Соперник (ЛП) - Дуглас Пенелопа - Страница 39

• Предыдущая
• 39/68
• Следующая

Мама сказала, это мимолетное увлечение. Детская влюбленность. Что я забуду. Но с каждым днем печаль и отчаяние утягивали меня все глубже. Я запустила учебу. У меня не осталось друзей.

В итоге я наконец-то тайком вернулась в Шелбурн-Фоллз, где убедилась, что жизнь Мэдока действительно не стояла на месте, как и говорила мама. Он не думал обо мне, совершенно. Его мысли занимала лишь девушка, голова которой в тот момент находилась у него между ног. Я выбежала из дома, запрыгнула в машину, украденную у отца. И вот я здесь, три дня спустя, с порезами на руках и острой болью в груди.

Я резко вздыхаю, замираю, когда папа сбрасывает с меня одеяло с простыней и швыряет их на пол.

– Папочка, что ты делаешь? – Заметив его яростные зеленые глаза, начинаю плакать.

Он рывком поднимает меня с кровати, сжимая мой бицепс с такой силой, что кожу саднит.

– Ай, папочка! – вою я и хромаю, пока он тащит меня в ванную.

Создается такое ощущение, будто папа в любую минуту вырвет мне руку из сустава.

Что он делает?

Я наблюдаю, как папа закрывает слив в раковине, набирает воду. Пальцы его второй руки впиваются в мою плоть. Мое дыхание учащается.

Дернув меня ближе к себе, он кричит:

– Кто ты?

Слезы льются из глаз, я всхлипываю.

– Твоя дочь.

– Неправильный ответ. – Обхватив заднюю поверхность шеи, папа окунает мою голову в раковину.

Нет!

Я судорожно вздыхаю, глотая воду. Упираюсь обеими руками в края раковины, сопротивляюсь, но он слишком силен. Мотаю головой, ладони скользят, но у меня никак не получается высвободиться.

Вода заполняет нос. Я зажмуриваюсь, потому что глаза обжигает.

Внезапно папа поднимает меня.

– Папочка, перестань! – Я кашляю, отплевываюсь; вода стекает с моих спутанных прядей, подбородка.

Его громогласный голос пронзает пространство:

– Хочешь умереть, Фэллон? – Он снова злобно дергает меня за голову. – Поэтому ты так поступила, да?

– Нет... – отвечаю поспешно, прежде чем папа окунает меня обратно, перекрывая доступ кислорода. Мне едва хватает времени подумать или подготовиться. Разум застилает черной пеленой; я испускаю вопль под водой.

"Отец меня не убьет", – говорю себе. Но мне больно. Внутренние поверхности запястий саднят. Кажется, раны опять кровоточат.

Он поднимает меня. Я тянусь назад, хватаю его за руку, рыдая.

– Кто ты? – гаркает папа в очередной раз.

– Твоя дочь! – Мое тело трясется от страха. – Папочка, хватит! Я твоя дочь!

Я плачу, дрожу. Перед моей ночной рубашки промок, вода течет по ногам.

Он рычит у меня над ухом:

– Ты не моя дочь. Моя дочь не сдается. На дороге не было тормозных следов, Фэллон. Ты врезалась в дерево намеренно!

Я качаю головой, сопротивляясь его хватке. Нет. Нет. Я врезалась не нарочно.

Во рту накапливается вязкая слюна. Я зажмуриваюсь, вспоминая о том, как покинула дом Мэдока, как пряталась в доме отца в окрестностях Чикаго. Я взяла одну из его машин, и… нет, я не пыталась врезаться в дерево.

Тело дрожит, боль пронизывает горло.

Я просто отпустила руль.

О, Боже.

Я жадно и как можно чаще дышу, плачу, поскуливая. Что, черт возьми, со мной случилось?

Спотыкаюсь, когда отец толкает меня спиной в стену рядом с раковиной. Не успеваю выпрямиться, как его ладонь с оглушительным шлепком ударяет меня по щеке. Я морщусь от жалящего ощущения, разлившегося по коже.

– Перестань! – гневно ору, несмотря на стоящие в глазах слезы.

Папа хватает меня за плечи, снова прижимает к стене. Я вскрикиваю.

– Заставь меня, – бросает он с вызовом.

Мои кулаки врезаются ему в грудь, и я, приложив все свои силы, отталкиваю его.

