Зона испытаний - Бахвалов Александр - Страница 37
- Предыдущая
- 37/63
- Следующая
Извольский плавно тронул машину и до самого города ехал очень опасливо, как это делают, когда в машине сидят ребенок.
– Ну вот ты и дома.
Машина остановилась у подъезда. Ливмя лил дождь, ровно и мощно рокотавший по крыше «Волги», заглушавший все звуки города. Витюлька включил свет.
– Не надо, погаси.
Ей не хотелось, чтобы он сейчас видел ее, угадал по лицу, о чем она думала.
– Устала?
– Немного.
– Скажи, о чем ты молчала?
– О чем? Обо всем. – Она улыбнулась и вскинула на него глаза. – Ну до свидания? – почему-то спросила Валерия.
– До свидания. – Он попрощался как посторонний.
«Нехорошо вышло… Будто тороплюсь поскорее убежать», – думала она, забыв, какую ручку нужно дернуть, чтобы дверца отворилась. Когда он наклонился, чтобы помочь и невольно навалялся на нее, она не потеснилась.
– Будешь приходить?
Извольский посмотрел ей в глаза.
– Потом не пожалеешь? – От недавней скованности Витюльки ничего не осталось, он говорил легко и свободно, словно рядом с ее домом все было проще, уместнее.
Не отводя взгляда, она покачала головой.
– До свидания, – сказала она еще раз, но уже по-другому. А перед тем как захлопнуть дверцу, наклонилась, мелькнула улыбкой и быстро побежала к подъезду, хотя дождь уже перестал.
…Поднявшись в квартиру, она, не зажигая света, поглядела во двор. Машины не было. На асфальтированной дорожке, где только что стояла «Волга», поблескивала лужа. Потом на лужу наехало такси, глухо хлопнули дверцы, завыл мотор, лужа поволновалась и разгладилась. На жестяной откос по ту сторону окна падали редкие крупные капли, видимо со стены.
День, которого она ждала, оказался долгим, до краев наполненным переживаниями… и оставил после себя чувство нечистоты.
«Но теперь все, теперь хорошо. Я думала об этом, когда встретила его в городе…» – мысленно повторяла Валерия.
Но сколько бы она ни старалась уверить себя, что в первую же встречу прониклась сердечным расположением к Извольскому и ни о ком другом не думала, это было неправдой.
Она уже не была той беспечной девочкой, обласканной заботливостью Лютрова. То недолгое время она прожила, как в тумане, в неведении настоящей жизни, начавшейся для нее только теперь, когда Лютрова не стало. Наваждение прошло, и невозможно было оставаться прежней. Чувство перемены в себе, опрощающее ее прежние понятия о жизни, – вот что определяло и оправдывало все то, что казалось немыслимым раньше.
Это пришло не сразу.
Сначала были слезы, чувство незаслуженной обиды, и не было никого, кто мог бы утешить, сказать какие-то слова, которые говорят людям в ее положении. У нее не было близкого человека. Бабушка стара и больна, а мать… Валерия хорошо знала мать, вернее, все дурное в ней. И наступили похожие один на другой дни душевной глухоты – будь что будет. Но продолжалось это недолго. В голове стали рождаться самые невероятные планы: то она собиралась уехать в какие-то далекие края, в то же Заполярье, откуда скоро вернется отчим, то решала подыскать комнату в городе, однако, когда подруга сказала, сколько платить за такую комнату, получалось, что жить будет не на что. Несколько дней она всерьез думала уехать в Перекаты, но и это было невозможно. Там вся улица знала ее, все считали, что она вышла замуж. Жить там одной, с ребенком на руках… Нет, уж лучше оставаться здесь, в большом городе, где никому нет дела до тебя.
