Урук-хай, или Путешествие Туда… - Байбородин Александр Владимирович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/91
• Следующая

Гхажш разогнулся, посмотрел по сторонам, остановил взгляд на безголовом трупе и выцедил из зубов длинную фразу из одних «гх», «жш», «взх» и подобных звуков. Я не понял ни единого слова. Лишь после этого он посмотрел на меня. Думаю, что он меня ненавидел. Такие у него были глаза.

Он вынул из поясного бэгга маленькую бутылочку и начал поливать мою грудь её содержимым. Вот теперь мне стало по-настоящему больно. Словно огонь охватил каждый надрез на коже, не говоря уж о полоске открытого мяса. Я заорал, словно меня резали. Гхажш, однако, никакого внимания на это не обратил. Впрочем, на свою кровь, что всё ещё капала с надрезанного предплечья, он тоже внимания не обращал. Спрятав бутылочку, он вынул откуда-то изогнутую иглу и, отвернувшись к факельному свету, долго вдёргивал в неё нитку.

Мимо него бегали орки. Кто-то за ноги уволок обезглавленный труп. Четверо других осторожно подняли и унесли на плечах тело Гху-ургхана. Но меня никто не касался, лишь Гхажш иногда косился оборачиваясь. Наконец, нитку он вдёрнул, повернулся ко мне, приладил на место болтающуюся ленту моей кожи и принялся зашивать прореху на моей груди… Словно заплату ставил на старую прохудившуюся одежонку. Этот, неровными стежками положенный, шов до сих пор украшает моё тело. Зашив, Гхажш немного полюбовался на свою работу, видимо, остался ей доволен, затем достал баночку с чёрной, резко пахнущей дёгтем мазью и замазал мне этой штукой всю грудь. Должен Вам сказать, что лечение орков отличается от пытки только исходом. По ощущениям они почти одинаковы.

Но я был рад этой боли. Она означала, что я ещё буду жить!

Несколько последующих дней выпали из моей памяти. Я спал. Не потому, что очень устал или болел так, что не мог делать ничего другого. Всё было гораздо проще. Ещё в подземелье Упокоищ, то есть Умертвищ, Гхажш дал мне выпить немного воды, предварительно капнув туда пару капель неведомой жидкости из крохотного пузырька. Вот от этих-то капелек я и провалился в сон, как в омут.

Сознание моё покинуло мир и отправилось путешествовать по местам загадочным и странным. В иных из этих мест мне позже довелось побывать и наяву, как в подземельях разрушенного Барад-Дура, например. Иные же и по сю пору остаются для меня столь же загадочными и странными. По правде сказать, у меня нет сейчас желания посещать эти места, даже если бы я знал, где их искать. В моих видениях подземелья Барад-Дура были просто загадочны, даже загадочно привлекательны, наяву же – опасны, если этим словом можно хоть как-то обозначить то, что довелось там пережить. Думаю, что и другие места наяву будут выглядеть в том же роде. Опасными. А я, как и всякий хоббит, люблю покой и уют и предпочитаю не лезть на рожон, когда его можно обойти. Если Вы понимаете, о чём я.

Среди моих видений были и, действительно, привлекательные, даже соблазнительные, и о некоторых я потом мечтал довольно долго. Но сейчас и они не вызывают у меня желания увидеть их в яви. Я уже достаточно прожил, чтобы знать, что соблазн – это только соблазн, а видение – всего лишь видение, сколь бы привлекательным оно не казалось. Жаль, что даже наяву не всегда сразу можно различить, где действительность, а где чужой и злобный морок, «улл»[10] – на Тёмном наречии.

Когда я проснулся, в комнате было светло. Именно это меня больше всего поразило – комната. Я, было, подумал, что нахожусь в родном Хоббитоне, и всё происшедшее – всего лишь сон похмельный, такой же странный и загадочный, как и все остальные видения. Но потом обнаружил, что потолок находится не меньше, чем в восьми футах над моими глазами, и, стало быть, это никак не может быть Хоббитон. Это не может быть даже Бри, потому что в «Гарцующем пони» хоббитов селят в очень приятных смиалах с обычными для хоббитов потолками. Маслютики столько лет ведут дела с нашим народом, что выучили хоббитские пристрастия и предрассудки лучше собственных.

