Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 75

• Предыдущая
• 75/83
• Следующая

— И ты не скажешься больным в ту ночь. Никто из вас не скажется. Вы не можете.

— Не можем. Если мы будем там, то по крайней мере сможем гарантировать ему быструю смерть. Чтобы не получилось, как с Делакруа. — На мгновение, к счастью, лишь на мгновение, я увидел горящую маску, спадающую с лица Делакруа, чтобы открыть два сваренных шарика желе, в которые превратились его глаза.

— И никакого выхода нет? — Она подняла мою руку, провела ею по бархатистой коже своей щеки. — Бедный Пол. Бедный ты мой.

Я промолчал. Никогда прежде мне не хотелось убежать отсюда. Собрать чемодан, взять с собой Джейнис и бежать куда глаза глядят.

— Бедный ты мой, — повторила она. А потом добавила: — Поговори с ним.

— С кем? Джоном?

— Да. Поговори с ним. Узнай, что он хочет.

Я обдумал ее слова, кивнул. Она была права. Как всегда.

Двумя днями позже, восемнадцатого, Билл Додж, Хэнк Биттерман и кто-то еще, точно не помню, повели Джона Коффи в душ блока Д, а мы воспользовались его отсутствием, чтобы провести репетицию казни. Старику Два Зуба изображать Джона мы не позволили. Хотя это и не обсуждалось, все понимали, что допустить такое невозможно.

Его роль взял на себя я.

— Джон Коффи, — в голосе Зверюги чувствовалась дрожь, — вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен присяжными и…

Присяжными. Простыми людьми с улицы. Такими же, как и подсудимый. Смех да и только. Насколько я знал, таких, как Джон, на всей планете больше и не было. Потом мне вспомнились слова Джона, которые он произнес, спустившись по ступеням из моего кабинета в кладовую и взглянув на Старую Замыкалку: «Они все еще здесь. Я слышу, как они кричат».

— Освободите меня, — прохрипел я. — Расцепите замки и дайте мне встать.

Они сняли с моих рук и ног хомуты, но поначалу я не мог шевельнуться, словно Старая Замыкалка не хотела меня отпускать.

Когда мы возвращались в блок, Зверюга наклонился ко мне и заговорил так тихо, что его не могли услышать Дин и Гарри, шедшие следом.

— В моей жизни случалось такое, о чем теперь не хочется и вспоминать, но именно сейчас я впервые чувствую, что могу загреметь в ад.

Я быстро взглянул на него, дабы убедиться, что он не шутит. Не шутил.

— О чем ты?

— Я хочу сказать, что нам суждено убить создание Божье. Которое не причинило вреда ни нам, ни кому-либо еще. Я хочу знать, что будет, если я предстану перед нашим Создателем и Он попросит меня объяснить, почему я это сделал? Я отвечу, что такая у меня была работа? Разве это моя работа?

Когда Джон вернулся из душа и его сопровождающие отбыли, я открыл замки его камеры, откатил дверь, вошел и опустился рядом с ним на койку. Зверюга сидел за столом дежурного. Он поднял голову, увидел, что меня не страхует никто из надзирателей, но ничего не сказал. Просто продолжил прерванное занятие: он заполнял какие-то бланки, поминутно облизывая кончик карандаша.

Джон смотрел на меня своими странными глазами — налитыми кровью, отстраненными, влажными от слез… но и спокойными. Он словно говорил, что слезы на глазах не такая уж и беда, если к этому привыкаешь. Он даже чуть улыбнулся. От него пахло мылом, он был свеженький и чистенький, как младенец после вечернего купания.

— Привет, босс. — Он взял в руки мои ладони.

— Привет, Джон. — К горлу подкатил комок, и я шумно глотнул, пытаясь избавиться от него. — Наверное, ты знаешь, что нас ждет. Через пару дней.

Он молчал, держа мои руки в своих. Оглядываясь назад, я понимаю, что со мной уже начало что-то происходить, но тогда я ничего не замечал.

— На обед ты можешь заказать что-нибудь вкусненькое, Джон. Если хочешь, мы даже принесем тебе пива. Нальем в кружку из-под кофе, только и всего.

— Никогда не любил пива.

— А как насчет еды?

Он глубоко задумался, потом улыбнулся.

— Хотелось бы тушеного мяса.

Я кивнул.

— Тушеное мясо. С подливой и картофельным пюре. — Я чувствовал, как все тело покалывают маленькие иголочки. Ощущение это знакомо всем: такое бывает, когда отлежишь руку или ногу. Но тут покалывание распространилось на все тело. — Что еще?

