Божьи воины - Сапковский Анджей - Страница 28
- Предыдущая
- 28/136
- Следующая
Сталеглазый священник, конечно, знал, в чем дело, Знал о нападении на монастырь цистерцианцев в Кшешове, которое Цеттриц совершил летом прошлого года. Из хохота людей за столом он сделал вывод, что они наверняка участвовали в грабеже. Возможно, он слишком внимательно присматривался, возможно, что-то было в его лице, потому что хозяин Шварцвальдау неожиданно выпрямился и хватанул рукой по поручню кресла.
– Кшешовский аббат спалил у меня трех мальчишек! – рявкнул он так, что не постыдился бы и гербовый тур. – Вопреки мне проделал. Не поладил со мной, курва его мать, хоть я его предупреждал, что так этого не оставлю! Бездоказательно обвинил парней в содействии и сочувствии гуситам, отправил на костер! А все только для того, чтобы меня обидеть. Думал, я не решусь, думал, у меня сил нет, чтобы на монастырь ударить. Ну так я ему показал, где раки зимуют!
– Демонстрация, – священник снова поднял глаза, – прошла, если я не ошибаюсь, с помощью и при участии трутновских сирот под началом Яна Баштина из Поростле.
Рыцарь наклонился. Просверлил его взглядом.
– Кто ты такой, поп?
– А вы не догадываетесь?
– Догадываюсь, верно, – кашлянул Цеттриц. – Да и то правда, что я аббата научил повиновению с вашей неоценимой гуситской помощью. Но разве это делает меня гуситом? Я принимаю причастие по католическому образцу, верю в чистилище, а при необходимости призываю святых. У меня нет с вами ничего общего.
– За исключением добычи, награбленной в Кшешове, поделенной пополам с Баштином. Кони, скот, свиньи, деньги в золоте и серебре, вина, литургические сосуды… думаете, господин, епископ Конрад отпустит вам грехи в обмен на какого-то уличного певца?
– Не слишком ли, – Цеттриц прищурился, – смело начинаешь? Поосторожней. А то и тебя добавлю к расчету. Ох обрадовался бы тебе епископ, обрадовался бы. Однако вижу, что ты пройдоха, а не какой-то губошлеп. Только ни голоса, ни глаз не поднимай. Перед рыцарем стоишь! Перед хозяином.
– Знаю. И предлагаю по-рыцарски прикрыть дело. Приличный выкуп за оруженосца – десять коп грошей. Певец больше оруженосца не стоит. Я заплачу за него.
Цеттриц посмотрел на бургманов, те как по команде ощерились,
– Ты привез сюда серебро? Оно у тебя во вьюках, да? А конь – в конюшне? В моей конюшне? В моем замке?
– Точно. В вашей конюшне, в вашем замке. Но вы не дали мне договорить. Я дам вам за Тибальда еще кое-что.
– Интересно знать что?
– Гарантию. Когда Божьи воины придут в Силезию, а это случится вот-вот, когда начнут жечь здесь все до голой земли, ни с вашей конюшней, ни с вашим замком, ни с имуществом ваших подданных не случится ничего плохого. Мы в принципе не сжигаем имущества дружественных нам людей. А тем более союзников.
Долго стояла тишина. Было так тихо, что можно было слышать, как чешутся борзые, укрывающие в шерсти блох.
– Все вон! – неожиданно рявкнул своей свите рыцарь. – Прочь! Вон! Все! Да побыстрее!
– Касательно союза и дружбы, – проговорил, когда они остались одни, Герман Цеттриц-младший, хозяин Шварцвальдау. – Касательно будущего сотрудничества… Будущей общей борьбы и братства по оружию… И дележа добычи, естественно… Можно ли, брат чех, поговорить поподробнее?
Сразу за воротами они дали коням шпоры, пошли галопом. Небо на западе темнело, даже чернело. Вихрь выл и свистел в кронах пихт, срывал сухие листья с дубов и грабов.
– Пан Влк.
– Что?
– Благодарю. Благодарю за освобождение!
Сталеглазый священник повернулся в седле.
– Ты мне нужен, Тибальд Раабе. Мне нужна информация.
– Понимаю.
– Сомневаюсь. Да, Раабе, еще одно.
– Слушаю, пан Влк.
– Никогда больше не смей произносить вслух мое имя.
