Прекрасны ли зори?.. - Ракипов Шамиль Зиганшинович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/57
• Следующая

Я помалкивал. Не признаваться же, что успеваю прочитать задание утром в классе, до начала урока. А потом могу повторить любое правило хоть с начала, хоть с середины.

Возвратясь из школы, прячу свою фанерную сумку, обтянутую дерматином, под нары, наскоро перекушу — и айда на улицу! Летом гоняем футбол. А зимой, если день погожий, катаемся на самодельных коньках. К нижней части деревяшки прикрепишь толстую проволоку — и конёк готов.

Однако было у меня и надоевшее постоянное дело — и зимой и летом возил я воду.

В то время в Голубовке даже и не слышали о водопроводе. И колодцев не было. Пробовали копать колодцы, но воды не добыли, и приходилось привозить воду из реки.

А нам особенно много нужно было воды. Ведь у Халиуллы-абзыя полон двор скотины. К тому же не проходило недели, чтобы дядя не требовал растопить баньку. А нас в семье семеро: попробуй всех обмыть.

Что ни день, впрягаю мерина в телегу, на которой стоит огромная бочка, и отправляюсь к реке. Сажусь на облучок и под громыхание телеги завожу песню. Над головой висит жаворонок, будто привязанный к тонкой невидимой резинке, которая, то растягиваясь, то сжимаясь, поднимает его к самым облакам. Вдруг скрипуче вскрикивает степной орлан, парящий высоко-высоко в небе. Свиристят суслики, застывшие, будто колышки, на бугорках у нор. В густой траве попискивают птахи, стрекочут кузнечики. Заслушаешься, бывало, а потом подумаешь: «А теперь послушайте-ка и мои напевы!» Заиграешь на расчёске, прижав к ней папиросную бумагу. Далеко разносит ветер песню. И, словно бы вторя тебе, издалека доносятся гудки паровозов. Здорово!..

Подкатишь к реке и, скоренько раздевшись, плюхнешься с разбегу в воду…

Зимой гораздо хуже. Зимой река замерзает. Семь потов с тебя сойдёт, пока ломом пробьёшь прорубь. А когда наполняешь ведром бочку, как ни стараешься быть осторожным, вода всё равно выплёскивается на одежду. Варежки, рукава телогрейки, брюки становятся жёсткими и ломкими, как жесть. Прыгаешь то на одной ноге, то на другой, чтобы не замёрзнуть. А злюка ветер до костей пробирает…

Так вот в Ессентуках я часто думал: «Справляется ли Халиулла-абзый без меня? Кто им привозит воду?» Когда я приехал из Ессентуков, меня какое-то время никто не посылал за водой. Не на чем было ехать. Оказывается, пока меня не было, неожиданно подохла наша лошадь. И корова чуть не околела. Но её успели зарезать.

Но нужды в воде не поубавилось. Поэтому в конце концов вместо лошади пришлось впрячься в двухколёсную тачку нам с Хабибуллой. У Хабибуллы силёнок совсем мало. Пока дотащили от реки полную бочку до дому, у него, у бедняги, пошла кровь из носа. Я заставил его лечь на траву у обочины дороги, и мы стали ждать, пока перестанет хлюпать в его носу. Хабибулла лежит и тихонечко плачет. По его щекам мелкими горошинками скатываются слёзы.

— Что это с тобой? — спрашиваю. — Тебя к врачу водили?

— Водили, — говорит Хабибулла и всхлипывает. — Он лекарство выписал. Горькое. Пью, пью — не помогает. Внутри у меня жжёт, будто огонь горит.

Я стараюсь его успокоить как могу, а сам смотрю на его жёлтое, как воск, лицо и сердце моё сжимает недоброе предчувствие.

Прошло недели две всего, Хабибулла умер. Спокойно, тихо.

За день до этого к нам приехали погостить родственники отца. Халиулла-абзый и тётушка были заняты ими, старались принять получше. Разговорам не было конца, улеглись поздно. А утром, пока Шамгольжаннан-жинге готовила завтрак, мы сидели в большой горнице и чаёвничали.

Вдруг дверь распахнулась. В ней стояла, пошатываясь, Шамгольжаннан-жинге. Её побелевшие губы дрожали. Она силилась что-то сказать и не могла. Наконец придушенным голосом вскрикнула:

— Хабибулла умер! В конюшне…

В первую секунду мы оцепенели. Потом все одновременно бросились во двор.

Я вспомнил, как Хабибулла любил Дутого. «Наверно, истосковался по нему, зашёл в его опустевшую клеть и упал», — подумал я.

