Желания Элен - Сандерс Лоуренс - Страница 36

• Предыдущая
• 36/57
• Следующая

— Разумеется, — сказала она. — Возьми вареное яйцо.

Некоторое время они сидели молча. Полицейский автомобиль с шумом промчался в обратном направлении.

— Скажи мне, — спросила Элен, аккуратно обгладывая куриную гузку, которую обожала, — чем ты объяснишь свою способность удовлетворить стольких женщин?

— О, — ответил он, скромно потупившись и вытирая руки салфеткой, — полагаю, просто сноровка.

— Сноровка?

— Да… к тому же у меня потенция, как у быка. И я никогда не слышал ни от кого никаких жалоб. Ты же никогда не жаловалась.

— Это точно. Ты успешно справляешься со своей работой.

— Во-во. Знаешь, у меня ведь нет никакой другой работы. Ну есть у меня маленькая трастовая компания, но если смотреть правде в глаза, я живу за счет женщин.

Она понимающе кивнула. Они открыли вторую бутылку, и у Элен возникло странное чувство будто она смотрит непристойный телесериал, о котором не знает никто, кроме нее. И в главных ролях в этой мыльной опере они — Элен и Чарльз, чарующие и незабываемые.

— Но Чарльз, — начала она, протягивая руку за пучком зелени, намереваясь отыграть эту сцену до рекламной паузы, — Чарльз, что будет с тобою дальше? Ведь твоя «сноровка» не вечна. Что будет с тобою, когда ты постареешь? Я имею в виду, когда ты не сможешь делать это тридцать семь раз на дню?

— Я думал об этом, — с победоносным видом заявил он. — Я работаю над этим вопросом. Вдова. Или, быть может, в разводе. Куча денег. Дом в Калифорнии. Пляж. Солнце. Масло для загара. Белый вечерний пиджак. И все что нужно. Понимаешь?

— О, конечно. Вечеринки, новенькая «Альфа Ромео» и все такое. И может быть два-три раза в неделю — с ней. Этого вполне достаточно. Верно?

— Верно! — радостно пропел он, прихлебывая вино. — Два-три раза в неделю. Бог мой, как здорово. Это судьба. Звучит неплохо. Правда, Элен. По-моему неплохо.

— Да, совсем неплохо.

— Ну, а пока не выиграл по-крупному, нужно продолжать играть по мелочам и брать вещи от женщин. Понимаешь?

— Для поддержки мужественности?

— Точно! То, что я и говорил: спрос и предложение. Это профессия.

— И у тебя есть сноровка?

— Точно! У меня есть сноровка. Еще?

— О, боже, нет. Я не могу больше проглотить ни кусочка.

— Тогда пришло время фотографироваться. Позволь, я сначала приберусь.

Он был таким аккуратным. Кости, огрызки и бумажные салфетки — в ближайшую урну. Пустые бутылки — с собой. Пляжное полотенце он стряхнул и сложил. Очень аккуратно и умело.

Затем он взялся за фотоаппарат…

В этом было что-то нервирующее. Точность изображения не приносит радости, а порождает испуг. Человек ощущает себя самим собой и признает свое существование в трех измерениях. Он материален; под тонкой оболочкой-кожей работает вечный двигатель-сердце и струятся жизненные соки. Ткни плоть пальцем и почувствуешь ее упругое сопротивление. Эта материя уникальна, она принадлежит тебе одному. Пока ты жив.

Чарльз попросил ее позировать в брюках и надувном бюстгальтере. И вот через несколько мгновений она увидела себя — в двух измерениях, неестественно раскрашенную. Она держала саму себя в руках, этот маленький кусочек картона, пытаясь осознать это, но не могла. Изображение. Отражение. Вот она стоит, щурясь на солнце, обнаженная до неприличия. Карточка холодила руку. В ее памяти один за другим возникли образы: ребенок на руках матери; фотография четвертого класса средней школы имени Теодора Рузвельта; она, стоящая под яблоней; она в купальном костюме на берегу озера; она на веранде с Эдди Чейзом, с Джоном Смитом и девочкой из ночного клуба, и десятки, сотни других. Портреты, сделанные Джоу Родсом. И теперь это… Но если тебя можно поймать таким образом… если тебя можно уменьшить до размера плоской фотокарточки, без сердца, без жизни, тогда… тогда…

— Теперь я сниму тебя, — бодро предложила она.

