Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич - Страница 22

— На английском, конечно. Глупый вопрос! — надменно произносит сенатор.

Уголки губ Марты вздрагивают, она прибавляет скорость. Гарви невольно цепляется рукой за дверцу машины.

Большой Берлин. Тихие улички Ванзее. Спокойное голубое озеро. Решетчатые ограды, за которыми видны подстриженные кусты букса. Белые, желтые, светлосиние виллы, прячущиеся в тени старых деревьев.

Ванзее — прибежище богатых людей. С 1933 года — излюбленное место отдыха нацистских бонз гитлеровской империи. Здесь царствует порядок и чистота. Следов бомбежек не видно. Мерно шагает полицейский патруль. Редкие прохожие выглядят сытыми и спокойными.

«Майбах» тормозит у решетчатых ворот, украшенных золотой лирой. Ворота медленно открываются, «Майбах» проезжает по усыпанной гравием дорожке и останавливается у сводчатых дверей виллы.

Два гестаповца подбегают к «Майбаху», открывают дверцы.

Приехавшие вылезают из машины, входят в дом и неторопливо поднимаются по покрытой толстым ковром широкой лестнице.

Маленькая гостиная обставлена с большой претензией на уют, но несмотря на это производит мрачное впечатление. Не помогают и ковры, лежащие на полу. Аляповатые картины на стенах выдают дурной вкус декоратора.

— Уютный домик, — недовольно бурчит сенатор. — Даже решетки на окнах.

— Мы сделали все, — почтительно улыбается Шелленберг, — чтобы вы чувствовали себя как дома.

— Не беспокойтесь, мы всюду чувствуем себя как дома.

Даже Вальтер Шелленберг, привыкший ко многому и не считающий зазорным согнуть лишний раз спину, оскорблен. По лицу его пробегает судорожная гримаса.

— Было время, дорогой сенатор, когда и мы себя так чувствовали… Простите.

Коротко поклонившись, он отходит к окну. Гарви пользуется этим случаем, чтобы наклониться к уху сенатора:

— Полегче, сенатор! Вы разговариваете так, как будто Германия уже упакована и ее осталось только перевязать.

— Чепуха! Чем раньше начнут привыкать, тем лучше.

Сенатор начал снимать пальто, но его остановил сигнал воздушной тревоги.

— Что это?

Подбежал Шелленберг. На лице его снова играет любезнейшая улыбка:

— Это воздушная тревога. Вероятно, американская авиация. В это время обычно бомбят американцы.

— Американцы? Очень странно… — Сенатор оборачивается и подозрительно оглядывает всех, в особенности неожиданно появившуюся в комнате Марту Ширке.

— Джентльменам лучше пройти в бомбоубежище, — спокойно говорит Марта.

— Верная мысль, — торопливо соглашается сенатор, схватившись за шляпу. — Где Гарви?

Голос Гарви доносится из-за двери:

— Я уже на лестнице…

— Вот это человек действия. — Сенатор ухмыляется.

Гарви быстро спускается по лестнице, его обгоняет сенатор. За ними идет Шелленберг, и позади всех неторопливо следует Марта.

Деревянная лестница сменяется каменной узенькой винтовой. Бомбоубежище виллы не успели еще обставить комфортабельно. Это сырой подвал, в котором, очевидно, хранились раньше провизия и вино. В углу две огромные бочки, подле них стоит кровать и ночной столик с лампочкой под розовым абажуром. У противоположной стены — садовая скамья. Но тяжелые своды подвала действуют успокаивающе.

В узком луче света медленно кружится пыль. Хейвуд чувствует себя неуютно. Хоть и далекий, но все же неприятный визг летящей бомбы заставляет его ежиться.

Взгляд Гарви обращен к потолку, потом он возвращается к лицу сенатора. Вялая язвительность, обычно присущая его голосу, проступает резче.

— Интересно, что сказали бы наши летчики, — Гарви плотнее закутывается в пальто, — если бы знали, что могут угодить в своего сенатора.

— Не болтайте глупостей… О чем мы говорили? — спрашивает Хейвуд и сердито смотрит на Гарви.

— Вы говорили о том, что американцы всюду чувствуют себя как дома, — спокойным голосом отвечает Гарви.

Снова грохот далекого разрыва, и все трое невольно пригибают головы.

Хейвуд вытирает платком лицо.

