Божьи воины - Сапковский Анджей - Страница 65

• Предыдущая
• 65/136
• Следующая

Шафф хмурился, грыз усы, однако неожиданно настроение у него поправилось. Поправилось у всех. Из домушки Росомахи вдруг повеяло чем-то невероятно приятным, чем-то божественно и роскошно аппетитным, чем-то заботливо и тоскливо домашним, чем-то трогательно и умильно материнским, запахло каким-то чудесным, незабываемым, глубоко врезавшимся в память ароматом, ассоциирующимся со всем, что мило, добро и радостно, таком, что только садись и плачь от счастья. Говоря иначе и короче: из халупы повеяло топленым жиром и жарившимися в нем луком и мясом. У Шаффа, его забияк и Рейневана ручьем потекли слезы из глаз, а слюна потекла по зубам с силой горного водопада.

– Кабанчика побил, – пояснил Росомаха. – Потому как это, панове, время…

Хозяин Хойника не дал ему докончить. Полез в колет. Увидев монеты у него в руке, мужчина аж закачался, раскрыл рот, несколько мгновений казалось, что начнет выть. Однако он быстро пришел в себя.

– Приглашаю… – выдохнул он, пряча деньги за пазуху. – Угощаться.

– Те, которые здесь вроде бы ездили, – Янко Шафф согнал курицу со стола, – могут быть теми самыми черными всадниками. Ротой Смерти. Но могут быть и людьми Биберштайна. Либо из Тросок от де Бергова. Черти их принесли. Что так заупрямятся – не ожидал. Что так уж ты им нужен, Белява.

– Если они на нас… – Вернер Дорфингер, один из хойницких бургманов, окинул Рейневана угрюмым взглядом, – если они на нас, не приведи Господи, нападут… Будем за него биться или как?

– Как будет, так и будет, – обрезал Шафф. – А будет то, что я решу. Ясно?

Они так объелись жаренными на жире обрезками, что еле-еле могли двигаться, какое-то время казалось, что не проглотят уже ни куска. Выдержали до того момента, когда хозяйка начала вытаскивать из котла кровяные и набитые гречневой кашей колбаски. Едва они остыли, как все накинулись на них, словно голодные волки.

– Господи Боже… – Дорфингер распустил пояс еще на две дырки. – Давно ж я таких колбасок не пробовал… Нет, съем еще, только сначала надо за овин…

– Кожух прихвати, – посоветовал входящий из сеней Ральф Мосер, второй бургман из Хойника, отряхивая снег с шапки и воротника. – Поп из-за гроба нам все еще вредит…

– Скорее помогает, – возразил Гвидо Бушбах, пинком отгоняя настырного козла, пытающегося пощипать его голенища. – Потому как если кто-то на нас ополчился, то сразу поймет, куда мы идем. Они могут устроить на нас засаду на Кругоношевой Хале, под Шреницей. Могут поджидать у Боровчаных Скал. Могут захотеть напасть на нас над верхней Шкляркой, прежде чем мы спустимся в долину Вжосовки… А в пурге и ветре мы, дай Бог, может, как-то и проскочим. Дайте-ка еще требушки…

– Дайте и мне. Святой Маврикий, покровитель рыцарей… Прям сладость небывалая. Больше нету?

– Есть, панычек, есть.

– Нате-ка, добрый человек, еще деньжат… Эй! А ты, Белява, куда?

– За овин надо.

– Иди с ним, Мосер. Чтоб ему какая-нибудь глупость в голову не пришла.

– Я ж только что с мороза, – запротестовал бургман. – А куда ему убегать? Зимой, в пургу? К волкам и чудам? На растерзание? Он же не дурак!

– Я сказал – двигайся.

Метель – не метель, волки – не волки, Рейневан не задумывался. Надо бежать, а это единственная возможность. Сейчас, ночью, когда Шафф и его люди обожрались, расслабились и их клонит в сон. В темноте сеней, пока Мосер обменивался несколькими словами и грубыми шутками с возвращающимся Дорфингером, Рейневан схватил кожух. И тяжелую гирю от стоящих там весов.

Двор встретил их холодом и пургой. И темнотой. За овин они шли почти на ощупь.

