Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина - Страница 11

• Предыдущая
• 11/160
• Следующая

Медведь смотрел глазами-пуговицами, на облезлой морде его Ийлэ чудилось выражение брезгливое и одновременно недоуменное: разве бывает такое, чтобы благопристойным дамам перерезали горло? Не в том чудесном засахаренном мирке, который так долго казался Ийлэ настоящим.

— А вы что скажете, найо Арманди? Ничего? Но по глазам вижу, вам нужны подробности… вы всегда с преогромной охотой смаковали подробности сплетен… жаль, только в нашем городке никогда не было сплетен по-настоящему горячих… именно, что не было…

Ийлэ подвинула к кукле чашку, которую наполнила дождевой водой.

— Но сейчас-то все иначе. И я с преогромным удовольствием с вами поделюсь. Пейте чай. Что? Это не чай, а вода? И пахнет она плохо? А вы потерпите, вы ведь сами рассказывали мне, что терпение — это величайшая из добродетелей… так вот, прежде чем убить, маму изнасиловали… Мирра и Нира, не затыкайте уши, я все равно знаю, что вы подслушиваете. Чего уж стесняться? Изнасиловали… а потом по горлу… это хорошая смерть, быстрая очень… и я думаю, что мама умерла счастливой. Она ведь думала, что мне удалось уйти…

Не слезы.

Вода.

Ийлэ плакала, раньше, когда полагала, что слезы ее хоть кого-то тронут… и умоляла… и проклинала… а они смеялись только.

…теперь она боится смеха.

…она боится и громких звуков, и теней, и людей, когда эти люди подходят слишком близко.

…она боится себя самое и не представляет, что делать со всеми этими страхами.

Жить?

Жить… как-нибудь, ведь протянула же она и весну, и лето… и осень, два месяца из трех. Это много…

— Что такое, найо Арманди? Вам неприятно слушать о таком?

Кукла молчала, глядя в тарелку.

И лицо ее, грязное, скрывала тень, словно бы этой кукле было бы стыдно.

— Конечно, неприятно… вы ведь были подругами. Мама так думала… лучшие подруги, несмотря на разницу в положении. Вы любили эту разницу подчеркивать… гордились, что мама снизошла до вас… или завидовали? А может, и то, и другое… но она не замечала… говорила, что нет человека более надежного… и меня к вам отправила… спрятала…

Вода по щекам, это не слезы — дождь.

Дожди ведь шли последнюю неделю, Ийлэ вымокла, а теперь, почти у трубы, сохнет… вот лишняя вода и находит способ покинуть тело.

Плакать незачем.

В кукольных играх нет места слезам.

— Она вам верила. Я вам верила. Но вы в этом не виноваты… война ведь, а война многое меняет. Вы же не могли рисковать… многие знали про эту дружбу, про меня… и к вам бы пришли, рано или поздно, но пришли бы обязательно. Так вы решили?

Кукла молчала.

Куклы вообще разговаривать не способны, это Ийлэ понимала хорошо.

— Вы просто успели раньше… от вас даже присутствия не понадобилось… всего-то пара слов… конечно, вам было стыдно. Нормальные люди должны испытывать стыд, совершая подлости, но вы себя утешили… сказали, что вам не оставили выбора… действительно, вдруг бы кто-то еще прознал про тот тайник в старом доме… не печальтесь, найо Арманди. Мамы нет. И упрекнуть вас будет некому… и вообще, война закончилась, и надо ли вспоминать о прошлом? Пусть все будет, как прежде… вот только на чай вам больше некуда ездить, но без чая прожить можно, да?

Тишина.

Дождь по крыше… дождь снаружи, и внутри, все льется и льется, этак скоро выльется до капли, тогда Ийлэ умрет от обезвоживания.

Ну уж нет.

— Действительно, что это я… — она разложила по тарелкам хлебные крошки, корку, не удержавшись, отправила в рот.

Колючая.

Язык царапает и размокать не спешит, но так даже лучше, корку можно долго, и удивляться кисловатому ее вкусу, многообразию оттенков его. А когда корка размокнет, то жевать медленно, растягивая удовольствие… потом хлеб, конечно, закончится, но…

В кармане оставалась булка.

С изюмом.

Изюм Ийлэ выковыряет и будет есть долго, по одной изюмине… она уже представляла, насколько сладким он будет.

Тоже счастье.

