Урук-хай, или Путешествие Туда… - Байбородин Александр Владимирович - Страница 76

• Предыдущая
• 76/91
• Следующая

И пошёл, будто пританцовывая, между мёртвых людских тел, внимательно их оглядывая. Выбирал себе оружие.

– Чего стоим? – как ни в чём не бывало спросил Гхажш. – Чего глазеем? Мертвяков не видели? Их сегодня много будет. Бежим, он нас догонит.

– Бежим, – тупо кивнул я.

Мы обогнули завал из трупов и побежали дальше, но мне всё время мучительно хотелось оглянуться и посмотреть, что же там делает корноухий гхама, умеющий стрелять «с музыкой».

Не возьмусь описать, что творилось в деревне. Вой и звон оружия был слышен даже на краю котловины. Основной бой шёл у колодца, но отдельные схватки можно было видеть и между домами.

Я чуть замедлил шаг, решая, что же нам теперь делать, и меня обогнал Гхажш. «Я – впереди! – прокричал он. – Гхай – слева, Огхр – справа, Чшаэм замыкает. К колодцу, ребята! Быстрее! Агх! Агх! Агх!»

Кто воевал, тот знает, как бывает страшно в бою. Страшно стоять в строю, когда с небес дождевыми каплями падают стрелы. Страшно, когда, склонив пики, во весь опор на тебя несётся роханская конница. Страшно стоять на стене под каменным градом из осадных машин. Страшно, когда лезешь на стену по хлипкой, шатающейся, готовой упасть лестнице навстречу льющемуся кипятку. Но ничто не сравнится с ощущением, когда сходишься с врагом грудь в грудь, лицом к лицу, и в безумии чужих глаз видишь отражение собственного ужаса.

Хотите выжить и победить – зажмите сердце, чтобы не порвалось, отбросьте чувства и делайте то, что должно делать. Война – тяжёлая работа.

Многие в тот солнечный день утонули в моих глазах. Я рычал и выл, как зверь. Я крутился волчком и раскачивался языком колокола. Я припадал к земле в «метёлочках», взлетал «мячиком» и падал обратно «камнем». Я раздавал направо и налево пинки и тумаки. И если бы Вы знали, сколько раз про себя я вознёс хвалу моим безвестным предкам, что сумели сохранить для потомков жестокий навык боя, упрятав его в коленца весёлой пляски. Хотя вряд ли то, что я делал в тот день, походило на танец.

Кугхри жил собственной жизнью. Он то ухарски свистел, то радостно звенел, то обиженно скрежетал, то грубо и смачно чавкал. Он синей, как ночь, птицей порхал с ладони на ладонь, чертил в воздухе сложные кривые и словно в насмешку, где попало, рисовал на людских телах красные губастые улыбки.

Постепенно страх и ярость покинули меня. Наверное, тот маленький, внутри меня, что так боялся смерти, не выдержал собственного страха и умер. Я воспринимал окружающее, не испытывая никаких чувств, и работал размеренно и точно, как когда-то в дрягвинской кузнице. Рядом молча и деловито рубился Огхр. Гхай, наоборот, непрерывно что-то орал на Тёмном наречии, угрожающе и хрипло. Гхажш успевал даже отдавать приказы снагам, оказавшимся рядом с нами. Он тоже кричал на Тёмном, но странным образом я понимал его. «Держитесь вместе! – орал он, отражая и нанося удары. – Нападайте кучей на одного! Ранил одного – бей следующего, раненого добьют!» Где был эльф во время боя, я не знаю, но когда мне приходилось совсем туго, откуда-то прилетала стрела, и я получал пару мгновений передышки.

А потом всё кончилось. Кончилось сразу. Вдруг.

Я занёс клинок для очередного удара и обнаружил, что бить мне некого. Очередной противник рухнул с копьём в спине. За ним стоял какой-то снага в косо съехавшей на лицо повязке, закрывавшей лишь один глаз. Никого живого в серо-зелёном плаще рядом не было.

Из узкой щели в колодезной стене доносились нечленораздельные вопли и уверенный голос Гхажша. В пыльном мареве возник корноухий эльф с гондорским мечом в руках и, небрежно ткнув кого-то, вывалившегося из прохода, сам просочился внутрь. Вопли за стеной сначала усилились, а потом начали затихать.

Я привалился к стене, сначала боком, а потом повернулся к ней спиной и съехал вниз, усевшись прямо в пыли и вытянув ноги. Тело не чувствовало ничего. Совсем ничего.

