Философия бунта - Баталов Эдуард Яковлевич - Страница 5

Однако большинство «новых левых» сознает, что стихийно сложившееся бунтарское умонастроение массы леворадикалов должно получить определенное идеологическое оформление. «Пусть старухи глубокомысленно жалуются на конец идеологии, – писал один из идеологов этого движения – американский социолог Райт Миллс в «Письме к новым левым», – мы спокойно начинаем двигаться вперед» [16]. Но куда именно?

Обобщая исторический опыт приобщения непролетарских слоев к рабочему движению в конце XIX – начале XX в., В. И. Ленин отмечал, что «привлечение новых и новых «рекрутов», втягивание новых слоев трудящейся массы неизбежно должно сопровождаться шатаниями в области теории и тактики, повторениями старых ошибок, временным возвратом к устарелым взглядам и к устарелым приемам и т. д.» [17]. Опыт движения «новых левых» подтверждает справедливость ленинского вывода и по отношению к современной эпохе.

Признавая «развитое индустриальное общество» абсурдным, достигшим той стадии, когда оно стало достойным единственной участи – «тотального отрицания», «новые левые» обратились к идеям, которые могли дать им теоретическое «обоснование» бунта и вместе с тем содержали бы в себе его нравственное оправдание, которые прямо или косвенно признавали бы за молодежью и интеллигенцией роль «детонатора», «катализатора» движений протеста и возводили бы присущие им особенности в непременную предпосылку «подлинно революционного» действия.

Ближе всего к этим требованиям стояла идеология анархизма, тем более что она исторически сложилась на непролетарской классовой основе и ориентировалась главным образом на непролетарские слои.

Анархизм сыграл заметную роль в оформлении леворадикального сознания и политического облика движений протеста 60-х годов. Это отмечают и сами леворадикальные идеологи, в том числе Маркузе, по словам которого студенческая оппозиция во Франции «впервые бросила вызов всему режиму и на короткое время возродила освободительную силу красных и черных флагов».

Анархизм делает акцент на негативно-критическую, т. е. разрушительную, сторону революционного процесса, на отрицание существующего общества, что было созвучно стихийно складывавшемуся бунтарскому настроению левых радикалов, проявляющемуся в призыве к разрушению капиталистического общества, к его полному отрицанию, не сопряженному с удержанием в процессе этого отрицания позитивных элементов.

Анархизм взывает скорее к спонтанному действию, нежели к теории, к чувству, нежели к разуму, что перекликается с теоретическим нигилизмом «новых левых». Революционаристскому нетерпению, стремлению приблизить желанную цель во что бы то ни стало близка анархистская идея (развивавшаяся Бакуниным) о том, что средство должно быть тождественным цели, конкретнее, что форма революционного движения должна предвещать форму послереволюционного общественного устройства. Здесь нашла свое выражение волюнтаристская, индивидуалистическая концепция спонтанности, абсолютной самопроизвольности революционного действия, проповедь ничем не ограниченной свободы личности как основы будущего устройства общества.

Попытка отождествить цель и средства вырастает на базе усиливающегося в социальной жизни капиталистического общества разрыва между ними – разрыва, переходящего в их инверсию (перестановку). Эта инверсия антигуманистична по своей природе, поскольку конечная цель всякой социальной деятельности – человек оказывается средством осуществления иной, враждебной ему цели: человек становится придатком машины, средством «делания денег» и т. п. Подобный разрыв неизбежен на определенных этапах развития общества, и вопрос в том, насколько исторически оправдана степень этого разрыва.

