Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 40

• Предыдущая
• 40/83
• Следующая

Делакруа заголосил от ужаса и боли, бросился на пол, протягивая руки к мышонку, вновь и вновь повторяя его имя.

Перси улыбаясь повернулся к Делакруа. К нам троим.

— Вот и все. Я знал, что доберусь до него. Рано или поздно. Как говорится, вопрос времени. — Он повернулся и не торопясь зашагал по Зеленой миле.

Мистер Джинглес остался лежать на линолеуме в луже собственной крови.

Помимо мемуаров, я пишу дневник, который завел после того, как поселился, в Джорджия Пайне. Ничего особенного, пара абзацев каждый день, главным образом о погоде. Вчера вечером я его пролистал. Хотел посмотреть, сколько прошло времени с той поры, как мои внуки, Кристофер и Дэниэль, засадили меня в Джорджия Пайне. «Для твоей же пользы, дед», — убеждали они меня. А что еще я мог от них услышать? Разве не эти слова обычно произносят люди, если хотят избавиться от ходячей и говорящей обузы?

Оказалось, чуть больше двух лет. Самое удивительное, что я не могу сказать, как я ощутил эти годы. Долго они тянулись или пролетели, словно миг. Мое чувство времени как бы размякло, будто слепленный детьми снеговик на мартовском солнце. Времени, к которому я привык (стандартное восточное, световое, рабочее), более не существует. Здесь только джорджияпайнсское время, оно же стариковское, старушечье, и время ссать в постель. Остальное… кануло в Лету.

Джорджия Пайне — чертовски опасное место. Поначалу этого не понимаешь, поначалу думаешь, что место это скучное, а опасности здесь не больше, чем в яслях в тихий час, но тут очень опасно — я знаю, о чем говорю. Со времени моего переезда сюда я повидал многих, постепенно впадавших в старческий маразм, а иной раз и не постепенно, а разом, словно подлодка, камнем идущая ко дну. В Джорджия Пайне приезжали нормальные люди, пусть с затуманенным взглядом и опирающиеся на палку, но в остальном безо всяких отклонений… и что-то с ними случалось. Месяц спустя они уже сидели в телевизионной комнате, тупо глядя на Опру Уинфри, с отвисшей челюстью, забыв про стакан с апельсиновым соком, что трясся в руке. Еще через месяц им приходилось подсказывать имена детей, когда те их навещали. А уж на третий они забывали даже собственные имена. Что-то с ними происходило: так на них действовало джорджияпайнсское время. Оно здесь как слабый раствор кислоты, который разъедает сначала память, а потом и желание жить.

Со временем надо бороться. Об этом я говорю Элейн Коннолли, моей закадычной подруге. Мне заметно полегчало, когда я начал писать о том, что случилось со мной в 1932 году, том самом, когда на Зеленой миле появился Джон Коффи. Некоторые из воспоминаний омерзительны, но они обостряют память точно так же, как нож затачивает карандаш, и поэтому боль, вызванную ими, можно и потерпеть. Писать и вспоминать, однако, недостаточно. У меня есть еще и тело, старое, дряблое, но другого нет и не будет, и поэтому я стараюсь держать его в тонусе. Первое время мне это давалось с трудом, старику не так-то легко уговорить себя на физические нагрузки, но теперь мне стало проще, ибо мои прогулки обрели цель.

На первую прогулку, чуть ли не каждый день, я выхожу из дома до завтрака, как только рассветает. В то утро шел дождь, от сырости ныли суставы, но я взял накидку с вешалки у кухонной двери и все равно отправился погулять. Когда у человека есть дело, он должен его сделать, а если у него что-то болит, это его проблемы. Опять же, кроме минусов, есть и плюсы. Главный — причастность к реальному времени, столь отличному от местного, джорджияпайнсского. И я люблю дождь независимо от того, болит у меня что-то или нет. Особенно ранним утром, когда только начинается день, полный разнообразных возможностей даже для такого немощного старика, как я.

