В мире фантастики и приключений. Выпуск 4. Эллинский секрет - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 30

• Предыдущая
• 30/121
• Следующая

— Это потому, что мы заставили наши недостатки служить нам. Наше могущество — оборотная сторона наших слабостей.

— Да, — сказала Фиола, — ваше величие продолжает ваши слабости. Это второе, чему поражаешься в вас. Вам опасны колебания температур — вы защитились от них одеждами, помещениями, генераторами тепла. Вам страшно падение кислорода в воздухе, вы не переносите разреженности — вы придумали скафандры. Без еды и питья вы неспособны жить — вы берете с собой запасы еды и питья, умеете приготавливать их из любых веществ. От перегрузок вы защищены силовыми полями, те же поля преодолевают невесомость, создавая единственно устраивающие вас узенькие, лишь случайно выпадающие в разнообразии Вселенной условия тяготения. У вас малая память — вы безгранично расширили ее запоминающими устройствами. У вас немощные мускулы — вы усилили их чудовищно мощными машинами. Мысль ваша замедленна, средства выражения мысли словами примитивны, понимание чужой мысли отсутствует — вы преодолеваете эти врожденные недостатки дешифраторами, за вас работают невероятно точные и быстрые механизмы. И хоть сами вы неспособны быстро передвигаться на своих слабых, неудачно сконструированных природою ногах, зато вы создали космические машины, далеко обгоняющие самого быстрого мирового бегуна — свет. И так во всем, так во всем, Эли! Вы отыскиваете слабые свои места, беспредельно усиливаете их механизмами — и несовершенства ваши обращаются в преимущества. Без своих изобретений вы до ничтожества жалки, с ними — непостижимо велики. Беспомощные перед каждой стихией природы, вы одновременно — самая величественная из ее стихий. Во Вселенной нет более могучих сил, чем вы, маленькие, неповоротливые люди. И хоть это не главное, чему следует у вас удивляться, — как все же не удивиться?

— Хорошо, — сказал я. — Мне нравится твоя речь о недостатках и достоинствах людей. Но чему же ты больше всего удивляешься в нас, если не могуществу?

— Сразу видно, что ты человек и что люди — примитивны. Хоть глаза ваши тусклы, а лица не выражают мысли, сейчас глаза твои засияли и лицо одухотворенно. И все потому, что ты тщеславен. Ты заранее радуешься, что тебя похвалят, неважно, за что, — лишь бы похвалили.

Это было беспощадно метко, я покраснел.

Фиола смотрела на меня с улыбкой. Ее глаза освещали меня и мрак в саду. Если бы мы не вели серьезного разговора, мне померещилось бы, что я влюблен. Для любви, так я думаю, нужны специальные условия, здесь они были все — и теплая, напоенная ароматами ночь, и роскошный, как сказочный эдем, сад, и, наконец, самое важное — божественно прекрасная девушка.

Она была дьявольски умна, эта божественно прекрасная девушка, мне становилось не по себе. И она не была человеком, а меня томило человеческое, чересчур человеческое! Земных девушек обнимают и целуют, шепчут им ласковые слова, такова наша человеческая любовь, примитивная, как мы, — а что требуется совершенным звездожителям?

Фиола разобралась в моем молчании, вероятно, лучше, чем я. В глазах ее быстро менялись цвета, голос пел звучно и мелодично.

Если бы я не старался проникнуть в смысл пения, я наслаждался бы им просто как пением. Я вспомнил свое увлечение индивидуальной музыкой. Там не приходится размышлять, какие понятия в звуках.

— Что ты замолчал? — спросила Фиола. — Или тебя не интересует, в чем самое удивительное ваше качество?

— Нет, то есть да, интересует! Так чем мы замечательны?

— Своей добротой. Вы покоряюще добры, милый мой человек Эли. Ничто не может сравниться с вашей добротой и отзывчивостью.

Я немного приободрился. Правда, я мог бы кое-что порассказать о случаях, когда мы злы, но не хотел. Заблуждение Фиолы было мне приятно. Я предпочел бы вести разговор о Фиоле и ее сородичах, или о ночи и нашей встрече, а не о людях. Беседа наша могла быть занимательней, чем получилась.

Она возвратилась к тому, что мы могущественны.

