Вокруг света за погодой - Санин Владимир Маркович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/36
• Следующая

После завтрака жизнь на корме замирает. Научные сотрудники расходятся по рабочим местам, а палубная команда продолжает бесконечную окраску корабля, бесконечную — потому, что морская вода за считанные недели расправляется с белилами, съедает сурик и ржавчиной вгрызается в стальной корпус. Вот и приходится весь рейс малярничать. Смотришь, и дух захватывает: на опущенных за борт подвесках ребята спокойно орудуют скребками и кистями, а внизу, в двух-трех метрах — битком набитый акулами океан… Они тянутся за нами, соблазняемые камбузными отбросами, — все-таки какое-то разнообразие, надоело питаться одной рыбой. Сверху, с безопасной высоты, я смотрю на акул снисходительно, а происшествие в Рабауле дает мне право так поучать новичков: — Я, как человек, чуть не съеденный акулой…

И далее идет текст поучения.

Полюбовавшись на работу палубных матросов и дав им бесценный совет: «Осторожнее, ребята!» — я иду в штурманскую рубку.

Здесь начальство обсуждает принятые за ночь радиограммы.

— Вот сюрприз для Санина! — восклицает Ткаченко.

— Знаю, — отмахиваюсь я. — Идем к Галапагосам.

— На этот раз ошиблись, — ласково-преласково говорит Ткаченко. — Хотели бы повидать остров Таити?

— Еще бы! — непроизвольно вырывается у меня.

— Очень?

— Конечно!

— Какая жалость, — огорчается Ткаченко, — насчет Таити никаких указаний нет. Идем прежним курсом.

Я величественной походкой покидаю рубку, с максимальной осторожностью прикрывая тяжелую дверь. Здесь вечный сквозняк, дверь хлопает с чудовищной силой, и несколько дней назад мне чуть было не раздробило палец. Никогда, даю я себе страшную клятву, никогда не буду верить ни одной новости Ткаченко!

Захожу к москвичам. Саша Киреев, Женя Уткин и Валентина Добрых чертят графики, наносят на карты волнистые изолинии.

— Справляетесь? — осведомляюсь я. — Если что, не стесняйтесь.

— Как удачно! — радуется Валя. — Берите бумагу и записывайте.

Так я нарвался на поручение. Валя Добрых — человек, созданный для кипучей общественной работы. Ее энергия неиссякаема, а глаза излучают такую спокойную уверенность в том, что ее энтузиазм разделяется всеми, что отказать ей невозможно. Туристические походы, рюкзаки, песни у костра — это самое прекрасное, что может быть в жизни. Но поскольку на палубе костра не разведешь, Валя решила вовлечь всех в соревнования КВН. И я послушно записываю указания.

— Подумаешь, КВН, — пренебрежительно говорит Женя. — Не тот отдых. На одном острове в Карибском море недавно нашли клад — сундук с монетами и драгоценностями. Вот бы куда попасть, а, Валя?

— А как они нашли? — живо интересуется Валя.

— В подводной пещере. У них пиратская карта была. Спустились с аквалангами и раскопали.

— А мы бог знает чем занимаемся, — подыгрывает Саша. — Выколачиваем дополнительную партию радиозондов, когда нам нужны лопаты.

— Ты забыл про кирки, — добавляет Женя. — Создавай, Валя, инициативную группу и уговори капитана искать необитаемый остров.

Пора заняться настоящим делом!

— Ну, готово? — входя, нетерпеливо спрашивает Генрих Булдовский.

Клады и КВН забыты, четверка москвичей погружается в работу.

Генрих готовится к своему завтрашнему выступлению на теоретической конференции, которое, как возвестил коллектив отряда синоптического анализа, «откроет перед человечеством новые горизонты»: получены любопытные данные о поведении атмосферы в малоисследованных районах Тихого океана. Я тихонько выхожу и сталкиваюсь с начальником радиостанции Леонтием Григорьевичем Братковским.

— Пишут, — отвечает он на мой немой вопрос. — Заходите на чашку чая, я сорок минут свободен.

