глазах юного князя появилась искорка, – предложение? Оферт?

– Sapienti sat.

– Хм, – искорка не исчезла, – и, говоришь, в мою пользу? А конкретно?

Горн с превосходством усмехнулся, глазами указал на свои узы. По знаку Волошека их немедленно разрезали. Видя это, Фалькенхайн снова заворчал, а иоаннит ударил кулаком по рукояти меча. Священник аж подпрыгнул.

– Господин! – взвизгнул он. – Не слушай дьявольских наущений! Эти гуситские змеи сочат яд в уши твои! Помни веру предков! Помни…

• Предыдущая
• 92/136
• Следующая