— Мощь поднимается над мелочами, величие выше частностей — таков закон природы. Звезде безразлично, что ее радиация поддерживает жизнь одних существ и убивает других. А люди нарушают этот закон природы. Их мощь не слепа, она разрушает и создает планеты — ради жизней. Когда первые люди опустились к нам, нас всех охватил ужас, мы ждали гибели. Но люди помогли нам защититься от летнего избытка радиации, от зимних жестоких морозов. Они построили экранирующие помещения, теперь не надо в жару прятаться в кустах под деревьями. И мы уже не страдаем от холода, когда планета зимой уходит от Веги: нас согревает искусственное красное солнце. Многие думают, что люди прибыли лишь затем, чтоб помочь нам, иной цели в их прибытии нет, — разве это не удивительно? Во время перелета с Веги на Ору люди говорили: «Здесь все для вас». На Оре нам твердят: «Требуйте, что нужно. Наша обязанность — создать вам наилучшие условия». Вот каковы люди! Они считают помощь иным существам своей обязанностью, — что может быть выше!

— А разве сами вы не поступили бы так? — возразил я. — Скажем, прилети вы на другую звезду…

— Не знаю. На планетах Веги жизнь нелегка, а ваших механизмов мы не имеем. Боюсь, мы всюду заботились бы прежде всего о себе. Вот ночью ты пришел без предупреждения, и началось смятение. Все испугались тебя, Эли, а когда я приблизилась, нас хотели разъединить. Но я сижу с тобой я мне хорошо. Нам всем хорошо с людьми. Это так прекрасно, что в мире существуете вы, люди!

Она проникновенно сияла, пение ее хватало за душу. Я чувствовал себя в этот момент представителем человечества, я гордился, что людей любят.

И я с негодованием вспомнил, как Ромеро презрительно отзывался об искусственном солнце, за которое благодарила людей Фиола. Экипаж звездолета, отправленного на Вегу, израсходовал на это светило все свои резервы активного вещества. Программой полета такие действия не предусмотрены — им придется держать ответ на Земле.

Я мысленно видел планету, где мила Фиола, — летом сжигаемую белокалильным жаром, темную и холодную зимой. Вдали сияла синевато-белая Вега — декоративная, не животворящая звезда.

Да, конечно, ко всему можно приспособиться, к самым безжалостным условиям существования, — и они приспособились ценой мук и страданий. Разумом и чувствами я был с теми, кто бросил луч в их ледяную темноту, послал волну тепла в скованные морозом сумрачные убежища, защитил от убийственно-пронзительного летнего света! Но, несомненно, кто-то из людей поддержит Ромеро, объявив транжирством бескорыстную человеческую помощь…

Сказать Фиоле, что люди разные, я не мог…

А между тем погасшая было луна стала возрождаться в солнце. На черном пологе неба засветился диск, он становился ярче и горячее. Звезды тускнели и пропадали. Фиола прижалась ко мне. Я хотел ее поцеловать, но не знал, принято ли на Веге целоваться. Мне было радостно и без поцелуев.

— День идет, — сказал я. — Рабочий день, Фиола.

— Да, день, — отозвалась она. — И ты удалишься. Спасибо, что ты был эту ночь со мной, человек Эли.

— И тебе спасибо, Фиола. Ты подарила мне лучшую ночь в жизни.

— Что было в ней лучшим, Эли? То, что я критиковала людей за несовершенство?

— Нет, то, что мы сидели рядом и, разные, чувствовали свое единство.

Она унеслась, звеня и сверкая, в глубь сада, а я поплелся к выходу.

Я собирался к Вере, но она сама вызвала меня. У входа в гостиницу вспыхнул видеостолб. Вера сидела за столом. Она казалась усталой.

— Ты не спал сегодня, брат? — спросила она, всматриваясь в меня. — Тебя не было дома.

— Я провел эту ночь с Фиолой в их саду.

— Я тоже не спала. Дурацкая ночь — споры, ссоры… Как бессердечны иные люди!

Я сообразил, что она говорит о Ромеро.

Я редко видел Веру такой измученной. Раньше в спорах она воодушевлялась. Дискуссии оживляли, а не подавляли ее. Что-то очень серьезное случилось у них с Ромеро.

— Прими радиационный душ, Вера. И не думай о чужом бессердечии.

• Предыдущая
• 30/121
• Следующая