Я миновал кухню, выпросив у еще сонного повара два гренка, и вышел из дома. Пересек крикетную площадку, потом зеленую лужайку и углубился в рощу. Узкая извилистая тропа вела к двум сараям, которые уже давно не использовались и медленно разрушались. Я шагал не спеша, прислушиваясь к шуму дождя, поливающего сосны, пережевывая кусочки гренка несколькими оставшимися зубами. Ноги болели, но я не обращал на это внимания: тупую боль можно и потерпеть. А в общем, я пребывал в приподнятом настроении и вдыхал напоенный влагой воздух полной грудью, словно хотел, чтобы он насытил меня.

А потом я добрался до второго из сараев, вошел и побыл внутри, занимаясь своими делами.

Двадцать минут спустя, возвращаясь к дому, я уже чувствовал, как червячок голода шевелится у меня в животе, и думал о том, что на завтрак мне потребуется нечто более существенное, чем гренок. Тарелка овсянки, может, даже яичница и сосиска. Я люблю сосиски, всегда любил, но теперь, если съедаю больше одной, у меня начинается изжога. А вот от одной — никаких неприятных ощущений. Потом, наполнив желудок и с мозгами, проветренными влажным воздухом (я на это надеялся), я намеревался пройти на закрытую веранду и приступить к описанию казни Эдуарда Делакруа. С этим мне хотелось покончить как можно быстрее из опасения, что не хватит духу.

Пересекая крикетную площадку, я думал о Мистере Джинглесе, о том, как Перси Уэтмор раздавил его башмаком, сломав позвоночник, о том, как отчаянно кричал Делакруа, увидев, что наделал его враг… и не замечал Брэда Доулена, стоящего у припаркованного там грузовичка, пока тот не протянул руку и не схватил меня за запястье.

— Решил прогуляться, Поли? — спросил он.

Я отпрыгнул от Доулена, вырвавшись из его цепких пальцев. Частично от неожиданности (любой дернется, если вдруг схватят за руку), но только частично. Помните, я думал о Перси Уэтморе, а именно его и напоминал мне Брэд. Напоминая своим пристрастием к чтиву, которое он таскал в заднем кармане брюк (только Перси отдавал предпочтение приключенческим журналам, а Брэд — анекдотам, которые могли показаться смешными только людям глупым и злым), а также своей наглостью и желанием причинить боль.

Он только что прибыл на работу, был еще в джинсах и ковбойке, не успев переодеться во все белое. В руке Доулен держал остатки крекера, который утащил с кухни. Стоял он под навесом, чтобы не промокнуть. Я нисколько не сомневался, что пришел он так рано только с одной целью: следить за мной. Я сразу понял, что с мистером Брэдом Доуленом надо держать ухо востро. Он меня недолюбливал. Не знаю в чем причина, но ведь я так и не понял, почему Перси Уэтмор недолюбливал Делакруа. Пожалуй, недолюбливал — слишком мягко сказано. Перси возненавидел Дела, как только тот появился на Зеленой миле.

— Где ты взял накидку, Поли? — спросил Доулен, коснувшись капюшона. — Она не твоя.

— В коридоре у кухни, — ответил я. Меня тошнит, когда он называет меня Поли, думаю, он это прекрасно знает, но я не собирался ему это показывать. — Их там много. И я ее не порвал. Они и предназначены для того, чтобы надевать их в дождь, не так?

— Они предназначены не для вас, Поли. В этом главное. Накидки для обслуживающего персонала, а не для проживающих здесь.

— Я все-таки не понимаю, что я сделал плохого.

Он усмехнулся.

— Речь не о плохом или хорошем. Есть правила. Разве можно жить без правил? Поли, Поли, Поли. — Он покачал головой, словно говоря, что из-за таких, как я, ему просто не хочется жить. — Ты, наверное, думаешь, что такой старый пердун, как ты, более не обязан жить по правилам, но это не так, Поли.

Он мне улыбался. И недолюбливал меня. Может, даже ненавидел. Но за что? Не знаю. Иногда причин и не требуется. И это пугает.

— Что ж, я сожалею, что нарушил правила. — Голос мой сорвался на фальцет, я ругал себя за это, но я стар, а стариков часто подводят голосовые связки. И испугать старика очень легко.

Брэд кивнул.

— Извинения принимаются. А теперь пойдем, повесишь ее на место. И незачем тебе гулять в дождь. Особенно в лесу. Вдруг ты поскользнешься, упадешь и сломаешь бедро? А? Кто, по-твоему, будет тащить твои старые кости?

• Предыдущая
• 40/83
• Следующая