Вор (ЛП) - Тернер Меган Уолен - Страница 35

— Мы подумали, что ты умер, — сказал Софос.

Так оно и было. Мои колени подкосились. Потом довольно долго все было плохо и непонятно, и, когда я снова открыл глаза, оказалось, что я лежу на спине и смотрю в совершенно синее небо. Синим было все, что я видел вокруг. Наверное, я лежал в телеге, но ее борта находились вне поля моего зрения. Не было ни деревьев ни гор. Если бы не толчки и тряска, я бы подумал, что лежу на облаке. Люди все еще кричали, но они были очень далеко.

Это были важные люди, и они кричали обо мне. Я слышал голос царя Суниса и царицы Эддиса, и другие голоса, которые не мог узнать. Может быть, то были голоса богов? Я хотел сказать, чтобы они не беспокоились. Я хотел объяснить, что скоро умру, так что нет смысла суетиться, но телегу тряхнуло на особенно глубоком ухабе. Синее небо надо мной стало красным, а потом черным.

Софос вернул меня из беспамятства, спросив:

— Кто научил тебя так драться?

— Мой отец.

— Он очень рассердился, когда ты стал вором?

Я подумал о взбучке, которую получил, разорвав мой армейский патент.

— Да. — тем не менее, мы стали лучше понимать друг друга, когда дело было улажено. — Но он смирился с этим.

— Ты должен был стать солдатом, — заявил Софос. — Ты дрался лучше, чем десять Амбиадесов. Наверное, вот почему он сказал: «Туда ему и дорога», и тогда… — Софос всхлипнул и замолчал.

Я открыл глаза, чтобы увидеть, как он плачет. Он потер лицо рукавом, чтобы стереть сопли и слезы. Я не хотел думать о том, что произошло у подножия скалы, а Софос не хотел говорить о том, что случилось на вершине. Он снова вытер слезы и после нескольких вздохов продолжал:

— Учитель сказал Амбиадесу, что здесь нечему радоваться, а капитан сказал, что есть. И Амбиадес сначала казался больным и грустным, а потом стал таким самодовольным. И тогда мы поняли, что это он рассказал аттолийцам про тропу через горы.

Я вспомнил про красивый черепаховый гребень Амбиадеса, который привлек внимание халдея. Наверное, он тогда задумался, где Амбиадес взял денег на такую дорогую вещь. Я бы предположил, что Амбиадес был у кого-то на содержании и потому время от времени чувствовал себя виноватым; но я считал, что он получал деньги от врага халдея при сунийском дворе. Ни мне, ни халдею не пришло в голову, что мальчишка предал своего хозяина аттолийцам.

— Амбиадес начал что-то говорить, но ты закричал. — я кричал? — Мы даже с вершины скалы слышали, как они вытаскивали из тебя меч, — сказал Софос, его голос дрогнул, и я вспомнил все.

Это оставалось за пределами сознания, когда меня везли в телеге. Я чувствовал, что мою жизнь вытаскивают вместе с мечом, но она почему-то не вытекла из меня. Она нитью повисла между моим телом и острием клинка. Я думаю, что только воля богов сохранила меня в живых, но они решили наказать меня за преступление. Я должен был умереть, но вместо этого боль все длилась и длилась. Умереть было бы намного легче.

Я вздрогнул, и боль вернулась, останавливая мое дыхание. Софос держал меня за руку, пока не стало легче.

— Все смотрели на тебя, — сказал он. — Потом мы повернулись к Амбиадесу, и он совсем не волновался. То есть, мы поняли, что его совершенно не огорчает твоя смерть. Я думаю, его так же не огорчила бы смерть учителя или Пола или моя. А Пол, он просто протянул одну руку и столкнул Амбиадеса с края. А потом… — Софос сделал еще один глубокий вдох, прежде чем продолжать. — Он спрыгнул с обрыва вместе с двумя аттолийцами. Халдей попытался забрать свой меч, но его повалили на землю.

Софос подтянул колени к груди и начал медленно раскачиваться взад и вперед, он плакал. Медленно я протянул руку к его щиколотке, чтобы сжать ее. Я не знал, что сказать. Я любил Пола.

— Я знал Пола всю жизнь, — заикаясь сказал Софос. — Я не хотел, чтобы он умер, — он продолжал, словно его желание могло быть исполнено. — У него есть жена и двое детей, — выкрикнул он, — И я не знаю, как сказать им.

