Лето в Жемчужине - Минутко Игорь - Страница 27

• Предыдущая
• 27/39
• Следующая

В это время чудовище вытащило свою морду из шалаша, и совсем рядом Вовка сказал:

— Вылезайте, герои!

— Испугались спросонья, — сказал незнакомый мужской голос.

Витя, путаясь в ватнике, вылез из шалаша. За ним — Катя, поеживаясь и зевая.

Все вокруг было серым от росы; уже светало — над далекими полями порозовело небо. Острый холодок пробивался за ворот.

У слабо горевшего костра сидели Вовка и заросший мужчина в меховой поддевке и резиновых сапогах. Мужчина курил козью ножку, и Витя узнал запах табака. Рядом лежали Альт и Сильва и часто дышали, высунув красные языки — они уже набегались, шерсть на животах и лапы были мокрыми.

А вокруг костра стояли лошади, блестящие от росы. Одни встряхивали гривами, щипали траву, другие неподвижно глядели в костер. Иногда лошади делали неуклюжие прыжки, потому что передние ноги их были спутаны.

— Вот, знакомьтесь, — солидно сказал Вовка. — Терентий Иванович. Лошадей он в ночном пасет.

Терентий Иванович улыбнулся, а Витя и Катя по очереди пожали крепкую горячую руку.

— Знаете, сколько мы от Жемчужины отплыли? — спросил Вовка. — Двенадцать километров. Сегодня еще шесть проплывем и будет деревня Черемуха. Верно, Терентий Иванович?

Терентий Иванович кивнул.

— А от Черемухи — обратно. Это будет конечная точка нашего путешествия. Что на это скажете? — спросил Вовка.

Витя и Катя промолчали, потому что не хотелось, чтобы у путешествия была конечная точка.

— Ладно, — сказал Вовка, — потом решим. А что Терентий Иванович про лошадей знает! Еще раз расскажите, а?

— Пожалуйста! — попросила Катя.

— Ну да, я и толкую, — охотно заговорил Терентий Иванович. — Всю жизнь я при них, при лошадях. И, скажу вам, смышленее существа не видывал. Все они понимают, на все у них своя мнения. Только что сказать не могут по-нашему. Человеческим, стал быть, языком. — Тут Терентий Иванович задумался, усмехнулся так загадочно. — И то неверно это. Раз в год говорят они, лошади, человеческим языком.

— По-русски? — прошептала Катя.

— Точно. Все нашими словами. — Терентий Иванович сильно затянулся козьей ножкой и заросшее лицо его озарилось красным огнем. — Но для этого надо знать день точный. А никто не знает. Только древние старики. Вот мой дед знал. Но как я его не выпытывал, не сказал мне.

— Почему же? — спросил Витя, чувствуя, как что-то таинственное и древнее окутывает его.

— А потому. Ежели он скажет, лошади день свой переменят и уже не узнаешь, когда их послушать можно. Останется это лошадиной тайной. Да-а… — Терентий Иванович помолчал. — И вот в такой день, знаю только, что на зиму он выпадает, в такой день приходил мой дед к своим лошадям, они клали ему головы на плечи и все рассказывали. Шепотом, конечно. Как им живется да за что они на него в обиде, чего поесть хотят, какие промеж них ссоры-раздоры.

Словом, все про свою жизню лошадиную. И уж дед знал, как дале с ними обходиться, чтобы все миром да ладом…

Витя посмотрел кругом. Уже совсем было светло. Солнце встало где-то за лесом. Макушки деревьев покраснели. А вокруг все так же стояли лошади, жевали траву или задумчиво смотрели в костер… Раз в году они умеют разговаривать по-человечески! Как же Витя хотел узнать этот день. А, может быть, он еще узнает?

— Ну, нам пора, — сказал Терентий Иванович. — Спасибо за компанию… — Он пожал всем руки и сказал лошадям: — Пошли, ребята.

Терентий Иванович шагал по лугу, а лошади дружно прыгали за ним. Вскочили Альт и Сильва, некоторое время бежали рядом, весело лаяли; судя по всему, лошади вызвали в них горячую симпатию.

— По-моему, все звери умеют по-человечьи говорить, — сказала Катя. — И у каждого зверя свой день в году.

