Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич - Страница 11

Вдруг Иванов вспомнил, что где-то у него еще осталась одна ручная граната. Он бросает ее в разбитую смотровую щель.

Раздается взрыв внутри танка; он останавливается и, окутавшись дымом, загорается.

Изможденный Иванов лежит на броне, дымится одежда на нем.

— Алексей, слезай! Взорвется! — кричат Зайченко и Юсупов и, видя, что товарищ не двигается, стаскивают его.

— Десятый за одни сутки!.. — кричит Юсупов на ухо Иванову и вместе с Зайченко ведет его к берегу.

По лицу Иванова струится кровь, волосы и руки опалены, он едва идет.

— Пойдем к Волге, обмоешь кровь, — говорит ему Зайченко.

— Куда? — хрипит он. — Не пойду… Давайте, ребята, назад. За Волгой мне делать нечего.

— Небольшой перевязка сделают, — увещевает Юсупов. — Хороший бой имели, Алеша. Говорят, Сталин здесь…

Алексей Иванов останавливается:

— Если он здесь, чего же мы за реку идем? Сталина здесь оставим, а сами туда? Нет, брат, это не тот закон.

И он, несмотря на протесты Зайченко и Юсупова, идет обратно.

— Командующий… Чуйков!.. — вдруг шепнул Зайченко.

Высокий, крепко сложенный генерал идет навстречу Иванову.

— Здравствуйте, товарищи! — говорит генерал Чуйков.

— Здравствуйте, — чеканно отвечают в один голос бойцы.

— Здорово дрались, ребята! Мы наблюдали за вами. Особенно вы, товарищ гвардии сержант. Ваш подвиг — пример для всех.

Иванов, набравшись смелости, обращается к генералу Чуйкову:

— Товарищ командующий, разрешите обратиться. Гвардии сержант Иванов.

— Пожалуйста…

— Слух есть, товарищ Сталин приехал, здесь находится.

— А было ли, товарищ Иванов, время, когда мы без Сталина находились? А? Да разве без него устояли бы? Здесь он, и всегда был с нами!.. Товарищ гвардии старший сержант!.. От имени Родины награждаю вас орденом Красного Знамени…

Он оборачивается к сопровождающему его полковнику, берет из его рук орден и прикалывает на грудь Иванова.

Грохот боя в это время замирает. Но где-то вдали слышно могучее «ура».

— А що це там за «ура» такое, товарищ командующий? — спрашивает Зайченко.

— Помните слова Сталина: «Будет и на нашей улице праздник!»? Он наступил! Сегодня соединились Донской и Сталинградский фронты. Немцы взяты в гигантские клещи. Это — великий перелом в войне. С победой, товарищи! Сдержали мы слово, данное товарищу Сталину, и отстояли Сталинград. Спасибо всем вам, спасибо!

— Служим Советскому Союзу! — дружно отвечают бойцы.

Кабинет Сталина. Вечер. Огонь не зажжен. Сталин, Молотов, Калинин, Маленков и Берия слушают радиопередачу.

Отдаленно слышится знакомый голос диктора Левитана:

Две отборные немецкие армии, шестая и четвертая танковая, насчитывавшие свыше трехсот тысяч, перестали существовать… Пленено две тысячи пятьсот офицеров и двадцать четыре генерала с генерал-фельдмаршалом Паулюсом во главе.

С т а л и н. Молодцы сталинградцы! Окончательно провалились все эти мольтке, шлиффены, людендорфы, кейтели. За последние тридцать лет Германия дважды оказалась битой, и не случайно.

М о л о т о в. В сорок первом году они валили все на мороз, теперь свалят на степи и бездорожье.

С т а л и н. Еще бы!

М о л о т о в. Навсегда дискредитирован дутый авторитет немецкой военной мысли…

С т а л и н. А мы повторим удар, чтобы не зазнавались. Старик Кутузов был на десять голов выше немецких барабанных генералов. Он говорил: хорошо подготовленное контрнаступление — очень интересный вид наступления. Это они у нас пробуют второй раз. В немецкой науке об этом ничего не сказано.

Входят Антонов, Штеменко.

С т а л и н. Как дела со сталью?

Б е р и я. Отлично, товарищ Сталин.

С т а л и н. Вот это хорошо. Конечно, они пока еще будут сопротивляться, но скоро наши войска очистят от них советскую землю и начнут громить фашистские орды на их собственной территории. Теперь одна задача — вперед и вперед!