Радист на судне — важная и влиятельная персона. Он знает больше, чем обычные люди, и это накладывает на его поведение особый отпечаток. Говорит радист лаконично, лицо его непроницаемо и в то же время столь значительно, что все убеждены: ему уже известна какая-то тайна. Обычно это так и бывает, потому что в море даже самая, казалось бы, пустяшная новость обретает особый смысл, а ведь новости бывают и далеко не рядовые. Малость-то, какая: ты обедаешь, а радист подходит и вручает тебе радиограмму, которую ты с лютым нетерпением ждешь две недели; ты бы и так ее получил часа через три-четыре, но этот знак внимания очень трогает и заставляет тебя проникаться особым уважением ко всемогуществу хозяина эфира.

Мы пьем чай, и я для «затравки» рассказываю Братковскому о том, что мы решили просить капитана менять курс и искать остров с пиратским кладом, для затравки — потому, что Леонтия Григорьевича надо расшевелить, и тогда он наверняка извлечет из своей памяти какую-нибудь историю.

— Лет двадцать назад я плавал на небольшом, стареньком судне, — по ассоциации вспоминает Братковский. — Шли мы проливом Лаперуза. В этот рейс нам дали нового старпома, и как раз была его вахта. Вдруг подходит к нему повариха, говорит: «Меняйте курс» — и удаляется. Старпом чуть не превратился в камень от такой наглости — ишь, какой капитан нашелся! — и осведомился у вахтенного матроса, не страдает ли повариха завихрениями. Тот ответил, что вроде не замечалось, и старпом решил отнестись к данному происшествию как к шутке. Вечером все идут на ужин — нет ужина! Капитан — поварихе: «Почему не приготовила, трам-там-там?» А она: «Вы не с меня, вы со старпома спрашивайте, я же ему говорила, чтоб менял курс!» Тут только старпом и узнал, что когда на камбузе разжигали печь, то штурман временно менял курс, чтобы ветер не мешал.

Мы пьем чай и беседуем о всякой всячине. Благословенный чай!

Если бы не этот любимый полярниками, моряками и летчиками напиток, я бы возвращался домой с полупустыми блокнотами. Как и на полярных станциях, чай на корабле не просто средство утоления жажды: «чаи гоняют» в свободное от работы время, и не в одиночку, а обществом, стряхивая с себя заботы и расковываясь; в эти минуты дружеского общения можно услышать столько интересных историй, что голова пухнет — не забыть бы чего. Меня потому и тянет к полярникам, морякам и летчикам, что и рассказчики они интересные, и работяги отменные. Такие уж у них профессии, что болтуну и халтурщику невозможно спрятаться за чужой спиной, само дело выталкивает его на всеобщее обозрение, а естественный отбор довершает остальное.

Трудно халтурщику во льдах, на море и в воздухе, так трудно, что приходится менять профессию на другую, где заваленное дело можно превратить в успех при помощи потока красивых слов.

Однако чай выпит, и мне пора идти на швартовую палубу: для проведения гидрологических работ судно легло в дрейф, а это значит, что рыбаки и охотники на акул начали свою кипучую деятельность. Я прихожу как раз в ту минуту, когда под дружное: «Ах!» — с крючка срывается здоровенная трехметровая акула.

— Надо было поводить ее как следует, — поучает обескураженного Сашу Мягкова и трех его помощников многоопытный Анатолий Кошельков. — Даже щуку рывком не возьмешь, а это все-таки ее сиятельство акула!

Настроение Саши падает еще на несколько градусов, когда он обнаруживает, что акула не просто ушла, а захватила с собой на память великолепный стальной крючок, купленный в Рабауле. Потеря трудновосполнимая, но Саша унывает недолго. Москвич, инженер-локаторщик, он с детства мечтал о море, впервые попал на корабль и на редкость быстро акклиматизировался: у команды он уже «свой в доску», и даже опытный глаз не определит, что Саша — новичок.

Акул губит ненасытное любопытство. Казалось бы, что им делать у корабля, от которого можно ожидать одни неприятности? Так нет, окружили его стаей, носятся вокруг него с огромной скоростью и хватают все, что оказывается на поверхности воды. Вот две акулы вцепились в картонный ящик из-под макарон, третья волочит куда-то обломок доски, четвертая, как редкое лакомство, заглатывает газету.

— Кушайте на здоровье! — предлагает Кошельков, бросая за борт насаженный на крюк мясистый кусок рыбы. На ловко отпускающего капроновый конец Анатолия ревниво смотрит начальник гидрологического отряда Степан Иванович Гись. Говорят, в прошлые рейсы не было рыбака удачливее его, но разве можно жить былыми успехами?

• Предыдущая
• 15/36
• Следующая