— Не знаю, босс. Что у вас есть. Может, окру, но я не привередлив в еде.

— Хорошо, — кивнул я, подумав, что на десерт он получит абрикосовый торт, который испечет ему миссис Джейнис Эджкомб. — А как насчет священника? С которым ты смог бы помолиться? Я знаю, как это успокаивает. Я могу пригласить преподобного Шустера, он приезжал к Делу…

— Священника не хочу, — оборвал меня Джон. — Вы были добры ко мне, босс. Если хотите, вы можете помолиться со мной. Этого будет достаточно. Я могу постоять рядом с вами на коленях.

— Я? Джон, я не могу…

Он чуть сильнее сжал мои руки. Усилилось и покалывание.

— Вы сможете. Не так ли, босс?

Теперь ощущения напоминали те, что я испытывал, когда он лечил меня, но чем-то они и отличались. И не только потому, что на этот раз никакой заразы во мне не сидело. Просто сейчас Джон все делал подсознательно, не отдавая себе в этом отчета. Внезапно меня охватил ужас, неодолимое желание вырваться из камеры. Во мне зажглось что-то такое, что никогда не горело раньше. Не в мозгу — во всем теле.

— Вы, и мистер Хоуэлл, и другие боссы были добры ко мне, — продолжал Джон Коффи. — Я знаю, что вы волновались, но теперь можете успокоиться, потому что я хочу уйти, босс.

Я попытался что-то сказать, но не смог. А он смог. И говорил как никогда долго.

— Я действительно устал от боли, которую слышу и чувствую, босс. Я устал от того, что постоянно куда-то иду, одинокий, всеми покинутый. У меня никогда не было друга, который составил бы мне компанию, сказал, куда мы идем и зачем. Я устал от людей, которые так ненавидят друг друга. Их мысли режут меня, как осколки стекла. Я устал от того, что часто хотел помочь и не смог. Я устал от тьмы, которая окружает меня. Но больше всего устал от боли. Ее слишком много. Если бы я мог положить ей конец, мне захотелось бы жить дальше. Но я не могу.

Остановись, попытался сказать я. Остановись, отпусти мои руки, я утону, если ты этого не сделаешь. Утону или разорвусь.

— Вы не разорветесь. — При этих словах он улыбнулся… но руки мои отпустил.

Я наклонился вперед, часто-часто дыша. На полу я различал каждую трещинку, каждую впадинку или бугорок. Я посмотрел на стену и увидел имена и фамилии, написанные в 1924, 1926, 1931 годах. Надписи эти давно стерли, людей, их писавших, унесла река времени, но я догадался, что напрочь ничего стереть нельзя, во всяком случае, с этой стены, и я вновь увидел эти надписи, налезающие друг на друга. Глядя на них, я словно слышал, как говорят мертвые, и поют, и молят о снисхождении. Я чувствовал, как вибрируют глаза в глазницах, слушал биение собственного сердца, шум текущей по артериям и венам крови.

Я услышал свисток паровоза, наверное, того, что в три пятьдесят приходил в Прайсфорд, хотя полной уверенности у меня не было, потому что раньше я никакого свистка не слышал, во всяком случае, в «Холодной горе»: железная дорога находилась в десяти милях от тюрьмы. Я просто не мог слышать паровозный свисток на таком расстоянии, тем более в помещении, я в этом не сомневался до ноября 1932 года, но в ту ночь я его точно услышал.

Где-то разлетелась лампа, громко, как бомба.

— Что ты со мной сделал? — прошептал я. — Джон, что ты со мной сделал?

— Извините, босс. Я как-то не подумал. Ничего особенного. Скоро все придет в норму.

Я поднялся и зашагал к решетке. Словно во сне. Когда я добрался до нее, он заговорил:

— Вы удивлялись, почему они не кричали. Это единственный вопрос, на который у вас еще нет ответа, так? Почему эти маленькие девочки не кричали, когда еще были на веранде?

Я повернулся к нему, ясно различая каждый сосудик на его белках, каждую пору на лице… и чувствуя его боль, боль, которую он снимал с других людей, впитывая ее, как губка воду. Я видел тьму, о которой он говорил. Она окутывала мир, я увидел ее его глазами и на мгновение испытал жалость к нему и великое облегчение. Да, мы должны были сделать что-то ужасное, мы не могли предотвратить его казнь… и, однако, мы оказывали ему огромную услугу.

• Предыдущая
• 75/83
• Следующая