— Настало время помочь нам, господин сенатор! — торжественно произносит Шелленберг. — Как раз то самое время, о котором говорил господин Трумэн. Если выигрывать будет Германия, сказал он, следует помогать России…

Гарви, улыбаясь, перебивает его:

— А если выигрывать будет Россия, следует помогать Германии. И пусть убивают как можно больше. Так?

— Совершенно верно! — говорит Шелленберг.

— Зачем повторять? — Сенатор окончательно рассержен. — Об этой фразе достаточно уже трубили во всех газетах мира. Есть вещи, которые следует делать, но о которых не следует говорить.

— Да… Но эти слова произнес нынешний вице-президент Соединенных Штатов, — любезно улыбается Шелленберг.

— Нынешний вице-президент Соединенных Штатов болтун! — Хейвуд сжимает кулак и ударяет себя по колену. — У нас еще будет немало хлопот с этой фразой!..

— И тем не менее, — Шелленберг старается быть как можно более убедительным, — настало время помочь нам, господа. Россия выигрывает!

— Вы тоже болтун! — Хейвуд резко отворачивается от Шелленберга. — Как по-вашему, для чего мы здесь находимся? — Презрительно усмехнувшись, он отходит в сторону, показывая, что разговор окончен.

Москва. Просторный кабинет. На стене географическая карта.

За письменным столом сидит немолодой человек в штатском. У него усталое лицо, под глазами синие круги, говорящие о бессонных ночах; небольшой, плотно сжатый рот придает лицу сухое выражение. Но когда губы разжимаются и на них появляется улыбка, лицо совершенно преображается.

Он держит в руках фотографию сенатора Хейвуда и внимательно рассматривает ее. Усталые глаза щурятся. Затем он обращается к стоящему перед ним генерал-майору:

— Справка на него готова?

Генерал протягивает бумагу:

— Готова.

Человек в штатском медленно читает:

— «Сенатор… с 1928 года… республиканец… Национальная Ассоциация промышленников»… Так! Есть личные интересы в Германии?

Генерал-майор усмехается:

— Крупный держатель акций «И. Г. Фарбениндустри».

— Безусловно связан с Даллесом. — Человек в штатском бросает фотографию на стол: — Кто второй?

— А это Гарви.

Человек в штатском морщится, словно припоминая что-то, и переспрашивает:

— Кто?

— Не узнали, Иван Васильевич? — в глазах генерал-майора мелькают веселые искорки. — Гарви, из Бюро стратегической информации.

— Ах, Гарви! Смотрите, действительно не узнал.

Человек в штатском кладет обе фотографии на стол перед собой и, откинувшись, внимательно смотрит на них. Лоб прорезает глубокая вертикальная морщина. Взгляд словно хочет прочесть что-то в безжизненных кусках картона, лежащих перед ним.

— Так что же затевают наши союзники в Берлине?

Это сказано в форме вопроса, но генерал-майор понимает, что это не вопрос. Просто мысль, следуя определенным логическим путем, устанавливает для самой себя исходные точки для анализа.

— Дементьеву удалось еще раз встретиться с Н-11. Н-11 утверждает, что американцы прилетели десятого с португальскими паспортами. Можно верить, — говорит генерал.

— Да… Н-11… Поручите Дементьеву заняться этим делом.

— Есть!

— Но пусть не торопит Н-11, пусть ведут себя осторожнее…

Человек в штатском кивком головы отпускает генерала. Тот выходит, тихо притворяя за собой дверь.

— Так что же затевают наши союзники в Берлине? Именно сейчас? — тихо повторяет Иван Васильевич и закрывает глаза. Кажется, что он спит, но глубокая вертикальная морщина, прорезавшая лоб, не разглаживается.

Бетонированные стены. Бетонный потолок, бетонный пол. Массивная стальная дверь, за которой видна бетонная лестница, полуоткрыта. Подземный кабинет рейхсминистра внутренних дел гитлеровской Германии Генриха Гиммлера. Письменный стол, над которым висит портрет Гитлера, пуст; за столом никого нет. В стороне, в глубоких мягких креслах вокруг низкого круглого стола сидят четыре человека: два генерал-полковника войск «СС», сенатор Хейвуд и Генрих Гиммлер в зеленой форме «Ваффен СС». Маленькие, почти женские руки, которыми Гиммлер гордится, ежеминутно поправляют пенсне.