Божьи воины - Сапковский Анджей - Страница 32

• Предыдущая
• 32/136
• Следующая

– А нападение на сборщика, везшего подати? Как ни говори, предназначенные для войны с гуситами.

– Неизвестно, напала ли на сборщика Рота. Об этом деле ничего не известно.

Сталеглазый довольно долго молчал. Наконец сказал:

– Меня интересует, мог ли кто-нибудь после этого нападения остаться живым.

– Не думаю.

– Ты остался.

Тибальд Раабе слегка усмехнулся.

– Опыт. Я непрерывно или скрываюсь, или убегаю. Так часто, что у меня выработался инстинкт. С того времени, как я покинул краковскую Alma Mater ради бродяжничества, лютни и песни. Вы знаете, как все обстоит, пан Влк: поэт – все равно что черт в женском монастыре, на него всегда все свалят, всегда его во всем обвинят. Надо уметь убегать. Инстинктивно, как косуля. Чуть что, сразу ноги в руки, недолго думая. Впрочем…

– Что «впрочем»?

– Тогда, на Черной Порубке, мне здорово повезло. Понос меня замучил.

– Что-что?

– Была в свите девушка, я говорил вам, рыцарская дочка… Никак нельзя было поблизости от девушки, стыдно… Поэтому я пошел опростаться подальше, в камыши, к самому озерку. Когда случилось нападение, я сбежал через болото. Нападавших даже не видел…

Сталеглазый долго молчал.

– Почему, – спросил он наконец, – ты мне раньше не сказал, что там было озерко?

Утопец был очень чуткий. Даже обитая в затерянном среди лесов озерке у Счиборовой Порубки, на пустоши, даже в сумерках, когда вероятность встретить кого-либо была практически равна нулю, он вел себя сверхосторожно. Выныривая, поднимал волну не крупнее рыбьей, если б не то, что зеркало воды было совсем гладким, притаившийся в зарослях сталеглазый мог бы совсем не заметить расходящихся кругов. Вылезая на поросший камышами берег, существо едва хлюпнуло, едва зашелестело, можно было подумать, что это выдра. Но сталеглазый знал, что это не выдра.

Оказавшись уже на сухом месте и удостоверившись, что ему ничто не угрожает, утопец стал вести себя поувереннее. Выпрямился, затопал большими ступнями, подскочил, при этом вода и тина обильно и с плеском полились из-под его зеленого балахона. Уже совсем осмелевший утопец стрельнул водой из жабр, раззявил лягушачью пасть и заскрежетал громко, напоминая окружающей природе о том, кто здесь командует.

Природа не отреагировала. Утопец немного покрутился среди трав, покопался в грязи, наконец двинулся вверх к лесу. И попал прямо в ловушку. Он скрипнул, видя перед собой насыпанный из песка полукрут. Поднес плоскую ступню, попятился, изумленный. Неожиданно сообразил, в чем дело, громко заквакал и вернулся, чтобы бежать. Однако было уже поздно. Сталеглазый выскочил из зарослей и замкнул магический круг насыпанным из мешка песком. Замкнув, уселся на подгнившем стволе.

– Добрый вечер, – вежливо сказал он. – Хотелось бы поговорить.

Утопец – сталеглазый уже видел, что название «водяной» вполне подходит существу, – несколько раз пытался перескочить через магический круг – конечно, безрезультатно. Отчаявшись, он энергично тряхнул плоской головой., при этом масса воды вылилась у него из ушей.

– Бреек-рек, – заскрипел он. – Бхрекк-кекекекс.

– Выплюнь тину и повтори, пожалуйста.

– Бхрекгрег-грег-грег.

– Изображаешь из себя идиота? Или из меня?

– Куак-квааакс,

– Пропадает талант, господин водяной. Меня не поймаешь. Я прекрасно знаю, что вы понимаете и умеете говорить по-человечески.

Водяной заморгал двойными веками и раскрыл рот, широкий, как у жабы.

– По-человечески… – забулькал он, плюясь водой. – По-человечески, а что ж, могу. Только почему по-немецки?

– Один-ноль в твою пользу. По-чешски пойдет?

– Пожалуй, да.

– Как тебя зовут?

– Если скажу, ты меня выпустишь?

– Нет.

– Тогда иди на хрен.

Какое-то время стояла тишина. Прервал ее сталеглазый.

– Есть кое-что интересное, господин водяной. Я хочу, чтобы ты кое-что мне дал. Нет, не дал. Скажем так: открыл доступ,

– И не думай.

