В исключительных обстоятельствах 1979 - Воробьев Борис Никитович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/123
• Следующая

Безайс обиделся уже давно, но молчал.

– Ты, может быть, думаешь, что я специально обучался людей убивать?

– Могу ли я знать, – сказал Безайс, – почему ты, человек сурового долга, сваливаешь на меня эту грязную работу? Я растроган почти до слез твоими нравоучениями, но почему ты сам этого не сделаешь?

Матвеев зябко поёжился.

– Я не отказываюсь, – сказал он. – Но мне и самому не хочется браться за это. Я не то что боюсь – это пустяки. Я не боюсь, а просто страшно не хочется. И пускай уж мы вдвоём возьмёмся за это. Одному как-то не так.

Безайс молчал.

– Но если ты отказываешься, я, конечно, обойдусь и без тебя.

Безайс поднял на него глаза. Он почувствовал, что если откажется, то не простит этого себе никогда в жизни.

– Я не отказываюсь, – сказал он. – Вместе так вместе.

Они рядом, в ногу, пошли к саням. Безайс сосредоточенно хмурился и старался вызвать в себе возмущение и злобу. Он до мелочей вспоминал фигуру Жуканова, лицо, сцену с солдатом. «Око за око, – говорил он себе. – Так ему и надо». Но он чувствовал себя слишком усталым и не находил в себе силы, чтобы рассердиться. Тогда он начал убеждать себя в том, что Жуканов, собственно говоря, пешка, нуль. Подумаешь, как много потеряет человечество от того, что он через несколько минут умрёт. В конце концов все умрут. Умрёт он, умрут Матвеев и Варя.

Из-за деревьев показались лошади и сани. Безайс услышал голос Жуканова:

– Вы ещё молоды, барышня, учить меня. Да и я стар, чтоб переучиваться. Вы говорите – деньги. Боже меня упаси чужое взять. Но ведь эти деньги-то тоже не ваши. Партийные деньги. А это всё равно что ничьи.

– Как же это – ничьи?

– Да так и ничьи. Скажите мне, как фамилия хозяина? На какой улице он живёт? Это деньги шалые, никто им счёту не ведёт, не копит, не интересуется.

Матвеев и Безайс подошли к саням. Варя держала револьвер, как ядовитого паука, и казалась подавленной ответственностью, которую на неё возложили. Она чувствовала, что выглядит забавной с револьвером в руках, и была рада случаю вернуть его Матвееву.

Жуканов встретил их с угрюмой насмешливостью.

– Как видите, не убежал, – сказал он. – Напрасно вы расстраивались – я от лошадей никуда не убегу.

Он подождал ответа, но Матвеев молчал.

– Да и зачем мне убегать? – продолжал он. – Я никого не грабил, не убивал. Документы у меня в порядке. Другие, например, не имеют документов и скрываются. Или набезобразничают, а потом убегают. А мне зачем убегать?

– Подите-ка сюда, Жуканов, – сказал Матвеев.

– Куда это?

– Сюда на минуту.

– Зачем?

– Потом узнаете.

Жуканов задумался.

– Нет, вы скажите зачем.

– У меня к вам есть одно дело.

Некоторое время они неподвижно смотрели друг на друга. Потом Жуканов встал и пошёл к ним, переводя взгляд с одного на другого.

Они пропустили его вперёд и пошли вслед за ним на несколько шагов. Безайс, сдерживая дыхание, опустил руку в карман, вынул револьвер и поднял его на уровень глаз.

Ему не было жаль Жуканова. Он думал только об одном и мучительно боялся этого: что Жуканов обернётся, увидит револьвер и поймёт. Он боялся крика, умоляющих глаз, рук, хватающих за полы шинели. В этот момент Жуканов обернулся, и Безайс мгновенно выстрелил.

Он почувствовал толчок револьвера в руке и услышал почти одновременно выстрел Матвеева. Большая серая ворона сорвалась с дерева и полетела, степенно махая крыльями. Жуканов свалился на бок, в сторону, и, падая, судорожно обхватил руками дерево. Скользя по стволу, он опустился на снег.

– Так! – вырвалось у Матвеева.

Они подождали несколько минут. Жуканов не двигался. Тогда они тихо обошли тело и взглянули на него спереди. Он лежал со строгим выражением на помертвевшем лице. Сквозь полузакрытые веки виднелись белки глаз. Крови не было.

Матвеев, держа револьвер в руке, опустился на колени и расстегнул пуговицы его пальто. На груди, около горла и у левого плеча, темнели два кровяных пятна. Матвеев засунул руку в боковой карман и вынул кожаный бумажник с документами.