Леворадикалы – плохие историки. Устав от ожидания «подлинно человеческого» будущего, которое, как им кажется, сдерживается только потому, что его возможность еще не осознана, они хотят «обогнать время», хотят, чтобы сам способ отрицания настоящего был воплощением будущего, каким они его видят [«Для этих молодых людей (студенческих повстанцев Парижа. – Э. Б.) революционное движение не есть только форма будущего общества, в возможность чего верил Бакунин: оно есть будущее общество. Их утопия реализуется здесь и теперь в процессе самой революции. Типичным примером подобного образа мышления является картина, нарисованная студентом Колумбийского университета… «Постоянные митинги и снова митинги, длящиеся до глубокой ночи. Демократия участия. Здесь была подлинная общность духа; все принадлежало каждому; здание было «освобождено». Никто не рассчитывал на то, что девушки… будут одни возиться на кухне, ибо это была «освобожденная» территория и ребята должны были им помогать. Парочки спали вместе у всех на виду, и никого это не заботило, мы были «освобождены»: здесь была единая коммуна, в которой лицемерию взрослых больше не было места… где демократия решала все, где люди были свободны от ценностей и кодексов взрослых…» [18]]. Для молодых леворадикалов, по крайней мере некоторой их части, движение, стихийно-бунтарское по своему характеру, выступает как сама воплощаемая (если не воплощенная) цель, исключающая длительный, трудный путь создания нового общества, налаживания новых общественных отношений.

Какими же социальными явлениями вызвано возрождение подобных анархистских идей? Почему идеи анархизма вновь обрели существование – теперь уже не только во Франции или Италии, где он еще в прошлом веке пустил глубокие корни, но и в таких странах, как США или Западная Германия? Это обусловлено социальными процессами, протекающими в недрах современного капиталистического общества.

Анархизм родился как отражение в сознании мелкобуржуазных общественных слоев и «неустроенной» интеллигенции возрастания роли государственного начала в жизни буржуазного общества, усиления средств политического, правового, морального и прочего угнетения трудящихся со стороны буржуазии. Он явился в то же время реакцией на формальный характер буржуазной демократии. При этом он выражал настроения как раз тех социальных слоев, которые, остро ощущая на себе действие государственной машины капиталистического общества, будучи выбиты из привычной социальной колеи, менее всего были подготовлены, однако, для адекватного осознания происходящих в нем процессов. Такими слоями были мелкая буржуазия и деклассированные элементы, к которым примыкали наиболее отсталые слои рабочего класса. «Анархизм, – замечает Ленин, – порождение отчаяния. Психология выбитого из колеи интеллигента или босяка, а не пролетария» [19]. Поскольку эти слои были весьма значительны в странах типа Испании или Франции, то отсюда и традиционное влияние анархизма в этой части Европы.

Переход капитализма от свободной конкуренции к монополии, усиление процесса сращивания монополий с государством привели к усилению контролирующей и регулирующей роли буржуазного государства, к усилению его вмешательства во все сферы жизнедеятельности индивида. Все большее подчинение рядового гражданина буржуазного общества государственной машине, сужение сферы свободной деятельности тех слоев, которые раньше обладали привилегией на относительную «самостоятельность» от государства, рост числа членов общества, «выбиваемых» из привычной социальной колеи, сделали идеи анархизма популярными не только у деклассированных элементов, у тех, кому «нечего терять» в прямом смысле слова, но и у тех, кому есть что терять, но кто не желает примириться с этой потерей, прежде всего потерей своего «свободного» статуса, или кто оказывается перед лицом неопределенности своего будущего положения. В последнюю категорию попадает прежде всего студенчество, численность которого все более возрастает, а также значительная часть интеллигенции.

Характерной чертой анархизма неизменно был индивидуализм, четко прослеживавшийся уже у М. Штирнера. «Анархизм – вывороченный наизнанку буржуазный индивидуализм. Индивидуализм, как основа всего мировоззрения анархизма» [20]. Логика развития государственно-монополистического капитализма предопределила постепенный отход в буржуазной социальной и политической науке теорий и идей, ориентированных лишь на индивидуализм, на второй план, ибо индивидуализм был гораздо более созвучен эпохе свободного предпринимательства и индивидуальной инициативы. Но буржуазная социальная наука не в состоянии выдвинуть коллективистских теорий, которые были бы способны нейтрализовать индивидуалистические традиции, предлагали бы реальный способ осуществления личностного потенциала индивида [Как отмечается в исследованиях по современной американской идеологии, уже в 50-х годах можно было заметить рост недовольства «среди индивидуалистически воспитанных американцев… принудительным характером норм-рамок, обусловленных современными формами «коллективистской организации общества» [21]]. В этих условиях анархизм выступает как своеобразная форма возрождения традиционного буржуазного индивидуализма, как способ обращения индивида к самому себе, с целью утверждения себя как личности в «одинокой толпе».