– Осторожней, – предостерег ведущий Мосер. – Тут где-то плуг лежит…

Он споткнулся, с грохотом перевернулся. А когда ругаясь на чем свет стоит поднялся на четвереньки, Рейневан уже шел к нему со своей гирей, уже собирался садануть беднягу по затылку. В этот момент на фоне навозной кучи мелькнули быстрые тени, раздался глухой удар, Мосер застонал и упал ничком. В следующий момент в глазах Рейневана разгорелись сто свечей, а в голове прогремела сотня громов. Двор, халупа, овин и куча навоза заплясали и проделали дикий фортель, земля же и небо несколько раз поменялись местами.

Он не упал, поддерживаемый нескольким парами крепких рук. На голову ему натянули толстый мешок. Руки связали. Потащили. Бросили на седло хрипящего и топающего коня. Конь сразу рванулся в галоп, колотя копытами по камням. У Рейневана зубы стучали и звенели под мешком, он боялся, что откусит себе язык.

– В путь! – скомандовал кто-то хриплым, отвратительно злым голосом. – Вперед, вперед! Галопом.

Вихрь выл и свистел.

Когда резким рывком у него с головы стащили мешок, Рейневан сжался, морщась и зажмурившись. Искрящаяся полоса снега болезненно и полностью ослепила его. Он чувствовал запах дыма и конского пота, слышал топот, храп и ржание коней, звон сбруи, шум разговоров, понял, что его окружает много людей.

– Поздравляю, – услышал он прежде, чем начал видеть. – Поздравляю с удачной охотой, господин Дахс. Трудно было?

– Ничего особенного, – ответил из-за спины знакомый голос, злой и хриплый тогда, а сейчас вроде бы немного униженный. – Бывало трудней, милостивый государь Ульрик.

– Из людей Шаффа кто-нибудь пострадал? Зла никому не причинили?

– Ничего такого, чего мазь не заживит. Рейневан осторожно раскрыл глаза.

Он был в деревне, большой, над крышами домов, овинов и амбаров возвышалась церковная колокольня. Улицы заполняли конные в полных белых латах. Впрочем, прежде чем он увидел герб, Рейневан уже догадался, чьим пленником он оказался на сей раз:

– Подними голову.

Ульрик фон Биберштайн, хозяин Фридланда и Жар, дядя Николетты, горой возвышался над ним на своем боевом жеребце.

Вместо того чтобы испугаться, Рейневан почувствовал облегчение. Потому что это был не Биркарт Грелленорт.

– Знаешь, кто я?

Он с трудом кивнул, несколько мгновений не мог издать ни звука, что было сочтено непочтением. Тот, со злым голосом, хватанул его кулаком по почке. Его Рейневан тоже видел в Тросках. Микуляш Дахс, припомнил он, клиент Биберштайнов. Бургграф какого-то замка. Забыл какого.

– Знаю… Я знаю, кто вы, господин Биберштайн.

Ульрик Биберштайн выпрямился в седле, став при этом еще выше. Рука в стальной перчатке уперлась в листовой фартук нюрнбергских лат.

– За то, что ты сделал, будешь наказан.

Он не ответил, рискуя снова получить удар. Однако на сей раз Микуляш Дахс не отреагировал.

– Снарядить его в дорогу, – приказал Биберштайн, – Дать одежду потеплее, чтобы не околел. Он должен дойти до Стольца целым, невредимым и полным сил.

Из группы рыцарей трое выехали шагом и приблизились. Двое были в полных латах, в белой броне современного типа. С утолщенным и увеличенным левым наплечником и опахой, что позволяло полностью отказаться от щита. Третий, самый молодой, не носил лат, под волчьей дохой на нем был лишь ватованный, немного грязноватый вамс. Рейневан узнал его сразу.

– Фортуна колесом катится! – презрительно фыркнул Никель фон Койшбург, недавний пленник в михаловицком замке. – Сегодня ты меня, завтра я тебя! Ну и как тебе это нравится, милостивый кацер? Я сегодня свободен, выкуплен из неволи. А ты – в путах! С вожжами на шее!

Заставив верхового коня переступать ногами, паренек подъехал ближе. Он явно намеревался втолкнуться конем между хозяином Фридланда и Рейневаном, этому помешал, загородив ему дорогу, Микуляш Дахс.

– По какому праву, – крикнул Койшбург, – вы забираете себе этого пленника, господин Биберштайн?

Ульрик фон Биберштайн выпятил губу и не думал отвечать. Рыцаренок покраснел от злости.

• Предыдущая
• 65/136
• Следующая