Не сказать, что комната была очень просторна, но она не была и маленькой. В самый раз для спальни. На противоположной, от меня, стене расположился изрядной величины камин, но он не был зажжён, хотя сложенные ровным колодцем дрова показывали, что зажечь его можно в любую минуту. Свет шёл из высокого стрельчатого окна, забранного изящной кованой решёткой. Всё помещение было чистым и опрятным, но совершенно не в хоббитском вкусе.

Вторым моим впечатлением стало покрывало на постели. Оно было белым! Может, не совсем белым: домотканая холстина не форностский лён. Может, слегка желтоватым. Но не серым, не бурым, уж тем более не чёрным. Обычное холщовое рядно, какое и у нас в Хоббитоне все используют для простыней, скатертей и покрывал. Для непраздничных, я имею ввиду.

Кровать, на которой я лежал, укрытый тем самым покрывалом, была огромна. Она была столь велика, что я отчего-то подумал, будь это наше с Настурцией Шерстолап семейное ложе, то хватило бы места и для Тедди. И спохватился. С какой стати мне представлять себя в одной постели с Настурцией? Мало мне жути наяву? И при чём тут Тедди? Мы с ним друзья, но не настолько же, чтобы я тащил его в собственную семейную постель. Да и несемейную тоже.

Верно, пробуждение моё было не совсем окончательным, и сонное зелье продолжало играть свои шутки.

Я сел на кровати и обнаружил, что ко всему прочему, я ещё одет в ночную рубашку! Рубашка была в два раза длиннее меня и так широка, что мне пришлось искать самого себя. То есть найти, где кончаются рукава и начинаются мои руки, а потом сообразить, на сколько же мне придётся подворачивать подол, чтобы можно было ходить. Соображалось плохо. Примерно, как после удара по голове на берегу Брендивина. Какие-то мысли в голове бегали, но построиться во что-то связное и понятное они никак не желали. Суетились, каждая сама по себе. Но рукава я всё же сумел подогнуть, а с подолом решил не возиться, а просто держать руками, когда придёт нужда, куда-нибудь идти.

Тем более что идти мне пока никуда не хотелось. Грудь саднила, и, заглянув под рубашку, я обнаружил на ней толстый рубец, из которого во все стороны торчали нитки. Рубец сильно чесался, но трогать его я не решился. Уж больно необычно и странно это выглядело: моя собственная грудь, зашитая грубым швом, завёрнутым внакрой. Почешешь – вдруг разойдётся. Испытывать оркское искусство врачевания вновь мне не хотелось. А в том, что меня опять будут лечить, случись что, я не сомневался.

Даже Тедди понял бы, что зачем-то я оркам нужен, хоть он и не склонен к долгим размышлениям. Меня не убили сразу. Более того, со мной обращались почти хорошо, насколько можно хорошо обращаться с пленником. Даже грубую шутку Урагха Гхажш пресёк сразу же, а теперь, немного зная орков, я понимал, что это, действительно, была шутка. Вполне в орочьем духе. Меня кормили не «на убой», но и не скуднее, чем любого из тех орков, что я видел. Меня лечили, причём дважды, не могу сказать, что это лечение было приятным, но своё дело оно сделало, я чувствую себя здоровым. И самое главное. Меня не просто искали после побега. Ради меня они вступили в бой с другими орками и рисковали жизнями, а некоторые и расстались с ней. Кроме того, они уже довольно долго тащат меня, даже бесчувственного, и дотащили до этого чистенького домика. С бесполезным и ненужным пленником так не поступают.

Возможно, эти орки отличаются от тех, других, и от тех, о которых я читал. Возможно, мои настоящие испытания ещё впереди, но для них я нужен здоровым. Гадать обо всём этом было бессмысленно. Оставалось положиться на естественный ход событий. В одном я пока был уверен: убивать и пытать меня сейчас не будут, и со мной будут обращаться хорошо, насколько орки, вообще, могут хорошо обращаться с кем-либо.

Сейчас моя тогдашняя уверенность кажется мне смешной. Но тогда, обдумав всё, что знал, я воспрянул духом. Наверное, всё же это сонное зелье не давало мне соображать холодно и расчётливо. Лишь одна странность зацепилась в памяти: судя по разговору, Гхажш и Гхажшур были родными братьями. Что их сделало врагами?

• Предыдущая
• 18/91
• Следующая