Карта фронта, передвигаются флажки. Голос диктора Левитана:

Попытка германской армии перейти в наступление на Курском направлении закончилась для нее плачевно. Красная Армия перешла в контрнаступление по всему фронту и освободила значительную часть временно захваченных немцами советских территорий.

Иванов, Зайченко и Юсупов с автоматами в руках бегут по горящей, заваленной обломками зданий улице. Немцы стреляют по ним из укрытий, идет бой за разрушенный город, в котором до войны жили Иванов и Зайченко. Все вокруг сожжено, изуродовано.

— Вот это наш клуб, здесь я увидел ее в первый раз, — говорит Алексей, останавливаясь у развалин. — А там наша школа, наташина школа… одни развалины…

Бойцы огибают угол здания и наскакивают на фашистского офицера, наблюдающего в бинокль за боем.

Узбек подкатывается ему под ноги, а Иванов, схватив его, взваливает себе на плечи. Они бегут дворами и садиками.

— Хороший «язык» взяли, — с удовольствием восклицает Юсупов, — штабной «язык»! Дорогу не потерял?

— Я тут и слепой вывернусь. Свои места, — говорит Иванов, задыхаясь под тяжелой ношей.

Вдруг он останавливается.

— Ну-ка, Юсуп, посторожи его, — глухо произносит он и в ужасе разглядывает пепелище, на котором они находятся.

Тем временем Юсупов деловито обыскивает, обезоруживает и связывает пленного.

Юсупов торопит Алексея:

— Пойдем, дорогой, пойдем.

— Юсуп, Костя, да это наш дом, — растерянно шепчет Иванов. — Тут наша комната была… — показывает он на воронку, из которой торчат железные ножки исковерканной кровати. — Я, брат, тут родился. Эх, мама родная, моя старушка, что с тобой стало? — сквозь слезы шепчет Алексей и, опустившись на землю, щекой прислоняется к пеплу родного дома.

Немец презрительно молчит.

Узбек говорит ему:

— Это, слушай, не война… Что вы делаете? Детей убиваете, женщин убиваете — такого нигде нету. Сволочь ты, это самый верный слово будет.

— Я не сволочь, я есть офицер. История, ферштейст? История имеет закон. Дейчланд идет форвертс, вперед. Совет идет назад… назад. Вы — стара эпоха… Мы — нова эпоха, жизнь…

Алексей Иванов поднимает Лицо с земли, оно серо от пепла и слез.

— Это кто сказал?

— Адольф Гитлер, фюрер.

— Ага, он так сказал? Добре…

Узбек, нервничая, срывает с плеча автомат и направляет его на офицера:

— Как свинья умирать будешь! Ей-богу, клятва даю: ни один живой фриц не оставлю!.. Сюда стать!

Алексей останавливает Юсупова:

— Нет, милый, мы его не убьем… Мы ему такую казнь придумаем… Ты сам откуда? — спрашивает он офицера.

— Берлин. Унтер ден Линден.

— Ага, добро!.. Вот я как приду на твой Унтер ден Линден, кисель из твоего дома сделаю. Понял?

— В наш Берлин ни-ког-да война не будет. Ни-ког-да!

Юсупов хватает офицера.

— У-у, шайтан, шайтан, — кричит он, норовя задушить офицера.

— Погоди, Юсуп. Ты слышал, немец, что я тебе сказал? Один прах от твоего Берлина оставлю, — голос Иванова повышается до крика: — И не кричи тогда, что я жестокий, слышишь? Я добрый, я никого не трогал. Я к тебе не лез. Я добрый, но теперь ты, скотина, молчи, слова не вымолви. Ступай вперед!

Бойцы пробираются к своим. Иванов оглядывается:

— Прощай, родной дом!

Юсупов качает головой:

— Я твой политика не согласен… Если каждый фриц будем оставлять, большой себе убыток сделаем.

— Я хочу, чтобы он своими руками выстроил мне мой дом. Я хочу дожить до того, Юсуп, когда вот такая сволочь, как этот немец, сам скажет: «Да будет проклят Гитлер, что породил меня, да буду проклят и я, что породил Гитлера»…

Они идут по развалинам, среди пожаров. Уличный бой еще продолжается. Куда-то на руках волокут маленькую пушку, на перекрестке стреляет пулемет, но улицы уже заполняются народом.

Женщины бросаются к советским бойцам, обнимают Иванова, Юсупова, Зайченко, плачут у них на груди.