Вовка хмыкнул. Вот ведь дурная привычка — хмыкать.

А утро разгоралось. Уже теплое солнце стояло в небе; высохла, ушла легким паром роса; утренними голосами пели птицы. Ленивые тяжелые облака громоздились на горизонте. Черной точкой плавал в необъятной синеве ястреб — выискивал добычу.

Ребята искупались, позавтракали и поплыли дальше.

Первой его увидела Катя.

— Смотрите, солдат! — закричала она. — Памятник!

Берег Птахи уже давно стал крутым, обрывистым. На обрыве стоял каменный солдат. Солнце освещало его. Он, молчаливый и строгий, стоял, потупив голову. Его руки лежали на автомате.

Как это неожиданно и странно: на берегу маленькой речушки Птахи, затерявшейся среди полей и лесов, стоит памятник — каменный солдат с автоматом…

Причалили к берегу, взобрались на кручу.

Памятник поднимался над братской могилой. На гранитном постаменте были высечены имена. Много имен. Потускнели золоченые буквы: «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. Август. 1943 год».

У подножия памятника лежал букет полевых цветов. Сразу за спиной каменного солдата начиналось неспокойное поле пшеницы. Громоздились облака на горизонте, постепенно приближаясь. Пели жаворонки в небе.

— У нас дядю Захара на войне убило, — тихо сказал Вовка.

— А у нас всех мужчин, кто на фронт ушел, — потупилась Катя. — Четверых.

«А у меня могло убить папу, — подумал Витя. — И тогда бы не было меня». И еще он подумал: «И Матвея Ивановича могло убить. Тогда, в Ленинграде».

— Ребята! — сказала Катя. — Ведь сегодня двадцать четвертое июня. Третий день, как началась война. В тот, в сорок первый год. — И сколько сразу людей убило! — сказал Вовка. «Убило!..» — смятенно подумал Витя.

Ребята замолчали. Медленно плыли в небе над суровым солдатом тяжелые облака. Одно облако закрыло солнце, и сразу потемнело, ветер погнал волны по пшеничному полю. Каменный солдат, казалось, нахмурил брови.

— Давайте нарвем ему цветов, — сказала Катя и побежала к меже поля, где росли васильки и ромашки. Вовка пошел за ней.

А Витя все стоял перед каменным солдатом.

Здесь, в могиле, лежат бойцы, которых убили фашисты…

«Они пали в бою», — думал Витя.

Пали… Нет, он не мог все-таки представить, что вот здесь, в этих полях, была война, рвались снаряды, и люди убивали друг друга. Нет, фашисты — не люди. И все равно — это очень страшно, просто невозможно убить человека.

И еще… Тоже невозможно представить. Вот под этим памятником похоронены люди. Они были живыми, говорили, смеялись, ели. У них были свои заботы, привычки, радости. У них были разные интересы. Были любимые книги. И их — нет! Они умерли…

«А я? — с холодным ужасом подумал Витя. — И мы все? Вовка, Катя, папа? Мы тоже когда-нибудь умрем? Нет, я не могу это даже вообразить. Меня совсем не будет? Это же невозможно! Я не могу совсем исчезнуть! Как страшно…».

Катя и Вовка принесли огромный букет полевых цветов, положили его у подножия памятника.

— Это место мы назовем так, — сказала Катя: — Каменный солдат. А теперь поплыли.

Птаха стала совсем узкой, весла чуть не задевали берега. Долго еще Каменный солдат задумчиво смотрел вслед «Альбатросу». Ребята молчали. Вовка сосредоточенно греб, Катя плела венок из васильков и ромашек, по берегу бежали Альт и Сильва. А Витя почему-то вспомнил фронтовых друзей папы, дядю Женю и дядю Сашу, как они сидят за столом и все трое тихо, осторожно поют:

Где-то совсем близко послышалась петушиная перекличка, потянуло березовым дымком.

Деревня оказалась совсем маленькой: всего пять дворов. А огороды упирались в берег Птахи. Но название свое деревня оправдывала: вся она заросла черемухой. Заборов у огородов не было; вместо них — кусты черемухи.

• Предыдущая
• 27/39
• Следующая