Трудно представить, что могло бы доставить ему большую радость. Он фотографировался с удовольствием — профиль, анфас, улыбка во весь рост, напряженные, под культуриста, мышцы и так далее и тому подобное, пока не кончилась бумага. Готовые снимки он вложил в бумажник. Она никогда раньше не слышала, чтобы мужчина фыркал от удовольствия. Чарльз фыркал.

— Хей, — сказал он, — давай спустимся к морю. Пройдемся по пляжу, потом вернемся и поедем домой. Идет?

— Идет, — радостно сказала она.

Они оделись и прибрались — сложили все в плетеную корзинку, а корзинку и фотоаппарат прикрыли пляжным полотенцем. Она набросила на плечи прихваченное из машины одеяло, потому что ветер усилился. Взявшись за руки, они направились к морю, подпрыгивая и вздымая ногами тучи песка, смеясь над встревоженными чайками, приветственно помахивая людям, собравшимся вокруг своих жаровен.

Осторожно обходя кучи выброшенного морем мусора, они спустились к морю. А там, где песок был сырой и стал проваливаться под ногами, они свернули и побрели вдоль берега.

Она заставила его остановиться и посмотреть на небо. Угасающее солнце клонилось к закату: ломтик лимона в сухом мартини, разлитом по небосводу.

— Чарльз, — сказала она, сжимая его руку.

Море было окрашено в предвечерние краски. Белые барашки волн свидетельствовали о начинающемся приливе. Рыбаки в высоких сапогах, стоя почти по пояс в воде, забрасывали далеко в море свои снасти. Их жены сидели на берегу у костров, пили горячий кофе, болтали или дремали. Иногда воздух оглашали пронзительные крики босоногих детишек, забегающих в холодные волны прибоя, а затем с визгом бегущих назад.

Они добрели до почти пустынной части пляжа. Над парапетом возвышался большой ресторан из красного кирпича, закрытый в связи с окончанием пляжного сезона. Его потрескавшийся от времени, изъеденный морским ветром и солнцем фасад напоминал доброе, милое, хорошо знакомое лицо, которое хочется поцеловать.

Большинство отдыхающих остались далеко в стороне, Элен Майли и Чарльз Леффертс остановились, молча глядя на море.

— Смотри, — сказала она, показывая рукой на какой-то предмет, покачивающийся на волнах. — Интересно, что это…

Он взглянул туда, куда она указывала. Какой-то черно-белый предмет, возможно, ствол дерева, а может быть, дохлая рыбина. Нечто.

— Ну, давай возвращаться, — сказал он. — Я замерз. У меня ноги замерзли.

— Подожди минутку, — сказала она.

Предмет приближался. Ближе и ближе. Он явно стремился к берегу — туда, где стояли они. То исчезая среди волн, то вновь показываясь на поверхности. Нечто…

— Пойдем, — потребовал он, — я, правда, уже замерз. Заберем корзинку и прыгнем в машину. Поедем ко мне. У меня тепло. Мы с тобой закатим пир. Бифштекс с печеной картошкой. Как тебе это?

Она смотрела, как зачарованная, на приближающийся предмет. Ее рот был приоткрыт.

Волны прибивали его все ближе и ближе. Не отрываясь, она смотрела, как он подскакивал и кувыркался среди волн, то исчезая, то вновь появляясь, словно пловец, из последних сил сопротивляющийся стихии.

— Смотри, — потребовала она, — смотри…

Он едва взглянул туда, куда она указывала, и отвел глаза.

— Да что с тобой? — заорал он. — Ты идешь со мной или нет?

Она повернулась и протянула ему руку, но он отстранился и, спотыкаясь, бросился прочь. Он бежал по песку к машине. Со стороны это выглядело забавно и чуть-чуть жутковато. Он старался изо всех сил, расшвыривая ногами песок. Один раз даже упал на колени, но тут же вскочил и, размахивая руками, побежал дальше.

Ошарашенная, она молча наблюдала за тем, как он становился все меньше и меньше, бежал, спотыкался, махая руками, как умалишенный. Над ним, выделяясь на фоне темнеющего неба, кружили три чайки.

Она обернулась к морю. Предмет по-прежнему подпрыгивал на гребнях волн, словно приветствуя ее. Это было мило.

Она глубоко вздохнула и поклялась, что ей не будет плохо. Она поплотнее завернулась в одеяло и поплелась обратно к дощатому пешеходному настилу.

— Не думай, что удастся мне, — декламировала она вслух детский стишок, — скакать на розовом коне…

• Предыдущая
• 36/57
• Следующая