На следующий день Хабибуллу снесли на кладбище.

Опять по посёлку стали расползаться слухи про нас. К нам перестали захаживать соседи. Шамиль, самый младший среди нас, боится в доме оставаться один. И за ворота выйти боится. «Тень Хабибуллы по двору ходит, я видел!..» — твердит он и заливается слезами.

Да и со мной невесть что твориться стало. Что ни ночь, во сне Хабибуллу вижу. Я просыпался весь в поту и до самого рассвета не мог больше уснуть.

Оказывается, мы понапрасну считали дядю Родиона нелюдимым и что он не жалует детей. Он узнал откуда-то, что мы про него так думаем, и сильно обиделся. А потом взялся носить нам гостинцы.

Дядя Родион раньше всех заметил, что я хожу в последние дни сам не свой.

— Что с тобой, Гильфан? — спрашивает. — Не собираешься ли ты отправиться к братцу Хабибулле?

Я рассказал ему о своих ночных кошмарах.

Мы посидели немного молча. Он поинтересовался, где мы косим сено. Спросил, на что жаловался Хабибулла, когда болел. Я обо всём подробно рассказал. Тогда он попросил на том месте, на краю балки, где мы косили сено, наловить мышей, кузнечиков и принести ему.

От дяди Родиона я побежал прямо к балке. Мышей я с измальства ненавидел, но всё же поймал пару. А наловить кузнечиков — дело простое…

Дядя Родион при мне посадил мышей и кузнечиков в разные стеклянные банки. Залил каким-то вонючим лекарством. И, словно колдун, принялся рассматривать их через большущее увеличительное стекло.

Каждый день с утра, ещё не позавтракав, я убегаю к дяде Родиону. Спешу узнать, не разгадал ли он тайну диковинной болезни. Снова бегу, по его просьбе, на поле. Как шальной хожу вдоль балки, пригнувшись, вглядываясь в траву; ползаю на брюхе от кочки до кочки — охочусь за мышами, ловлю насекомых. Уж очень хочется мне, чтобы дядя Родион доказал соседям, отвернувшимся от нас, причину смерти Хабибуллы и любимого коня.

Всяким толкам, глупее которых и не придумаешь, не только некоторые наши соседи верят. Тётушка моя и прежде была суеверной, а с того дня, как на наш дом стали валиться одно несчастье за другим, она до смерти переполошилась. Собственной тени начала бояться. Ходит по комнатам и знай твердит одно и то же: «Это гостившие у нас иноверцы принесли на нашу голову беду! Все так говорят. Советуют муллу умолить, чтобы он какую-то особую молитву у нашего порога прочитал…» Она боится даже произнести вслух имена дяди Давида и Ивана, чтобы не привлечь шайтана. Привезённые ими этим летом веники, к которым мы старательно примешивали для духу полынь и мяту, она давным-давно побросала в печь. В сарае остался только стойкий запах луга.

Мне хотелось с помощью дяди Родиона уверить тётушку, что мой друг Иван и его отец ни в чём не виноваты.

С низко опущенной головой бреду в школу. Но учительница по ботанике ещё не вернулась из отпуска. Жаль. Она хорошо знает всё про растения. Сказала бы, могут ли животные отравиться какой-то травой. Что же делать? Ожидать учительницу по ботанике?

Ноги сами собой опять уводят меня в поле. Ложусь в высокую траву и, заложив руки за голову, смотрю в небо. Думаю-гадаю. Об одном и том же.

Может быть, наш Дутый отравился. Допустим, и корова тоже — она тоже ела траву, накошенную в тот вечер. Я верю дяде Родиону, что это так. Но другие не верят. Как проверить? Как доказать?

И тут я вспомнил. Как же мне раньше в голову не пришло? Ведь есть кобыла, которая в тот вечер из одной кормушки с нашим Дутым ела траву. Дяди Давида кобыла, у которой когда-то хвост оттяпали! Интересно, жива она или тоже подохла?

На второй день спозаранку я оставил дяде записку, сунул за пазуху краюху хлеба, выпрошенную у тётки, и отправился в путь.

Дядя Давид несказанно удивился, завидев меня. Он начал расспрашивать, всё ли дома благополучно. Узнав, что все здоровы, успокоился.

А Иван себя чувствовал на седьмом небе от радости. Но, заметив, что я чем-то удручён, затих.

— А как поживает ваша кобыла? — спросил я, едва успев узнать об их житье-бытье.

Дядя Давид секунду смотрел на меня пытливо-раздумчивым взглядом, сказал с грустью:

• Предыдущая
• 14/57
• Следующая