Кадры решают все - Злотников Роман Валерьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/59
• Следующая

Фон Зееншанцы всегда и во все времена предпочитали быть честными служаками, не особенно настроенным лезть наверх и максимально сторонящимися политики. Нет, совсем уж сохранить, так сказать, невинность в этом отношении они не смогли. Ибо среди предков Курта встречалось немало и генералов, и министров, причем не только земельных[51], но и повыше уровнем. Однако, согласно семейным преданиям, на которых был во многом воспитан Курт, фон Зееншанцы старались особенно не лезть в политику. Ибо она считалась занятием бесчестным, а свою честь старый аристократический род фон Зееншанцев ценил очень высоко… Полученное же распоряжение было чревато тем, что его может-таки затянуть в эту самую зловонную яму под названием политика. Причем в том случае, если он блестяще справится с порученной ему задачей, – почти стопроцентно. Но и отвертеться от него у нее не было никакой возможности. Распоряжение на этот счет было сформулировано вполне ясно и недвусмысленно – пойти, доложиться, поступить в распоряжение, исполнять все порученное.

– И давно это? – тихо поинтересовался он у единственного, кроме него, гауптмана, когда сумел-таки незаметно затесаться в толпу. Тот испуганно вздрогнул, покосился на Курта, а затем вздохнул и коротко бросил:

– С полудня. Как только приехал с аэродрома – так сразу и началось.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и в коридор выскочил старый знакомый гауптмана – штандартенфюрер Либке. Видок у него был еще тот. Либке был потным, красным, а еще ему явно не хватало воздуха. Иначе зачем ему было так разевать рот и дергать застежку воротника, едва оказавшись за дверью… Ну да рейхсфюрер не даром славился умением не только жить на широкую ногу, но и блестяще накрутить хвосты. Иначе бы точно не удержался на своем месте и позиции второго человека в партии, несмотря на все свои былые заслуги. Впрочем, фюрер не очень-то и смотрел на былые заслуги. Сам фон Зееншанце знавал не одного такого, какое-то время ходившего у фюрера в любимчиках, который, решив хоть некоторое время почивать на лаврах, мгновенно лишался былого расположения и отправлялся в такие места, откуда до Берлина надо добираться неделями.

Либке быстро прошел по коридору и выскочил на лестницу, громко хлопнув дверью. А сквозь полуоткрытую дверь кабинета по коридору разнесся голос рейхсмаршала:

– Идите и помните – это дело на контроле у фюрера!

Впрочем, на этот раз он произнес эту фразу едва ли не на два тона ниже. Зато тот, кто ему отвечал, на этот раз в ответ не проблеял, а проревел:

– Jawohl, herr Reichsmarschal! – после чего дверь кабинета снова распахнулась, и в коридор буквально вывалился офицер в мундире СА со знаками различия группенфюрера. Его лицо было Курту незнакомо.

Следующие полчаса Курт наблюдал, как в кабинет, занимаемый вторым лицом рейха, постепенно просачивались все, кто до этого торчал в коридоре, отчего коридор постепенно пустел. Сам гауптман предстать пред очи столь высокопоставленной личности не торопился. Во-первых, это… ну… было бы просто нечестно, он же пришел одним из последних. Во-вторых – неправильно с точки зрения субординации. Ибо он был из всех присутствующих практически самым младшим по воинскому званию. Ну и, в-третьих (причем, если честно, эта причина была в его побуждениях самой определяющей) – с течением времени раздраженный рык рейхсмаршала, время от времени все еще раздававшийся из кабинета, с каждым новым посетителем становился все более приглушенным и спокойным.

Так что к тому времени, когда подошла очередь фон Зееншанце войти в кабинет, о том эпическом разносе, которому он сам был косвенным свидетелем, в голосе Германа Геринга напоминали только слегка рокочущие нотки. Наконец, предыдущий посетитель, которым оказался тот самый гауптман, выскочил из кабинета и Курт, глубоко вдохнув, вскинул руку, обтянутую черной лайковой перчаткой и решительно постучал в дверь.

– Да!

