Одержимый - Санин Владимир Маркович - Страница 36
- Предыдущая
- 36/79
- Следующая
— Чушь баранья! — со злостью буркнул Чернышёв почти что нормальным голосом. Обрадовался. — Слышь, Лыков, голос вернулся, привет тебе, привет, блудный сын. Или так не говорят, Паша, голос — и вдруг блудный сын? Ладно, когда будешь расшифровывать свою плёнку — отредактируй (а ведь прекрасно видел, что я пришёл без портфеля с магнитофоном!), придумай что-нибудь поизящнее. Так, — он ударил ладонью по столу, — вопрос Паша задал правомерный, хотя лично я ждал, что он промолчит, поскольку беседу на эту тему с ним имел. Наверное, Паша сообразил, что, если он не спросит, так никто не спросит — по причине гордыни. Я вот что вам скажу: в шторм я полез из любопытства. Вас это объяснение устраивает?
— Меня — вполне! — воскликнул Баландин, обводя всех сияющими глазами. — Превосходно сказано — из любопытства! Будь вы моим студентом, Алексей Архипыч, я за одно это слово без колебаний поставил бы пятёрку!
Чернышёв осклабился и с симпатией посмотрел на Баландина. Корсаков продолжал сидеть с каменным лицом.
— Глубоко уважая мнение Ильи Михайловича, — сказал он, — я всё-таки прошу вас детализировать свою точку зрения. Причём заранее выражаю понимание того, что вы решили пойти на обледенение в штормовых условиях.
— Что же тогда ещё объяснять? — вяло спросил Лыков.
— Помолчи, Степаныч, какой из тебя адвокат… — сказал Чернышёв, — Читал я, Виктор Сергеич, про одного врача: взял и привил себе чуму, очень интересно ему было посмотреть, что из этого получится. Вот это был человечина, не мне чета, не вам, не даже товарищу Васютину! — Чернышёв поднял большой палец и потряс им. — Это, конечно, лирика, но дело, которое мы с вами затеяли, тоже без прививки не сработаешь. Хотел я, ребята, проверять одну штуку…
В коридоре послышался девичий смех, смеющийся Раин голос:
— Куда лезешь, Грише скажу!
Все заулыбались, только Лыков укоризненно покачал головой.
— Того и гляди, аморалку будем разбирать, Архипыч…
— … одну штуку, — выдержав паузу, повторил Чернышёв. — Ты записывай, Никита, в вахтенном журнале это двумя словами сказано. Не знаю, Виктор Сергеич, заметили вы или нет, но я менял не только скорость хода, но и курс по отношению к направлению ветра. Старик Ермишин ещё в незапамятные времена установил, что интенсивность обледенения наибольшая при следовании курсом под углом 30-40 градусов к направлению ветра. А если развернуть судно на 180 градусов к направлению ветра, забрызгивание и обледенение прекращаются полностью!
— Но ведь при обледенении это крайне опасно! — воскликнул Корсаков. — Судно окажется лагом к волне и может потерять остойчивость!
— Правильно, может, — согласился Чернышёв. — А разве вы не допускаете на практике такую ситуацию, когда развернуться необходимо, чтобы изменить курс и уйти в укрытие? Разрешите вас заверить, дорогой Корсаков, что такое бывает, и частенько!
— С нами, например, — глядя Чернышёву в глаза, то ли спросил, то ли утвердительно сказал Корсаков.
— Пожалуй, да, — согласился Чернышёв. — Не уверен, что льда мы набрали до критической точки, но дальше штормовать против волны было рискованно.
— Значит, — сказал Корсаков, — эту ситуацию вы создали сознательно…
— Да, — кивнул Чернышёв, — сознательно. Я её, как у вас принято говорить, решил смоделировать, чтоб дать морякам рекомендацию, как из неё выходить. План был такой: первое — как можно дольше штормовать, второе — набрать побольше льда, третье — развернуться.
— Есть предположение, — тихо сказал Ванчурин, — что именно при подобном развороте опрокинулся вчера японский траулер.
— И не только он, — поддержал Чернышёв, — сам несколько раз в комиссиях сидел, такие случаи разбирал. А почему? А потому что не так разворачивались! Да не хлопай ты глазами, — обрушился он на Никиту, — пиши! Пиши дословно: в сильный шторм обледеневшее судно должно разворачиваться не на переднем ходу, а на заднем, кормой к ветру, имея в виду, что, если длина волны близка или равна длине судна, следует непременно уменьшить скорость, иначе возможен оверкиль… Так мы и сделали. Старик Ермишин меня учил, что в сильный шторм такой манёвр наименее рискован, так как создаётся очень сильный вращающий момент и судно разворачивается быстро. В прошлом мы с Лыковым дважды сей манёвр осуществляли, но льда на борту тогда было немного. А сегодня — в самый раз!
Чернышёв то и дело бил ладонью по столу и не сводил пронзительного взгляда с Корсакова. Казалось, только к нему он и обращался, словно перед ним была одна цель: убедить Корсакова.
— К сожалению, разворот я произвёл недостаточно чётко. — Чернышёв на миг надумался. — Я бы так сформулировал: при окончании разворота опоздал дать машине «малый вперёд» и переложить руль вправо. Поэтому и легли на борт…
— Все это действительно очень интересно, — с явно деланным спокойствием сказал Корсаков, — но я настаиваю, Алексей Архипович, чтобы впредь вы ставили в известность о своих планах… подопытных кроликов.
— Принимаю, — сказал Чернышёв, — Вы уж извините, Виктор Сергеич, с экспедицией-то я впервые…
Он замолчал. В наступившей тишине Никита некоторое время продолжал писать, а потом поднял голову.
— Все, Алексей Архипыч?
— Пожалуй, — устало произнёс Чернышёв. — Запиши напоследок: учитывая сделанную при развороте на заднем ходу ошибку, в будущем манёвр следует повторить.
— Повторить? — Корсаков, казалось, не поверил своим ушам. — Нет сомнений, Алексей Архипыч, манёвр принципиально важен и достоин рекомендации, но я решительно против того, чтобы вторично искушать судьбу. Ведь может случиться, — он усмехнулся, — что некому будет обобщать добытые наблюдения.
Лыков сердито посмотрел на Корсакова и трижды постучал по столу.
— Посмотрим, — благодушно сказал Чернышёв и зажмурился. — Возьмёшь меня с собой, Степаныч? — обратился он к Лыкову. — Уж больно хороши у Татьяны пельмени…
- Предыдущая
- 36/79
- Следующая