От всех этих забот совсем худо стало на работе. Чертежи все чаще возвращались к ней для исправлений, и, глядя на сердито подчеркнутые старшим инженером ошибки, ей хотелось плакать…
Когда Валерия познакомилась с Одинцовым, она и в самом деле подумала, что интересует его. Он говорил о ее красоте. Говорил, что пишет либретто балета «о временах древнего Египта, не оставившего миру ничего, кроме красоты». С Одинцовым было успокоительно. Неторопливым движениям журналиста, его жестам, походке хотелось подражать, его шуткам не нужно было улыбаться через силу, они смешили. Его умение беседовать в каком-то подстрекающем тоне заставляло спорить с ним, и у Томки, и у Валерии всегда находилось, что ответить. Он ухаживал так, что это не бросалось в глаза, и потому его внимание льстило, как похвала по секрету. Он умел смотреть на все просто, невозмутимо… Примеряя все эти свойства журналиста к своей главной заботе, к себе – матери, Валерия решила, что рядом с таким человеком ей жилось бы легко, – он так уверенно чувствует себя в жизни, будто ему наперед известно, чего людям ждать завтра, через год…
Но они как-то вдруг перестали бывать вместе. И Валерия не понимала отчего, пока не узнала, что Одинцов предпочитает проводить время с Томкой.
В день встречи с Долотовым в редакция Валерия собралась в летний театр, где начинались гастроли столичной драматической труппы. И хотя балеты по ее просьбе доставал Одинцов, сам он не пошел с ней.
– Вечерняя работа, – сказал он по телефону. – Но вашей спутницей будет большая любительница театра!
И случилось так, что не спектакль потом вспоминала Валерия, а все то, что говорила ей Лидия Владимировна. Она жила вдвоем с малолетней сестрой и, как все незамужние женщины в ее возрасте, за глаза говорила о мужчинах без обиняков. Прогуливаясь в антракте по дорожкам вокруг деревянного здании театра, Лидия Владимировна высказывалась об Одинцове весьма определенно.
– Пря всей респектабельности он двоечник.
– Двоечник? – не поняла Валерия.
– Именно. Знаете, среди школьников двоечники всегда насмешничают над теми, кто поспособнее… Вам он нравятся?
– Мне? – Валерия не сразу нашла, что ответить. – С ним не скучно. Больше ничего.
– Человек он неглупый, но… Не выносит ни сложных людей, ни сложных обстоятельств… «Женщина должна быть пуста и покорна, как барабан!» Это его афоризм. На других инструментах он не играет. Вот и теперь у него «барабанный» роман с какой-то Томкой, этакой здоровенной девицей. Более, чем простоватой.
– Это моя знакомая, – сказала Валерия, впервые услыхав о «романе».
Вот в чем дело!.. – нисколько не смутилась Лидия Владимировна. – То-то и в толк не могла взять, как это вы оказались вне внимания Одинцова.
Узнав, что Лидия Владимировна врач-гинеколог, Валерия поведала ей о своем будущем материнстве.
– Если по чести, я вам завидую, – вздохнула Лидия Владимировна.
– Господи, чему завидовать?..
– Когда мне было столько лет, сколько вам, у меня не хватило духу прийти на свидание с человеком, которого я любила. Вот и ругаю себя всю жизнь. Пусть бы потом и ребенок, пусть одиночество, но все это было бы оттого, что пережито главное, самое великое. А не потому, что ничего не было.
Спросив, как Валерия готовится к столь важному событию, Лидия Владимировна с профессиональной настойчивостью посоветовала заранее подумать об условиях для будущего малыша.
– Это не шутки, милая. Неблагополучная обстановка в доме, неустроенность скажутся не только на вас, но и на здоровье маленького. Выходите замуж, наконец! Ничего! Девушке с такими глазами многое простят.
Лидия Владимировна была права: у Валерии не было другого способа устроиться с маленьким. Но и не было возможности выйти замуж иначе, как только обратив к выгоде чувства человека, который «ни на что не посмотрит».
И если Извольский и Одинцов казались ей такими – подходящими каждый по-своему – то в Долотове Валерию сразу же насторожила его серьезность. О, для таких совсем не пустяк, что представляет собой будущая жена! Такие ничего не простят «за красивые глаза». И, почувствовав свою непригодность для него, она поторопилась дать понять, что не расположена ни к каким особым отношениям с ним.
Но почему же теперь, зная, что будет женой Извольского, думая о нем с благодарностью и стараясь представить себе, как она его любит, Валерия невольно возвращалась памятью к Долотову, видела его широкоплечую фигуру, его быстрые решительные руки, его бледное, гладко выбритое лицо, его пронизывающие глаза, слышала все то, что он говорил ей сегодня и тогда, в машине?
- Предыдущая
- 37/63
- Следующая
