Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович - Страница 13
- Предыдущая
- 13/39
- Следующая
В первые дни жизни птенцы были одеты в темно-серый пух, негустой, но довольно длинный для таких крошечных существ. Четверка лежавших в гнезде слепых близнецов была похожа на сгусточек дыма. Больше и сравнить не с чем. Эта первая одежка защищала беспомощных малышей от комарья, хранила в их тельцах тепло материнского тела в свежее утро.
Не запоздали коньки с гнездовыми делами, а кормят второй выводок. Первый выпустили в лес в самом начале лета, когда цвел черноклен. А самая первая песня маленькой птицы прозвучала над вершинами сосен-великанов еще в апреле, когда стояли неодетыми листопадные деревья, и даже в березняках не было зеленоватой дымки. С того дня до появления на свет первых птенцов пел конек-самец одну и ту же песенку.
У нее всегда одинаковое начало, но часто не бывает конца. Она приятна, звучна, но на слух невозможно различить двух певцов-соседей. Среди тысяч коньков нет ни одного, который бы вставил в нее новый звук или как-то изменил манеру исполнения. Именно по этой манере легко и без сомнения можно узнать лесного конька.
Соловей охотно поет, даже лежа на толстой ветке. Полевой жаворонок рассыпает свои трели только в поднебесье. Большинство пернатых певцов поют, стоя на ветке, на кочке, на травинке. Конек поет, стоя и на земле, и на пеньке, и на макушке самой высокой сосны. Но на месте он исполняет часть песни, первую ее половину или начало, а заканчивает только в полете. С торопливым, но чистым и звучным щебетанием птица круто, почти свечой взмывает вверх и, словно выдохшись на подъеме, подняв развернутые крылья и хвост, планирует с замирающим посвистыванием к вершине другой сосны, к другому пеньку. Несколько секунд передышки, и новая трель, а затем — новый взлет на ту же высоту, и опять красивое планирование. Дерево нужно самцу только для пения. Лишь иногда удается подсмотреть, как он с необыкновенным изяществом идет по горизонтальной ветке.
Высота полета токующей птицы отмерена длиной песни. Большинство коньков во время ее исполнения видят свой лес сверху, взлетая с макушки одного дерева и садясь на макушку другого. Но некоторые взлетают с пенька и на пенек опускаются. Почему так?
Конек верен прежнему месту, но может статься, что в его отсутствие, зимой, там свалили все деревья, вырубили кусты, но еще не вспахали землю под новый лес. Потерявший соседей конек становится единственным певцом свежей вырубки, где самые высокие присады — это не успевшие потемнеть в торцах пни лип, дубов и кленов. К началу лета словно в густом тумане утонут эти пни в зарослях цветущей сныти, бездымными кострами запылают у их оснований краснолистные кустики дубовой и кленовой поросли, но конек уже привыкнет к ним и до июля будет петь на них, с них взлетать, на них опускаться.
На виду, конечно, всегда самец. Самку удается увидеть лишь мельком, нечаянно спугнув с гнезда. Она его строит, она насиживает, и корм сама себе добывает, оставляя на несколько минут яйца. На гнезде сидит крепко, как все наседки, ее нелегко разглядеть на фоне сухих былинок, листиков и земли.
Как ни трудно увидеть самку на гнезде, есть глаз, от которого не скроет ее никакая «шапка-невидимка». В «кукушечьи» годы чуть ли не в каждом четвертом-пятом гнезде лесных коньков растет подкидыш-кукушонок, который, став взрослой птицей, начинает разыскивать гнезда таких же безотказных воспитателей для своих потомков. С собственными птенцами коньки расстаются быстро: трехнедельный слеток уже самостоятельная птица. Кукушонок заставит кормить себя месяц, а иногда и больше. И если в середине июля конек с кормом в клюве, значит где-то неподалеку сидит его приемыш.
Все коньки — неутомимые ходоки. Шажки у маленькой птицы невелики, но земли позади нее прибавляется быстро. Через небольшие препятствия не перелетает, а переходит или перебегает. Если с пенька надо спуститься, конек никогда не спрыгивает с него, как это делает синица, а обегает по комлю вниз, как с крутой горки. И на пенек не вспархивает, а всходит, не помогая крыльями, было бы за что уцепиться коготками.