Я вздрогнул и снова закрыл глаза. Человек, убитый мной, не имел представления, что столкнулся с обученным противником. Он судил обо мне по моему росту и детскому мечу. Я застал его врасплох и убил. Я мог бы с тем же успехом ударить его ножом в спину в темном переулке. А вдруг у него тоже были жена и двое детей? Кто скажет им, что он убит? Боль в груди распространялась пульсирующими толчками, пока не заболели даже пальцы, скребущие каменный пол.

После долгого молчания Софос прошептал:

— Ген? Ты не спишь?

— Да.

— Халдей сказал, что кровотечение остановлено, и что скорее всего ты выздоровеешь. Если не начнется лихорадка.

— Приятно узнать.

Стало быть, меня можно будет казнить публично.

Солнце садилось, когда стражники привели халдея назад. Его последние лучи напрямую проникали в окно и освещали противоположную стену камеры. Стена была сложена из такого же желтого известняка, что и Мегарон царя по другую сторону гор Гефестии. Я продремал всю вторую половину дня. Кто-то принес еды, но я велел Софосу съесть все.

— Ген, как ты себя чувствуешь? — спросил халдей.

— Хорошо, — ответил я.

Моя грудь была наполнена кипящей лавой, меня бросало то в жар, то в холод, но в то же время меня ничто не волновало. Я ни о чем не переживал, и поэтому считал, что чувствую себя хорошо. Халдей положил руку мне на лоб, он выглядел обеспокоенным.

— Ты сегодня ел что-нибудь?

Я закатил глаза.

— Да, — согласился он. — Это был глупый вопрос. Ты поел, Софос?

Софос кивнул.

— Ты оставил что-нибудь для меня?

— Нет, извините. — Софос выглядел виноватым.

— Все в порядке, — солгал халдей. — Я поел наверху, когда разговаривал с капитаном гвардии царицы. Очевидно, Ее Величество находится в пути, чтобы лично встретиться с нами.

Он уселся на каменный пол и прислонился к стене там, где я не мог увидеть его, не поворачивая головы.

— Мы находимся в несколько затруднительном положении, — сказал он, и я снова закатил глаза. — Боюсь, что Амбиадес был нашим единственным свидетелем, способным убедить аттолийцев, что Дар Хамиатеса потерян. Ты уже знаешь, что случилось с Амбиадесом?

— Софос рассказал.

Неудобно было разговаривать, не видя собеседника, но у меня не было сил повернуться.

— Деньги отца, должно быть, закончились, и он решил, что лучше быть богатым предателем, чем бедным учеником. Аттолийцы заплатили ему, и он вел их за нами с той минуты, как мы выехали из Суниса. Когда мы ехали слишком быстро, Амбиадес принимал меры, чтобы задержать нас.

Мы оба вспомнили об исчезновении провизии из мешков.

— Я должен тебе много извинений, — признался халдей.

— Они приняты, — сказал я.

Больше это не было важно.

— Царица, вероятно, рассчитывала расправиться с нами по-тихому и отправить назад одного Амбиадеса, как единственного спасшегося. Она не обрадуется, потеряв такого ценного шпиона, и, боюсь, после смерти Амбиадеса у нас нет способа убедить ее, что Дар Хамиатеса затерялся в ручье.

Последовала пауза, во время которой каждый из нас прикидывал, какими средствами располагают аттолийцы для получения достоверной информации. Халдей сменил тему, и я все-таки повернул голову, когда он сказал:

— Аттолийские солдаты побывали около храма в антиутопии.

Он кивнул. Я не знал, подтверждал ли он этим правдивость своих слов, или был рад, что рассказ о наших приключениях пробудил меня к жизни.

— Храм был полностью разрушен. Арактус проломил его крышу и размыл стены. Остались некоторые признаки, что на том месте находилось какое-то строение, но это было все.

— Когда?

— Не скажу точно, но примерно через день или два после нашего отъезда.

Я вспомнил гулкий звук, настигший нас на дороге. Наверное, в ту минуту рухнула крыша храма, и вода хлынула в лабиринт, снося двери и стены. Боги в своих красивых одеждах и Гефестия на троне исчезли. Я снова повернулся лицом к потолку камеры и сморгнул воду из глаз. Халдей заметил мое горе и поднялся с места, чтобы утешить меня.