– Хватит!

Сделав шаг назад, чтобы удержать равновесие, папа опять возвращается, обхватывает руками мою голову.

– Думаешь, я не чувствовал себя опустошенным, когда мать забрала тебя? – спрашивает он с горестным взглядом. – Проклятье, я каждую стену в доме проломил кулаками, Фэллон. Но я стерпел. Потому что именно это мы и делаем. Мы терпеливо глотаем глыбы дерьма, которыми нас потчует жизнь, пока не выстроим внутри себя такую прочную стену, какую ничем не пробьешь. – Папин голос, прерываемый поверхностными вздохами, звучит тише, увереннее. – На это я рассчитывал. Я позволил ей забрать тебя, потому что знал – эта шалава сделает тебя сильнее.

Сжимаю зубы, пытаясь остановить слезы, смотрю на него. Я люблю своего отца, но не могу любить его за то, что он позволил матери увезти меня. Полагаю, папа думает, будто таким образом он пытался спрятать меня от своих врагов. Сделала ли меня сильнее жизнь с матерью? Нет, конечно. Только взгляните, какая я сейчас: сломленная, лью слезы. Я не сильная. 

– Нельзя сдаваться. Нельзя отступать! – орет папа. – У тебя будет другая любовь, другие дети, – яростно рычит он, тряся мою голову и глядя на меня пристально. – А теперь. Глотай. Боль! Глотай!

От его крика у меня внутри все рушится, и я прекращаю плакать, уставившись на него широко распахнутыми глазами.

Папа держит крепко, заставляя сохранять наш зрительный контакт. Я сосредотачиваюсь, ищу точку опоры. Хоть что-нибудь. Концентрируюсь на самой маленькой детали, какую нахожу – центре его черных зрачков.

Я не моргаю. Не шевелюсь.

Папин зрачок такой темный. Я пытаюсь представить, будто несусь через пространство на сверхсветовой скорости. В моем мире не остается никого, кроме него. Золотое кольцо, окружающее черноту, едва ли не мерцает. Интересно, почему мои зеленые глаза не унаследовали такую же особенность? Желтые вкрапления похожи на молнии, а зеленая кайма на границе с белками напоминает покрытую рябью воду.   

Не успеваю опомниться, как начинаю дышать синхронно с отцом. Он задает ритм, которому я следую.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

Вдох, выдох.

Лицо Мэдока всплывает в памяти. Я крепче сжимаю челюсти. Воспоминания о моей прерванной беременности врезаются в его образ. Мои зубы скрипят. Слышу голос матери. Язык пересыхает. Сглатываю огромный ком, застрявший в гортани, вместе с воспоминаниями обо всем, обо всех, и чувствую, как разум проясняется.

Прошлое до сих пор внутри меня. Словно тяжкий груз.

Однако теперь оно утихло, похороненное в глубине живота.

Папа отпускает мою голову, проводит большим пальцем по щеке, берет за подбородок.

– Ну, кто ты? – настойчиво спрашивает он.

– Фэллон Пирс.

– Где ты родилась?

Мой голос звучит спокойно.

– Бостон, Массачусетс.

Отец отступает на шаг, предоставляя мне больше пространства.

– И чем ты хочешь заниматься в жизни?

Наконец-то смотрю на него, шепчу:

– Я хочу конструировать вещи.

Протянув руку, он берет полотенце с полки, отдает мне. Я прижимаю его к груди, уже практически не чувствуя холода. Не чувствуя практически ничего.

Папа наклоняется, целует меня в лоб, затем смотрит в глаза.

– Что бы ни происходило на поверхности моря, это не потревожит спокойствия его глубин, – цитирует он Эндрю Харви. – Никто не может лишить тебя личности, Фэллон. Никому не давай такой силы над собой.

Я не плакала с того дня, который почему-то внезапно мне вспомнился. Бывала близка к этому, но за два года не проронила ни слезинки. Отец продержал меня дома неделю – достаточно, чтобы затянулись порезы, оставленные осколками лобового стекла, а затем отправил обратно в пансион налаживать свою жизнь.

И я наладила. Каждый должен прийти к этому осознанию самостоятельно. Жизнь продолжается, улыбки опять вернутся, время излечит одни раны и успокоит те, которые не сможет излечить.

• Предыдущая
• 39/68
• Следующая