«Портрет» Эль Греко - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/18
• Следующая

Козюренко понимающе улыбнулся.

— Когда они выходили из склада, — продолжал подполковник, — кладовщица услышала только, как Галицкий раздраженно бросил Прусю: «Я не позволю лезть к себе в карман!»

— Ну-ну, интересно... — пробормотал Роман Панасович.

Этого было достаточно, чтобы подбодрить Раблюка. В его голосе зазвучали победные нотки:

— Директор заготконторы свидетельствует, что в последние дни у Пруся ухудшились отношения с Галицким, хотя раньше они были друзьями — водой не разольешь... — Подполковник замолчал, ожидая, вероятно, козюренковского комментария, но Роман Панасович ничего не сказал. — Собственно, о заготконторе все...

Козюренко понял, что это был самый главный козырь начальника милиции.

— Во-вторых, — продолжал Раблюк, — наш участковый инспектор опросил соседей Пруся. Большинство утверждает, что Прусь и его сосед по усадьбе Якубовский почти ежедневно ругались по всякому поводу. Достаточно было курам Якубовского покопаться на грядках у Пруся, и уже возникала ссора. А то начинали ссориться из-за какой-то сливы... Якубовский угрожал, что убьет Пруся...

— Убьет Пруся... — машинально повторил Роман Панасович.

— Вы полагаете? — даже перегнулся через стол Раблюк.

— Нет... нет... Рассказывайте дальше, пожалуйста... Кстати, ваши сотрудники допрашивали Якубовского?

— Он был понятым, когда предварительно осматривали дом убитого. Разумеется, его расспрашивали, не заметил ли он что-нибудь подозрительное. Говорит — нет... Возможно, мы тут допустили ошибку, но что поделаешь...

— Ничего... — Козюренко понравилось, что Раблюк сказал «мы» — не выкручивался, не валил на инспектора угрозыска, выезжавшего на место преступления.

— Как утверждают судебно-медицинские эксперты, убили Пруся между одиннадцатью и двенадцатью ночи. Утром восемнадцатого мая его видели у заготконторы с каким-то гражданином. Потом они вместе обедали в чайной. Понимаете, — почему-то виновато улыбнулся подполковник, — городок у нас небольшой, и свежий человек бросается в глаза.

— Приметы? — Роман Панасович чуть пошевельнулся в кресле — сообщение заинтересовало его.

Подполковник быстро сказал:

— Пожилой мужчина в потертом темно-синем костюме и серой фуражке армейского образца, но с мягким козырьком, среднего роста, лицо в морщинах.

Дежурная заготконторы сказала: «Как печеное яблоко...»

Роман Панасович кивнул: видно, попалась женщина наблюдательная.

— А это ответ из области на ваш вчерашний запрос, — Раблюк подал телефонограмму.

Роман Панасович пробежал глазами неровные строчки: записывали быстро и не очень разборчиво, но Козюренко научился свободно читать любой почерк.

— Действительно любопытно... — сказал неопределенно, словно сомневался в подлинной ценности сообщения, хотя это было не так: из области подтверждали, что во время войны Василь Корнеевич Прусь находился в партизанском отряде, действовавшем на Львовщине, и что именно этот отряд напал на гитлеровский обоз и захватил несколько машин с ценностями, которые враг пытался вывезти в Германию. — Интересно... Давайте сделаем так, Иван Терентьевич. Во-первых, вызовите сюда, в райотдел, Якубовского. Я хочу поговорить с ним. Во-вторых, ознакомьте всех ваших работников с приметами неизвестного, с которым видели Пруся. Дежурной заготконторы покажите паспорта обитателей гостиницы — может, среди них опознает человека, приходившего к Прусю. Поинтересуйтесь теми, кто выписался из гостиницы вчера и позавчера. Если кто-то похож, — он улыбнулся, — на печеное яблоко, немедленно сделайте запрос — пусть сразу же пришлют фотографию для опознания.

Козюренко выдержал паузу, и подполковник понял его.

— Будет исполнено! — встал он. — Мы приготовили вам для работы кабинет моего заместителя, на третьем этаже. Там уютнее... Но если вас устраивает мой...

— Ну что вы, Иван Терентьевич! Мне нужны стол, телефон и диван — больше ничего. Правда, еще... Не сможете ли вы достать какое-нибудь одеяло и подушку? Иногда жаль терять время...

— Еще как, — махнул рукой Раблюк. — Кстати, если не возражаете, я хотел бы пригласить вас на обед.

— Благодарю, но не хочу связывать вас обещанием.

Когда вы обедаете? О, в три? Чудесно, постараюсь быть. Однако не обижайтесь, если не удастся. У нас же с вами служба такая.