– Я и не думал, – усмехнулся сталеглазый, – что ты согласишься сразу. Был уверен, что над этим придется поработать. Я терпелив. Время у меня есть.

Утопец подпрыгнул, затопотал. Из-под его балахона снова полилась вода, похоже, ее там был солидный запас.

– Чего ты хочешь? – заскрипел он. – Зачем меня мучаешь? Что я тебе сделал? Чего ты от меня хочешь?

– От тебя – ничего. Скорее от твоей жены. Она же слышит нашу беседу, она там, у самого берега, я видел, как шевелились камыши и задрожали кувшинки. Добрый вечер, госпожа водяная! Пожалуйста, не уходите, вы будете нужны.

Из-под берега раздался всплеск, словно поплыл бобр, по воде пошли круги. Плененный утопец громко загудел. Звук был такой, будто трубит выпь, погрузившая клюв в тину. Потом сильно раздул жабры и громко заскрипел. Сталеглазый спокойно рассматривал его.

– Два года назад, – сказал он не повышая голоса, – в сентябре месяце, который вы называете Mheanh, здесь, в Счиборовой Порубке, имело место нападение, драка и убийство.

Водяной снова надулся, фыркнул. Из жабр обильно брызнуло.

– А мне-то что? Я в ваши аферы не вмешиваюсь.

– Жертвы, нагруженные камнями, забросили в этот пруд, Я уверен в том, что хотя бы одна из жертв была еще жива, когда ее кидали в воду. И умерла именно и только потому, что утонула. А если все было именно так, то она у тебя хранится там, на дне, в твоем rehoengan'е, подводной берлоге и сокровищнице. Она у тебя там содержится в качестве hevai.

– В качестве чего? Не понимаю.

– Понимаешь, понимаешь. Hevai – того, который утонул. Она у тебя в сокровищнице. Пошли за ней жену. Вели принести.

– Ты тут чушь несешь, человек, а у меня жабры сохнут, – захрипело существо. – Я задыхаюсь… Умираю…

– Не пытайся сделать из меня глупца. Ты можешь дышать атмосферным воздухом словно рак, ничего с тобой не случится. Но вот когда солнце взойдет и начнется ветер… Когда у тебя начнет лопаться кожа…

– Ядзька! – жахнул водник. – Тащи сюда hevai. Знаешь, которую?

– А, так ты, значит, и по-польски говоришь.

Водяной закашлялся, брызнул водой из носа.

– Жена у меня полька, – неохотно ответил он, – из Гопла. Мы можем поговорить серьезно?

– Разумеется.

– Тогда послушай, смертный человече. Ты верно догадался. Из тех шестнадцати, которых тогда здесь поубивали и закинули в пруд… один, хоть и крепко продырявленный, еще был жив. Сердце билось он шел ко дну в туче крови и пузырей. Заполнил легкие водой и умер, но… об этом ты тоже догадался… я успел оказаться рядом с ним, прежде чем это произошло, и у меня его… У меня есть его hevai. Когда я тебе ее дам… Поклянешься, что выпустишь меня?

– Поклянусь. Клянусь.

– Даже если окажется… Потому что, если ты столько знаешь, то, вероятно, не веришь в сказки и суеверия? Не вернуть утопленника к жизни, разбив hevai. Это глупость, предрассудок, выдумка. Ты ничего не достигнешь, только рассеешь его ауру. Заставишь погибнуть вторично в муках, таких, что аура может не вытерпеть и умереть. Поэтому если это был кто-то из твоих близких…

– Это не был никто близкий, – отрезал сталеглазый. – И я не верю в предрассудки. Предоставь мне hevai всего на несколько мгновений. Потом я верну ее тебе нетронутой. А тебя освобожу.

– Хм, – заморгал веками водяной. – Коли так, то на кой хе… это, хрен… понадобилась ловушка? Зачем ты меня ловил, подвергал опасности стресса и нервного расстройства? Надо было прийти, попросить…

– В следующий раз.

Около берега что-то заплескалось, дыхнуло тиной и дохлой рыбой. И почти сразу, подходя медленно и опасливо, словно болотная черепаха, рядом с ними оказалась жена водяного. Сталеглазый с интересом присмотрелся к ней. Он впервые в жизни видел гопляну.[113] На первый взгляд она мало чем отличалась от супруга, но опытный глаз священника мог улавливать даже малозаметные детали. Если силезский водяной был в общем-то лягушкой, то польская водяница скорее походила на заколдованную в лягушку княжну.

• Предыдущая
• 32/136
• Следующая