Когда перестает существовать птичья семья, конек, сменив старое перо на новое, переселяется поближе к открытым пространствам, хотя и держится около спасительных опушек. В большие стаи коньки не собираются, но каждый погожий сентябрьский вечер с лугового огорода, с края поля стартуют десятка два-три молчаливых птиц, беря курс в ту сторону, куда опустилось осеннее солнце.
акушка лета. Самая светлая, теплая и душистая пора. На лесных опушках гроздьями красных плодов пламенеют кусты черноклена. Полуденный ветерок, залетая в липовые урочища, приносит с собой медовый дух цветущих лип. И самая ароматная лесная ягода, земляника, поспевает на пригреве. Над сенокосными полянами в нагретом воздухе висит густая смесь травяных запахов. Ночами благоухает орхидея северных лесов — любка. Но песен птичьих в лесах день ото дня все меньше. Незадолго до равноденствия один за другим перестают петь соловьи. После них, занявшись кормлением вторых выводков, смолкают дрозды, убавляется поющих зябликов и коньков. Утром, пока под зеленым пологом держится приятная свежесть, покукует, то и дело сбиваясь со счета, кукушка, споет весничка, несколько раз повторит весенний напев зарянка, позвенят синица и овсянка. А в полдень, когда в перегретом бору пахнет сосновой живицей, раздаются с вершин деревьев лишь воркование разомлевшей от жары горлицы да переливистый свист иволги.
Многих лесных пернатых певцов, даже самых известных, в лицо знают мало. Особенно тех, которые на виду не поют и на землю с деревьев не опускаются. За два с половиной — три месяца пребывания иволги на родине можно ежедневно слышать голос птицы-флейты, но не увидеть ее таи разу.
Как-то я задал себе вопрос: а есть ли по обе стороны Дона хоть один перелесок, хоть одна рощица, где в начале лета не слышался бы голос иволги? Нет, не нашлось. В одних лесочках не было птиц, которые без воды обходиться не могут, в других не оказалось подходящих деревьев для обитателей дупел, в третьих, где не рос кустарник, не было тех, кто вьет гнезда на кустах. А иволги свистели всюду. И не только в лесах — в парках и скверах городов и поселков с мая до августа и поют, и мяукают черно-желтые птицы. В лесных полосах, в старых садах, где есть деревья хотя бы вдвое выше человеческого роста, могут они жить, редко попадаясь на глаза, но постоянно заявляя о своем присутствии переливчатым «фиу-льиу-лиуль». Не привлекают их лишь молодые, без примеси других пород сосняки. Здесь не из чего и не на чем построить гнездо. Сосна становится пригодным для гнездования иволги деревом, когда ей за пятьдесят лет, когда она перестает расти вверх, но зато на боковых ветках появляется масса удобных развилок, на которых по всем правилам можно приладить гнездо-корзиночку.
Ареал иволги в Европе и Западной Сибири находится в ареале липы и выходит за его пределы только в Казахстане. Не совпадают только северные границы: иволга не долетает до высокоширотных мест произрастания этого дерева. Ареал другой иволги, черноголовой, которая живет на Дальнем Востоке, также совпадает с ареалом видов липы, произрастающих в тех краях.
Липа, непривлекательная для листогрызущих насекомых, не может прокормить иволгу, несъедобны для иволги и ее плоды. Однако это лубяная порода, а птице-корзинщице обязательно нужно надрать немного лыка, чтобы сделать рогожную основу гнезда-кошелочки. Достаточно бывает одной усохшей веточки для сооружения легкой плетушки, которая потом устилается травинками, корешками, перьями, берестой и прочей ветошью. В городе вместо лыка частенько идут в дело обрывки шпагата, пакля, а вместо бересты и перьев — автобусные билеты. Где нет липы, годятся вязовое и даже яблоневое мочало.
Иволга — птица скворцового роста, но выглядит чуть крупнее скворца, у которого и хвост и крылья короче, чем у нее. И красоты она особенной. Самец, как это часто бывает у птиц, наряднее самки: весь ярко-желтый, а крылья черные, с узким желтым «зеркальцем» (у старых птиц оно выцветает), хвост черно-желтого цвета, только два пера черные. Красные с черными точками зрачков глаза, красноватый клюв. Только три цвета в наряде птицы. И три вида сигналов.
- Предыдущая
- 13/39
- Следующая