Гнездо над крыльцом - Семаго Леонид Леонидович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/41
- Следующая
Солнце, удлиняя тени, заглянуло краешком под ветлу, когда скворцы подхватились куда-то, закончив вишневый пир. Но что-то вроде дозора из нескольких птиц осталось на дереве. Этой группой они и метнулись через улицу в пятый раз. Но прежде чем они пролетели половину расстояния, с земли под соломенный навес вспорхнула ширококрылая и короткохвостая птица, цветом похожая на пересохшую глиняную обмазку. Сыч, домовый сыч! Он охотился на каких-то жуков, высматривая их из-под крыши, и успевал схватить и спрятаться снова, пока скворцы летели через улицу. Около сарая не было ни деревца, и там караулить своего врага (сыч пусть маленькая, но все-таки сова) им было не с руки.
Затеял эту охоту средь бела дня сыч вовсе не для того, чтобы подразнить скворцов. На озорство его действия были не похожи. Он ловил жуков то ли для себя, то ли для проголодавшихся сычат, которым по времени как будто пора было охотиться самим. Но, наверное, родители не хотели подвергать их преждевременному риску и до наступления темноты из сарая не выпускали. Взрослым сычам охотиться при ярком солнце привычно, особенно там, где нет докучливых соседей. И когда к речным камышам улетели последние скворцы, сыч вылетел и уселся на столб спиной к солнцу. Не хуже других сов ночью и не хуже всех дневных птиц при солнце видит он самую мелкую и бесшумную добычу, потому и ловит ее, когда хочет.
Домового сыча издавна знали повсюду, и за ним долго держалось имя мифической птицы Сирина, существа с птичьим телом и женской головой. Хотя тут, видимо, произошла какая-то путаница: по внешности на никем не виданного Сирина должна походить совсем другая сова, ястребиная. В облике домового сыча больше явно «мужских» черт. Светлые, сходящиеся у клюва брови, большие желтые глаза под ними, короткая и окладистая «бородка», необыкновенно ясный, без надменности взгляд — все это вместе взятое придает сычу вид мудреца.
Богатое воображение сделало домового сыча символом мудрости: не какая-то сова вообще, а именно домовый сыч стал совой Афины Паллады и Минервы. Забыты культы и греческой, и римской богинь, но почтительное отношение к их птице в тех странах осталось. А в научном названии сыча осталось имя Афина.
Есть в поведении домового сыча одна особенность, которая порой придает ему вид чудака с клоунскими ужимками. При встрече с человеком (и не только с человеком), не имея возможности или не желая обращаться в бегство, птица начинает делать странные полуприседания-полупоклоны, не отводя свой неподвижный взгляд от глаз того, кто стоит перед ним. Иные поклоны так глубоки, что широколобая голова оказывается у него между ног. Встретившегося с ним впервые это может привести в некоторое замешательство: будто и не страшно, да как знать, что у него на уме. То ли пугает, то ли сам боится. Но перо не ерошит, клювом не щелкает, крылья не разворачивает и не шипит, а как бы гипнотизирует, внушая страх движениями и взглядом.
Семейная привязанность и постоянство сычиных пар не стали поводом для пословицы только потому, что нашлись более видные и «благородные» птицы, но его верность месту подмечена давно. Самец и самка неразлучны, пока живы, и гнездятся в одном и том же убежище годами. И не только гнездятся, а, как настоящие домоседы, живут в нем. Удобное дупло в стволе старой липы на городском бульваре или аллее парка, трещина или нора в меловом береговом обрыве, пустоты в кладке кирпичных стен или в железобетонных плитах и просто широкие, несквозные щели служат им жильем. В одном из старых амбаров в Каменной степи был глубокий вентиляционный ход, который занимало, сменяя друг друга, несколько поколений сычей более тридцати лет. Когда обветшавший амбар стали перестраивать, птицы выбрали укромное местечко на чердаке соседнего дома, изгнав из него голубиную пару.