Рядом, шагах в двух, бился об землю Огхр. Он громко рыдал, молотил по земле кулаками и, только что, не грыз её.

Шатаясь, из прохода в стене выбрался Гхай, огляделся, осторожно обошёл Огхра и подошёл ко мне.

– Ты весь в крови, – сказал я ему.

– Чужая, – он попытался махнуть рукой, но лишь уронил кугхри и уселся рядом со мной. – Ты тоже…

Я поглядел на себя. Действительно, я был залит засыхающей бурой жижей весь, от подошв на сапогах до кончиков волос на голове.

– Тоже чужая, – сказал я и кивнул на затихающего Огхра. – Что с ним?

– Отходняк у него такой, – ответил Гхай, доставая склянку с шагху. – Не любит убивать…

– А ты любишь?

– Да кто ж это может любить… – Гхай сделал несколько глотков и передал склянку мне. – Но меня хоть так не колотит. Только после первого раза…

– Меня тоже колотило, – я глотнул шагху, огненная влага лилась в горло как вода, не принося опьянения. – Когда бородатого убил в горах. А сейчас ничего не чувствую. Совсем ничего. Только усталость, словно в кузнице молотом махал.

– Ну и радуйся, – сонно сказал Гхай. – Чего хорошего, когда так. Шагху допивай.

– А Гхажш с Огхром?

– Гхажш у нас предусмотрительный, у него ещё есть, – Гхай начал подниматься. – Пойду я к нему. Он обязательно будет раненых расспрашивать, надо помочь.

Я вздрогнул, вспомнив, как расспрашивали раненых роханцев.

Вокруг ходили сонные, вялые снаги. Время от времени кто-нибудь из них тыкал копьецом в одно из валявшихся тел. Иногда после такого тычка раздавался крик.

Подошёл корноухий эльф, воткнул в землю окровавленный до рукояти, иззубренный меч и уселся рядом со мной на корточки.

– Что они делают? – спросил я его.

– Раненых добивают, – равнодушно ответил он.

– Я понимаю, – встряхнул я головой. – Я хотел спросить, зачем? Ведь всё уже кончилось.

– А что с ними можно сделать? – вопросом ответил эльф. – Кое-кому я, может быть, смог бы помочь. Но не всем. На такой жаре их раны скоро загниют. Так что это можно считать милосердием.

– Милосердием? – изумился я. – Я понимаю, убить врага в бою – доблесть. Но вот так добивать раненых, это мерзость.

– Они всё равно не выживут, – грустно усмехнулся эльф. – Их некому лечить. И снагам сейчас не объяснить, почему не надо убивать врагов. Они так убивают свой страх. Ты уже сделал, что мог, половинчик. Ты доблестно бился.

– Ты тоже.

– Не стоит об этом, – эльф покачал головой. – За свою жизнь я убил много больше орков, чем спас сегодня. У меня долгая жизнь.

– Почему? – спросил я. – Я хочу сказать, почему ты их спасаешь?

– Потому что однажды я понял, что они наши дети. Наши несчастные, измученные дети. Моргот[37] – великий обманщик. Он не способен творить, но способен искажать чужое творение. Когда дети обманутых им эльфов вернулись к нам, мы встретили их стрелами. Мы не могли поступить иначе, и Моргот это знал. Он знал, насколько непереносима будет для нас эта живая насмешка. И мы попались на эту злую шутку, оказавшуюся таким долгим и страшным обманом. Мы думали, что воюем со Злом, а воевали с собственным искажённым отражением. Со своими детьми.

– Но они же заключили союз с Мелькором?

– Ты знаешь это имя Моргота? – удивился эльф. Я кивнул. – А у кого им ещё можно было искать помощи? Они ненавидели его так же, как мы, а может быть, и сильнее, но они хотели жить. Выжить. Они не унаследовали от своих обманутых родителей вечной жизни, но они хотели прожить ту короткую, что у них ещё остаюсь. Мы могли им помочь, но мы не поняли их, не захотели понять. Не захотели сделать усилия. Мы были ослеплены собственной гордостью. Ещё бы. У нас был Свет, которого они лишились. Мы сами толкнули их в объятия того, кого они ненавидели. А потом пришли новые поколения, и начало забылось, потому что все очень хотели его забыть. Война осталась. Мы воевали с ними, думая, что защищаем Добро и Свет, а, на самом деле, в хоре Айнур мы пели песню, придуманную Мелькором. Нам дан был Свет, а мы растратили его на бессмысленные войны с собственными детьми и пустячные безделушки: камешки, колечки.

• Предыдущая
• 76/91
• Следующая