— Давайте сменим тему… поговорим о вас? Нет, вам не хочется говорить о себе? Действительно, никаких новостей, все по-прежнему, будто бы и не было войны… для вас ее и не было… обо мне? Вас удивляет, что я еще жива? И вас тоже, найо Тамико? Действительно, как это у меня получилось выжить… сама удивляюсь, не иначе, как чудом… бывают вот такие странные чудеса.

Ийлэ вытерла щеки.

Дождь закончился, и пусто стало, до того пусто, что она сама испугалась этой в себе пустоты.

— Что со мной было? А разве ваш супруг не рассказывал? Не верю…он ведь без вас и шагу ступить не способен… давече появлялся. Сказал, что моя дочь умрет… тоже мне новость. Я была бы рада, если бы она сдохла…

Куклы молчали.

Смотрели.

— Я была бы рада, — спокойно повторила Ийлэ, разливая воду по кукольным чашкам, — если бы вы все сдохли…

Она оставила кукол, и кувшин убрала, и в короб, в котором еще оставалось множество вещей, больше не заглядывала. Но на четвереньках отползла к теплой печной трубе и легла рядом с корзиной. Ийлэ не спала, слушала дождь, и урчание воды в водосточных трубах, шум ветра где-то сверху, над крышей, и шелест драконих крыл за стеной из красного кирпича.

…и слабое, сиплое дыхание отродья.

…она будет жить.

Назло добрейшему доктору, супруге его и дочерям…

На кухне яичницы не дали.

Не положено.

Не принято.

И кухарке он мешать будет. Нет, ежели бы потребовал, конечно, накрыли бы и там, на выглаженном, выскобленном едва ли не добела столе. Но кухарка, стоило Райдо озвучить просьбу, глянула так, что ему самому совестно стало.

Яичница?

С беконом? И еще помидорами жареными?

В приличных домах такое к завтраку не подают, и вообще, для Райдо уже овсяная каша сварена на говяжьем бульоне… это уже Дайна выступила, которая явилась немедля, застыла на пороге скорбным изваянием, этак она недовольство выражает, не Райдо, естественно — Натом, потребовавшим, чтобы Дайна явилась… в общем, Райдо почти и расхотелось есть.

И тварь внутри ожила, зашевелилась, напоминая, что он вообще-то помирает, точнее, пребывает в процессе помирания, и сам по себе этот процесс, не говоря уже о результате, отнюдь не в удовольствие.

— Это жрите сами, — он указал на плошку с кашей. — А я жду яичницу. С беконом. И помидорами.

— Помидоров нет, — кухарка остервенело начищала песком сковородку и, увлеченная сим, несомненно, важным занятием, не соизволила обернуться.

— Тогда с сыром. Или сыра тоже нет?

Сыр в наличии имелся.

— Райдо! Вам нельзя!

— Чего?

— Жареное! И жирное! Острое! Вы должны придерживаться диеты, и тогда…

— Жизнь моя будет мало, что короткой, так и вовсе безрадостной, — Райдо сделал глубокий вдох, пытаясь совладать с болью. Кулаки разжал.

И руку на плечико Дайны положил.

Плечико было узким и горячим.

Обнаженным… как-то Райдо не особо разбирался в том, что положено носить экономкам, но помнил, что прислуга матушкина носила платья серые, закрытые.

Дайна вздрогнула и голову подняла.

В глаза смотрит.

И собственные ее томные, с поволокой…

— Послушай меня, радость моя, — Райдо экономку приобнял, привлек к себе, она тоненько пискнула, но отстраниться не попыталась. — Убралась бы ты в доме, что ли… а то по уши скоро грязью зарастем…

— Что?

Дайна моргнула. И губки свои поджала, состроила гримасу оскорбленную.

— Убраться надо, — терпеливо повторил Райдо. — Пыль там протереть, полы помыть… окна, опять же… не знаю, чего еще там делают, чтоб чисто было.

— Мне?

— Ну не мне же. Ната вон возьми… или найми кого, если сама не можешь. Но это позже. А пока я жду свою яичницу. С беконом и сыром.

Он выпустил Дайну, которая осталась стоять, все так же запрокинув голову, а на круглом личике ее появилось выражение обиды.

Вышел.

И дверь прикрыл осторожно, не столько потому, что не желал хлопнуть ею со всего размаха, сколько затем, что боялся отпустить.

• Предыдущая
• 11/160
• Следующая