Назад они возвращались быстро, спеша. Варя встретила их молча, пристально поглядела и отвернулась.

– Скорей! – крикнул Безайс, вскакивая в сани и хватая вожжи. Он ударил по лошадям, и сани понеслись.

– Вы его убили? – спросила Варя, не поднимая глаз.

– Убили, – коротко ответил Безайс.

Они подъехали к дороге. Безайс остановил лошадей, и Матвеев пошёл вперёд.

– Мучился он? – спросила Варя.

– Нет, – ответил Безайс. – Он свалился, как мешок с отрубями. Я попал над сердцем, в плечо, – добавил он.

Варя передёрнула плечами.

У неё осунулось лицо, волосы выбились из-под шапки беспорядочными прядями. Она беспомощно взглянула на Безайса.

– Не понимаю, как это вы можете, – сказала она, отворачиваясь. – Убить человека! Ты не жалеешь, что убил его?

– Нет.

– Ничуть?

Безайс резко повернулся к ней.

– Отстань от меня! Чего тебе надо? Ну, убили. Ну, чего ты пристаёшь?

Он отчётливо вспомнил узкую дорогу, немую тишину леса и каблук Жуканова, подбитый крупными гвоздями. В нем поднималось чувство физического отвращения к этой сцене, и, чтобы заглушить его, он заговорил быстро и вызывающе:

– Подумаешь – важность какая! Одним блондином на земле стало меньше. Так ему и надо! Он получил свою долю сполна. Таких и надо убивать.

Он перевёл дыхание.

– А тебе жалко? Может быть, его надо было отпустить на все четыре стороны? Как же! Убили – и прекрасно. Одним негодяем меньше.

– Перестань, – сказала Варя.

Вернулся Матвеев.

– На дороге никого нет, – сказал он. – Можно ехать.

Они подъехали к Хабаровску, когда уже стемнело. Небо вызвездилось крупными, близкими звёздами, на западе широкой лиловой полосой потухал закат. По редкому лесу они въехали на гору, и Хабаровск внезапно встал перед ними. После узкой, неровной дороги и чёрного леса город показался огромным. Над ним колебалось мутное зарево огней, в сумерках блестели освещённые окнами вереницы улиц. Издали город огибала широкая полоса занесённой снегом реки, в синеватом воздухе тонким кружевом выделялся громадный, в двенадцать пролётов, Амурский мост. Здание электрической станции горело красными квадратами больших окон. И уже чувствовалась торопливая жизнь, шорох шагов, тёплое дыхание людской толпы.

– Приехали, – сказал Матвеев, чтобы нарушить молчание.

Безайс, перевесившись через край саней, взволнованно смотрел на город. Хабаровск рисовался ему чем-то отвлечённым, ненастоящим – черным кружком на карте. Теперь он колебался внизу пятнами огней – большой город с живыми людьми.

– Видите, вон там, справа, идёт бульвар, – говорила Варя, вытягивая шею. – А дальше, по набережной, за той большой трубой, – там наш дом. Ах, что будет с мамой!

Безайс не видел ни бульвара, ни трубы.

«Что будет с нами?» – машинально отметил он про себя.

Он оглянулся на Матвеева и встретился с ним взглядом. Матвеев сидел, откинувшись к спинке саней, и сосредоточенно кусал соломинку. Позади острыми вершинами чернел в небе редкий лес.

– Это дешёвый трюк, – сказал Матвеев, скривив лицо. – Если они на секунду заподозрят неладное, – все лопнет. Глупо – кто поверит, что мне сорок восемь лет? Это для детей.

Безайс резко бросил вожжи и сдвинул шапку на затылок. Было очень скверно.

– Но что же делать? – сказал он тихо и виновато. – Старик, мне самому это не нравится. Тут все напропалую, что выйдет.

Он поднял голову и глубоко вздохнул. Надо было перешагнуть и через это.

– Ну, а если?

– Что ж – если…

И, подумав, прибавил:

– Все там будем.

– Где? – с тихим ужасом спросила Варя.

Она была напугана до смешного, до меловой бледности, и Безайсу стало совестно при мысли, что он может быть хоть немного похож на неё.

– Да ничего, – сказал он. – Думаю, все обойдётся. И потом я заметил, что у белых караульная служба поставлена скверно. Часовые бегают пить чай, спят. Как-нибудь.

• Предыдущая
• 19/123
• Следующая