«Сову видно по полету» — это о сыче и его дневном полете, хотя видеть такое удается не часто. Днем он высоко не летает, а стремительно несется над землей, как бы скользя по низким и пологим волнам, подобно удоду, только быстрее и плавнее. А стиль вечернего и ночного крейсерского полета у него, как и у всех сов: прямо и ровно, будто по натянутой струне. В облике головастой и немного куцей птицы, стоящей на столбике, ветке, куче камней, трудно угадать летные способности ночного аса. Кажется, что перед вами не взрослая птица, а подросток с еще неокрепшими крыльями. Поэтому неожиданное и почти мгновенное исчезновение взлетевшей птицы неизменно вызывает удивление: сыч скрывается от любопытного взгляда бреющим полетом. Велика подъемная сила его широких крыльев: увесистого крысенка, держа его клювом за холку, сыч несет с такой же скоростью, с какой может лететь налегке. Мало того, спеша с добычей к гнезду, птица в городе не облетает высокие дома, а летит над их крышами напрямик. Но если в прежние времена летать без риска можно было повсюду, то ныне и в селе, и в городе скоростной полет стал опасен: ударяясь о провода, сычи не так уж редко разбиваются насмерть.
Домовый сыч, как и большинство сов, охотник-мышелов. Когда у него есть возможность выбора, он ловит мелких грызунов, не нападая на птиц, и совсем не обращает внимания на жуков. В «мышиные» годы на сотню выловленных им полевок и мышей приходятся всего лишь одна-две лягушки или чесночницы, несколько дождевых червей, какое-нибудь насекомое да маленькая птичка. Но зато там, где ватага домовых воробьев ночует на деревьях, сычи, на чьей территории эти ночевки находятся, берут с них дань и не ищут другой добычи. У них хватает охотничьей мудрости не брать больше, чем нужно; не начинать охоту, пока воробьи не уснут, чтобы не распугать их; действовать быстро и осторожно, чтобы проснувшиеся соседи ничего подозрительного не заметили.
А сила когтистых лап такова, что сыч без риска нападает на зверьков своего веса или даже тяжелее себя. Крыс давит таких, на которых не каждый кот осмелится броситься. Взлететь с такой добычей он, конечно, не в состоянии и таскает ее волоком у свинарника или амбара, пока не устанет.
Сыч даже в пору весеннего возбуждения молчалив при свете дня и редко подает голос до наступления полной темноты или хотя бы глубоких сумерек. В этом отношении он чисто ночная птица. Весенний крик сыча — это не совиный низкий свист, а двусложное резкое взвизгивание «ку-вить». Повторно эта песня звучит в начале осени, видимо, когда образуются семейные пары у молодых птиц. Но домовые сычи не одноголосы, и в каких-то невидимых нам ситуациях издают звуки, значение которых пока непонятно: негромко гукают, отрывисто стрекочут, своеобразно мяукают.
Властелины воздуха
Могут ли птицы столь же уверенно чувствовать себя в воздухе, как рыбы в воде? Динамика полета и плавания во многом сходны, но у рыб есть одно преимущество перед птицами: они живут в состоянии, близком к невесомости, и не нуждаются в твердой опоре. Однако движение вперед даже при наличии идеально обтекаемого корпуса требует усилий, так как вода быстро гасит скорость. Птицам несравненно легче преодолевать пространство, но они тяжелее воздуха, и у них больше сил уходит на то, чтобы создать в полете временную невесомость. Силы эти не беспредельны, и рано или поздно птица опускается для отдыха на землю, воду, дерево.
Так что ответ должен был бы быть отрицательным, если бы природа разделила власть над воздухом между всеми птицами поровну. Однако среди них немало таких, которые пользуются своими крыльями лишь в крайних случаях. Есть скитальцы, которые могут не складывать крылья сколько угодно долго, но их возможности тоже не беспредельны. Бродяги океана, альбатросы, облетая вокруг планеты, опускаются на воду не из-за усталости, а потому, что иссякают силы у ветра, без которого их длинные крылья не способны к полету. По-настоящему неподвластны стихии только стрижи, которым земная твердь требуется лишь для того, чтобы дать жизнь новому поколению.
И без всякой натяжки можно сказать, что если бы в стрижином племени нашлась птица, которая не пожелала связывать себя семейными узами, она могла бы летать, ни разу не присев для отдыха, всю жизнь, которая у стрижей не так уж коротка. Один черный стриж был помечен в Англии и через 18 лет пойман там же повторно. За эти годы птица могла налетать не менее 6 500 000 километров, то есть восемь раз с лишним пролететь расстояние до Луны и обратно. Но стриж был окольцован уже взрослой птицей и потом пойман, значит он налетал еще больше.
- Предыдущая
- 20/41
- Следующая