Раблюк кивнул: действительно, служба беспокойная — не знаешь, где будешь через полчаса.

Кабинет заместителя Раблюка понравился Козюренко. Из его окна открывался красивый вид — перспектива длинной улицы, с одной стороны одноэтажные коттеджи, утопающие в садах, с противоположной — парк.

Козюренко немного постоял у открытого окна, с наслаждением вдыхая аромат цветов, вздохнул и сел к телефону. Набрав номер начальника областного управления милиции и услышав, как громко задребезжала мембрана, удовлетворенно сказал:

— У тебя, Юрко, чувствую — все в порядке. Буду рад скоро увидеться, а то черт знает что творится: ты в Киеве — меня нет, я во Львове — ты где-то пропадаешь.

— Старина! Жму твою лапу. Приезжай вечером.

Нина будет рада. И никаких отговорок, здесь я начальство. Вчера хотел тебя встретить в аэропорту, да, понимаешь, такое вышло... Короче, приедешь — расскажем... Ну, а у тебя как дела? — спросил без всякого перехода.

— Идут, — не совсем уверенно ответил Козюренко. — А чтобы они шли быстрее, ты вот что, дружище, сделай... — Представил, как Юрко нажал кнопку магнитофона, боясь что-нибудь упустить... Хотя нет, Юрко, может быть, потянулся за карандашом и прижал локтем лист бумаги, чтобы удобнее было писать. По привычке причмокивает губами, совсем как ученик первого класса, а ему уже за пятьдесят... Черт, как незаметно бегут годы! Кажется, совсем недавно закончили с Юрком юридический факультет, и вот оба уже в чинах, у самого — лысина, а у Юрка от забот побелела голова Но голос у него не изменился. Такой же бодрый и густой. Девушки, бывало, влюблялись в него по телефону...

— Ты меня слышишь, Юрко? — спросил Козюренко, потому что показалось, что тот молчал чуть не минуту.

— Конечно.

— Свяжись с облпотребсоюзом. Надо, чтобы оттуда послали в Желеховскую заготконтору на должность убитого Пруся хорошего человека. Да, правильно, начальником цеха по переработке овощей. В этой заготконторе, как я понимаю, есть комбинаторы и сукины сыны, а желательно было бы, чтобы они этого нового человека приняли как своего... Я хотел бы с этим человеком поговорить перед тем, как он приедет в Желехов. И еще... ужинать буду у тебя, если организуешь сегодня репродукцию этой проклятой картины...

— Как тебе не стыдно, — даже захлебнулась мембрана. — Это же шедевр мировой живописи!

— И этот шедевр может исчезнуть, если я не буду иметь репродукцию.

— Можешь считать, что она уже у тебя.

— Ты уверен?

— Я знал, что она тебе понадобится. Директор картинной галереи уже привез ее.

— Ну, дружище, ты меня растрогал. Нужны также данные о деятельности партизанского отряда Войтюка.

— В котором был Прусь?

— А ты, вижу, в курсе ..

— К нам такие криминалисты приезжают не каждый день. Сейчас я пошлю кого-нибудь из ребят в архив.

— Тогда, возможно, тебе придется угощать меня сегодня еще и обедом..

— С радостью. Сейчас позвоню Нине...

— Не надо, зачем ей лишние хлопоты?

— Э-э, голубчик, мне же потом достанется — почему не предупредил...

Положив трубку, Роман Панасович придвинул к себе дело Пруся. Уже просматривал его, но должен знать все досконально.

С маленького фото на него смотрел человек с лохматыми бровями и мясистым носом. Смотрел так сурово и подозрительно, что Козюренко показалось — улыбка никогда не касалась его губ. Этот мрачный человек родился в тринадцатом году в небольшом селе под Львовом. Родители его — крестьяне, и сам он тоже жил в селе.

С сорок третьего года — в партизанском отряде. После войны все время в Желехове, в заготконторе. Только сначала он был обыкновенным рабочим, потом мастером и, наконец, начальником цеха. Что ж, рост закономерный. Прусь заочно окончил техникум пищевой промышленности. Был он человеком не очень-то и грамотным, судя по нескольким ошибкам в автобиографии, но, конечно, дело свое знал, ибо в райпотребсоюзе отзывались о нем как о специалисте хорошо, не раз премировали и объявляли благодарности. Жил скромно. Дом, правда, построил большой, с мансардой. Но он был почти пуст. В трех нижних комнатах стояли почерневшие от времени стол, стулья, дешевенький шкаф и продавленный диван. Только в мансарде, где Прусь жил, весь пол закрывал красивый ковер, а над широкой тахтой, застланной пушистым гуЦульским покрывалом, нависал импортный торшер.

• Предыдущая
• 2/18
• Следующая