Деревушка должна была лежать как раз на пути отрядов Баштина из Поростле, которые после прошлогоднего нападения на кшешовский монастырь грабили районы между Ландешутом и Валбжихом. Деревня чем-то, видимо, насолила гуситам, потому что от нее осталась черная выгоревшая земля, из которой только кое-где что-то торчало. Мало что осталось также от местной церквушки – ну ровно столько, чтобы можно было понять, что это была церквушка. Единственное, что уцелело, был придорожный крест да лежащее за пепелищем храмика кладбище, спрятавшееся в ольховнике.
Дул ветер, прочесывал покрытые лесом склоны гор, затягивал небо черно-синим покрывалом туч.
Сталеглазый священник придержал коня, повернулся, подождал, пока подъедет Тибальд Раабе.
– Слезай, – сказал он тихо. – Я сказал, ты должен дать мне некоторые сведения. Здесь и сейчас.
– Здесь? На этом зловещем урочище? Точно рядом с кладбищем? В полутьме? Под голым небом, с которого того и гляди ливанет? Нельзя поговорить в корчме, за кружкой пива?
– Я уже достаточно из-за тебя раскрылся. Не хочу, чтобы меня видели рядом с тобой. И как-то связывали. Поэтому…
Он замолчал, видя, как глаза голиарда расширяются от страха.
То, что они увидели прежде всего, была туча черных птиц, взлетевших с зарослей вокруг кладбища. Потом увидели пляшущих.
Один за другим, шеренгой, держась за руки, из-за забора кладбища выходили скелеты, отплясывали в диких и гротескных подскоках. Некоторые были голыми, некоторые неполные, некоторые приукрашены рваными истлевшими саванами, они плясали, раскачиваясь и подпрыгивая, высоко выбрасывая костлявые ступни, голени и берцовые кости, ритмично щелкая при этом щербатыми челюстями. Выл ветер, завывал как проклятый, свистел между ребрами и тазовыми костями, играл на черепах, как на окаринах.
– Totentanz…[106] – вздохнул Тибальд Раабе. – Dance macabre…[107]
Хоровод скелетов трижды обошел кладбище, потом, продолжая держаться за руки, скелеты направились в лес, растущий на склоне, по-прежнему пляшущим шагом, подскакивая и отплясывая. Они шли, подпрыгивая и постукивая, в пыли листьев и заварухе поднятого с пожарища пепла. Тучи черных птиц сопровождали их все время. Даже тогда, когда призрачные танцоры скрылись в зарослях, бушующие над верхушками деревьев птицы отмечали путь их движения,
– Знак… – пробормотал голиард, – примета! Навалится зараза… Либо война…
– Или и то, и другое, – пожал плечами сталеглазый. – Выходит, хилиасты были правы. У этого мира нет шансов дождаться конца второго тысячелетия, гибель, судя по всем видимым знакам, захватит его гораздо раньше. Скоро, сказал бы я даже. По коням, Тибальд. Я раздумал. Давай все-таки поищем какую-нибудь корчму. Где-нибудь подальше отсюда.
– Э-э-эх, пан, – сказал Тибальд Раабе. Рот у него был забит горохом и капустой. – А где мне взять такую информацию? Да о том, что я знаю, я рассказать вам могу в подробностях. О Петерлине из Белявы. О его брате Рейневане и о романе Рейневана с Аделыо Стерчевой, о том, что из этого получилось. О том, что произошло в раубритерском селе Кромолине и на турнире в Зембицах. О том, как Рейневан… Кстати, как там у Рейневана? Здоров? Как чувствует себя? Он? Самсон? Шарлей?
– Не уклоняйся от темы. Но коли уж мы об этом заговорили, кто он такой, этот Шарлей?
– Не знаете? Это, вероятно, монах или порочный священник, сбежавший вроде бы из монастырской тюрьмы. Говорят также, конкретно-то говорил мне об этом некий Тассило де Тресков, что Шарлей участвовал во вроцлавском бунте 1418 года. Знаете, восемнадцатого июля, когда взбунтовавшиеся резники и сапожники убили бургомистра Фрейбергера и шестерых присяжных. Тридцать бунтарских голов тогда пали под палаческим топором на вроцлавском рынке, а тридцать осудили на изгнание. А раз Шарлей до сих пор голову на плечах носит, значит, должен был быть среди этих тридцати. Я думаю…
– Достаточно, – прервал сталеглазый. – Давай дальше. То, о чем я просил. О нападении на сборщика налогов и на сопровождавший его конвой. Конвой, в котором был Рейневан. И ты, Тибальд.
- Предыдущая
- 28/136
- Следующая