Гауптман распахнул дверь, сделал три четких шага и, отточенным движением вскинув руку к виску, коротко представился:

– Гауптман фон Зееншанце, господин рейхсмаршал.

Сидевший за большим двухтумбовым столом грузный человек с обрюзгшим лицом, одетый в синий мундир люфтваффе с витыми погонами, увенчанными имперскими орлами на плечах, озадаченно уставился на него, не совсем понимая, кто это только что вошел к нему в кабинет и какого хрена ему тут надо, но буквально через мгновение на его лице вспыхнуло понимание, и он кивнул:

– Ах, ну да, ну да… садитесь, гауптман. Рад, что вы наконец-то до меня добрались.

– Я был…

– Да-да, – прервал его Геринг, – мне докладывали. И как, что удалось установить?

Фон Зееншанце недоуменно замер. Это у него спрашивают, что удалось установить в процессе расследования нападения на аэродром, на котором базировался пятьдесят первый ягдгешвадер?

– Э-э, прошу простить меня, герр рейхсмаршал, но я – пехотный офицер и не обладаю должной квалификацией в области розыска и…

– Ерунда! – раздраженно тряхнул бульдожьми брылями Геринг. – Генерал Гудериан сообщил мне, что вы занимаетесь этими русскими диверсантами уже третий месяц, и что во всей группе армий нет по ним лучшего специалиста, чем вы…

Курт зло стиснул зубы. Ну, спасибо, дядюшка, вот уж удружил! Donnerwetter[52], не стоило звонить дяде из Быхова, но ему так хотелось поделиться… Рейхсмаршал, между тем, продолжил:

– …так что не скромничайте и расскажите мне, что вы там накопали. А то я пока не могу добиться от Бах-Залевски ничего внятного. А между тем – дело на личном контроле у фюрера!

Ну, еще бы. На разгромленном русскими диверсантами аэродроме, расположенном на окраине белорусского городка со смешным славянским названием Stari Bihov погиб один из любимчиков фюрера, впрочем, на этот раз вполне заслуживший подобный статус.

Вернер Мельдерс воистину был лучшим – храбрым, честным, доблестным воином, самым результативным истребителем люфтваффе, первым, превысившим результат самого лучшего аса Первой мировой войны – Манфреда фон Рихтгофена. Кроме того, он так же первым в мире превысил результат в сто сбитых вражеских самолетов, первым получил Рыцарский крест и первым же Дубовые листья, мечи и бриллианты к нему. Два первых лица рейха – сам фюрер и рейхсмаршал относились к этому молодому человеку с большим пиететом и любовью, видя в нем живое воплощение того типа человека, которого они хотели возродить… Ну, или создать, если легенды лгали, и «истинные арийцы» были всего лишь красивым мифом. Его очень берегли. С июля ему даже было запрещено принимать участие в боях, для чего Геринг сделал его инспектором истребительной авиации люфтваффе. Впрочем, двадцативосьмилетний пилот, в отличие от большинства его соратников по Главному штабу люфтваффе, и на этой должности частенько находил возможности вырваться из Берлина на фронт[53]. И вот нынешняя командировка стала для него последней. К тому же он погиб не в небе, а на земле, и не овеянный языками пламени от сгорающих сбитых врагов, а… сгорев в луже полыхающего авиационного топлива, вытекающего из бочек разгромленного русскими диверсантами немецкого склада ГСМ. Ну, или, если ему сильно повезло, его убили чуть раньше, а обгорел уже его холодный… э-э-э, вернее, еще теплый труп.

На фоне подобной потери не просто разгром, а тотальное уничтожение элитного, лучшего в люфтваффе пятьдесят первого ягдгешвадера, который Геринг не раз именовал «новой реинкарнацией легендарной первой эскадрильи “Рихтгофен”», что в устах ее последнего командира[54] звучало особенно весомо, выглядело уже просто «текущими неприятностями». Хотя на положении дел на фронте наиболее ярко отразится именно оно. Как и потеря еще одного полного гешвандера и двух «приблудившихся» штаффелей бомбардировщиков. Не говоря уж о всякой другой мелочи.

• Предыдущая
• 30/59
• Следующая