Кола - Поляков Борис - Страница 88

– Крест целуем на том!

Выкрики начались с задних рядов, нестройные в самом начале, но подходили все более определенные, дружные, нахватывая каждого общностью.

Шешелов обернулся:

– Давайте, отец Иоанн. Читайте.

Благочинный вышел вперед, перекрестился.

– «Тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, марта седьмого дня. Вследствие Высочайше обнародованного девятого февраля сего года манифеста...»

Прямо на Шешелова беспокойно, тревожно смотрели глаза Евстратия Пайкина, содержателя откупа. Вокруг теснились купцы помельче. На миг не понравилась эта кучка. О чем они эдак тесно промеж себя? Пожалуй что пожалеют денег. Но тут же подумал: им больше, чем кому-либо, есть что защищать. Эти должны повыложиться. У Евстратия дом самый лучший в Коле. За десять лет не накопить Шешелову жалованья на такой дом... И хотя терпеть не мог Пайкина, встретив его глаза, улыбнулся ему. Тот шапку мерлушковую, будто кепчонку, стащил с себя, сдернул мигом ее, кланяясь. Неграмотный мужик. А кто-то сказывал – счета деньгам не знает.

«...И в случае нападения неприятеля на город Колу, то защищать и твердо стоять за православную веру...»

Православную веру... – нестройно вторили голоса.

– «Церковь святую...»

– Церковь святую...

– «За всемилостивейшего государя и отечество...»

– И отечество...

—«До последней капли крови...»

– Капли крови...

«Не щадя живота своего...»

– Живота своего...

– «Боясь крайне нарушить данную присягу, и не помышлять о смерти...»

– Не помышлять о смерти...

«Как доброму и неустрашимому воину надлежит...»

– Надлежит! – последний раз выдохнула толпа, и стало тихо.

Шешелов взял лист, осенил себя крестом и, склонившись над столом, написал: «Жертвую деньгами 15 рублей серебром, два охотничьих ружья и два пистолета и двадцать фунтов просольной трески. Городничий Шешелов».

Он распрямился, поднял бумагу, зачитал ее, вслух и развел смущенно руками:

– Все, что имею.

– Знаем, знаем! – послышалось несколько голосов.

Шешелов повернулся, протянул подписной лист судье, улыбнулся сколько можно доброжелательно.

– Прошу вас покорно.

Судья был в новой шинели, нетороплив. Он взял лист, пробежал глазами, сверяясь, не обманули ли его, и тихо спросил Шешелова:

– Вы куда потом этот присяжный лист?

Благочинный опередил Шешелова:

– В Архангельск. Его превосходительству господину военному губернатору.

И хоть врал благочинный, Шешелов все же кивнул:

– Да, эстафетой пошлем, а себе копию спишем.

Судья писал долго, старательно выводил буквы, вспоминая слова присяги, морщил лоб. Потом он читал. Поверх очков поглядывал на притихший люд:

– «На службу отечества всегда готов посвятить лично услуги мои – не щадя живота до последней капли крови, и если нужно учинить на защиту города Колы денежный сбор, то по мере возможности приношу на сей предмет десять рублей серебром и почту себя счастливейшим, если услуги мои будут благосклонно приняты начальством». Уездный судья Сутов – подпись.

– Хорошо! – загудели близко купцы.

– Мог и поболее бы для начальства! – в нестройном шуме явственно донеслось сбоку.

Судья повернулся, посмотрел строго, передал лист заседателю.

– «С вышеизложенным господином уездным судьею соглашаюсь во всем, кроме пожертвования, которое назначаю в два рубля серебром», – читал дворянский заседатель Апполон Щелгачев.

– «С вышеизложенным господином уездным судьею согласен во всем, кроме пожертвования, которое назначаю в два рубля серебром», – читал дворянский заседатель Петр Шевченков.

«С вышеизложенным господином уездным судьею согласен во всем, кроме пожертвования, которое назначаю в двадцать пять копеек серебром»,— читал секретарь Федор Кочергин.

На минуту Шешелову стало тоскливо от чиновничьих спин, сгибающихся над столом в усердии услужить неведомому начальству, которого и в глаза не видели. И оттого, что чиновники первыми ставят подписи на листе, а не те, кто крови и жизни своей для защиты Колы в самом деле не пожалеет, если уж так случится, в обиде защемило сердце: ведь затеяли это собрание они с Герасимовым и благочинным вовсе не для того, чтобы начальство благосклонно его приняло...

– «Жертвую один рубль пятьдесят копеек», – читал польский мещанин Иван Шабунин.

Извернулся, протиснулся сквозь купцов мужичок, просочился к столу. Не помор, не крестьянин будто. Не поймешь кто. Шел, будто приплясывал. Обшарил зорко главами всех, всем успел поклониться. Он ловко вынул у секретаря подписной лист, вытянул из рук его, склонился над столом, писал.

К столу теснились, гомонили коляне, выкрикивали:

– Черед блюди!

– Черед!

– На подпись равны все!

– Не давай чужим!

Мужичок распрямился, поклонился всем, повернулся к колянам, прочитал:

– «Жизни своей жалеть не буду для защиты отечества, но жертвы денежной по бедному состоянию принесть не могу... Кольский мещанин Кониц».

Что-то неуловимое для Шешелова произошло в народе. Тревожный нарастающий ропот. Сбоку влез на сугроб кузнец Лоушкин-младший, что намедни приходил с Суллем. Сдернул шапку, замахал, затыкал ею на Шешелова, заорал:

– Кому вы даете подписывать? Не колянин он и не мещанин, вор! Жемчуг украл. За него безвинный сидит в камере. Коляне! После вора не ставьте подписи. Гнать его отсюда!

Толпа всколыхнулась, зароптала, загомонила. И совсем неожиданно крик кузнеца подхватил у стола Евстратий Пайкин, несдержанно, зло:

– Гнать ссыльного! Не хотим защиты от вора!

Потом, позже, оставшись один, Шешелов поймет, почему за Пайкиным дружно подали крикливые голоса стоявшие рядом купцы – хозяева покрутов:

– Опоганили чистый лист!

– Не подпишем!

– Дело святое!

Но сейчас, здесь, принародно, Шешелов был захвачен врасплох и негодовал на Лоушкина. И этот делить вздумал: колянин – не колянин.

И никто из толпы не понял, почему вдруг хозяева так дружно поддержали Лоушкина. Для этого надо было быть богатым. Они могут дать на защиту Колы по пять, по десять, по пятьдесят целковых. Но отдать годовой доход – это им разорительно! А тут похоже было на то. Как только первые коляне подписали лист, стало ясно: пожертвования будут собраны. А потом что? Милицию нанимать будут? Поморов-покрученников? А кто лето на Мурмане рыбу добывать станет? Что купцы осенью повезут в Архангельск? Вот они, убытки-то! А война где-то далеко идет. При чем тут Кола? В Коле сегодня, как всегда, тихо. Дождь вон пошел. Весна! Покрут обряжать надо. Но разве об этом вслух скажешь?

И купцы, и хозяева покрутов, не советуясь между собой, нутром учуяли, что удобный повод бог послал им в лице кузнеца Лоушкина. И заорали. Шешелов это потом поймет. Но сейчас он не видел, что так больно задеты денежные интересы. Он удивился только, отчего вдруг взбесились будто, заорали яро и непримиримо:

– Поганый человек подписал!

– На миру не место ему!

– Он лишен доброго имени! Где закон?

– Мы не подпишем этот лист!

– Не подпишем!

Дождь все усиливался. Шешелов велел отнести стол под навес паперти. Там же сгрудились и чиновники.

Коляне остались на площади, под дождем. Сход, начавшийся удачно, на глазах распадался. Коляне под дождем ежились, укутывались, переходили с места на место, переговаривались. Купцы растянулись цепочкой, мокли у паперти. На подпись к листу никто не шел. Шешелов стоял злой, растерянный. Исчез тот самый мужичок-ссыльный, с которого начался разлад. Чему-то улыбался судья. Благочинный подошел, спросил:

– Может, новый лист завести? Или лучше всех в храм позвать?

Шешелов не ответил, пошел на дождь.

– Люди-и! Если вы не хотите подписывать этот лист, давайте заведем новый. Приходите в ратушу...

Ему не дали докончить.

– В ратушу! В ратушу! После дождя в ратушу! – дружно и радостно кричали купцы.

Толпа стояла еще. Но задние уже уходили.

Шешелов вернулся к столу недовольный, мрачно сказал чиновникам: