Кола - Поляков Борис - Страница 86

– Отпишу святому синоду и губернатору, кто как себя вел при защите православной веры и святой церкви...

– Я, конечно, – сказал судья. – С радостью, коли нужно. Лишь бы услуги мои были начальством приняты. Счастливейшим себя посчитаю.

Шешелов готов был подсвечником запустить в судью. Все истопчет, иуда! Продаст и купит. Лишь бы начальству было угодно. Но улыбался судье, благодушный, доброжелательный, кивал ему поощрительно. Он хотел сохранить мир с чиновниками любой ценой. Мир и единство ради задуманного собрания.

И сказал тогда благочинному:

– Господин уездный судья первым поставит подпись. Как и сказали вы: не щадя живота и крови.

— После вас, после вас. По мере возможности. Небогат я.

...Шешелов стоял у окна, курил, ждал, когда благочинный напишет присяжный лист! Теперь, после ухода чиновников, все стало казаться сомнительным. Не так-то просто будет выпросить деньги у колян. Весна – голодное время. Многие еле сводят концы с концами. А зажиточные в любое время скупы. Никто не перекрестится, покуда не грянет гром. В Коле же тихо сегодня, дождь. Скоро на промысел уходить. И каждый захочет с пожертвованием повременить. Авось война не случится, авось минует. А денег немало нужно. Оставь милиционеров на лето в Коле, а зиму чем они кормить семьи станут? Эх, бедность, бедность! Она за Шешеловым всю жизнь по пятам. О богатстве только мечталось. Но, пожалуй, ни разу еще так остро не хотелось действительно быть богатым, как сейчас. Имей он деньги, он сегодня же нанял бы на них милицию. Никак нельзя без нее. С городом может любая беда стрястись. Разорение его, сожжение. Господи, сколько похожих, поганых слов: «отторжение», «порабощение», «уничтожение».

От стекла тянуло сырым холодом. Шешелов убрал руку, сунул ее в карман, отодвинулся от окна. Ему представилось, как он встанет на паперти перед тысячью глаз колян. И умолкнет колокол...

– Господа!

Будто вздрогнул от привычного, ставшего вдруг чужим, слова. Какие они господа! А кто? Горожане, миряне, поморы? Кола – это чиновники, лица духовного звания, купцы, мещане, крестьяне, солдаты... Господи, говоришь ты: равны люди перед тобой. А меж себя по чьей воле изгороди воздвигли? Лес глухой! Докричаться друг до друга не могут. Словно не вместе живут, а горами разделены.

О чем благочинный так долго пишет? Пономарю не забыл он сказать про колокол? Ободняло уже, время самое для собрания. И Герасимов куда-то запропастился.

Благочинный распрямился, отложил перо, потер руки, выдохнул:

– Ох-хо-хо! Но да будет слово ваше «да, да» и «нет, нет», а что сверх этого, есть от лукавого. Так-то вот сказано. Однако, пожалуй, вторую часть мы забудем пока. Присяга – нужное дело. И – готово у меня. Может, прочесть? Как на слух оно?

Шешелов повернулся к нему:

– Что ж, только не очень громко.

Благочинный откашлялся, поправил очки, отдалил бумагу.

1854 года, марта 7-го дня.

Вследствие Высочайше обнародованного 9 февраля сего года манифеста, по общему нашему усердному и нелицемерному согласию мы, нижеподписавшиеся г. Колы чиновники и горожане, учинили сей акт в том, что в случае нападения на город Колу неприятельского войска, по малому количеству у нас боевых снарядов, при незначительном числе нижних воинских чинов, усердствуем с радушием в помощь инвалидной команде собрать из всякого сословия милицию под командой господина городничего Шешелова, как уже бывшего в 1812 и 1814 годах в действительных сражениях против неприятеля, на каковой предмет необходимо собрать оружие, – и, дабы милиционеры не отлучались из города Колы, то выдавать им вроде провианта съестные припасы. И на покупку оных по согласию и силе возможности каждого из нас ныне же сделать пожертвование. И в случае нападения неприятеля на город Колу, то защищать и твердо стоять за православную веру, церковь святую, за всемилостивейшего государя и отечество до последней капли крови, не щадя живота своего, боясь крайне нарушить данную присягу, и не помышлять о смерти, как доброму и неустрашимому воину надлежит.

Благочинный снял очки и подслеповато глянул на Шешелова.

— Ну как, господин городничий?

– Радуюсь вашему умению, – усмехнулся Шешелов. – Впечатляет. Я готов подписать этот присяжный лист. Только вот... Не по делу вы, отец благочинный, отечество на последнее место сдвинули. Без отечества выше названного вами может ведь и не быть.

— Не могу иначе, – вздохнул благочинный. – Вера, она во главе угла. А отечество... Мы, как понимать надо, временные в нем. – И поднял буравом вверх палец. – Через святую церковь на небеси.

– Ох, отец Иоанн, – засмеялся Шешелов, – зря не расстригли вас в свое время.

– Да, это так, промашку дали. Я бы пошел в полицию. Ловил бы мелких мошенников.

– С вашей-то головой – мелких?

– Крупных не дадут. Власть у них. – И свернул аккуратно присяжный лист. – Ну, так что же, Иван Алексеич, собираться будем?

– Колокол почему-то молчит и Игнат Васильич не идет.

– В колокол я велел ударить, как выйдем из ратуши. А то взбунтует народ, побежит, а присяжного листа нет. Да и начальство еще не пришло на площадь.

– Правильно. Что ж, тогда одеваться будем.

На крыльце ратуши ждал Герасимов. Он в неведении еще был.

– Все мы сделали, – сказал ему Шешелов. – И чиновников уломали, и присяжный лист написали.

– Судья жался, поди?

– Жался. Просил повеленье губернии на собранье. – Отец Иоанн сделал ногтем, будто вошь бил. – А я его к ногтю.

– Немножко хвастает, – Шешелов кивнул на благочинного, – но, признаю, все удачно и хорошо прошло.

– Я уж вижу, что хвастает. Он и смолоду таким был.

– А ты что не зашел? – спросил Шешелов.

– Дымно у вас. А тут хорошо, весной пахнет.

Шешелов расстегнул шинель, огляделся и вздохнул с удовольствием. Снег осел и набух водой, воздух влажный.

– А и впрямь хорошо.

– Не верится, что война.

В городе было тепло, сыро, удивительно тихо. После ночного дождя туман поднялся и завис в вараках, грозил новым дождем. Снег за ночь потемнел и осел заметно. Почернели дома, заборы, редкие деревца. Вороны и воробьи сидели молча, нахохлились, дулись перьями – видимо, сулили опять ненастье. Да и дым из труб выходил клубом.

– Дождь грозится. Ишь, птица хмурится, – сказал Герасимов.

– Ни к чему бы он нынче, – Шешелов обеспокоился опять. – Пойдемте, пожалуй. Колокол-то когда ударит?

– Сейчас, – пообещал благочинный.

Снег под ногами проседал мягко. Шешелов пожалел, что пошел в лопарских пимах. Сапоги надо было бы натянуть, день особенный. Вспомнился Сулль. Он в пимах был.

Спросил стариков:

– В Коле знают, зачем приезжал Сулль?

– Как же, – отозвался Герасимов. – Знают. А что?

– Может, сказать об этом сейчас?

– Не надо, наверное, – посоветовал благочинный. – Наша цель – защитить город. К присяге всех привести.

– Вы не про это хотели спросить? – сказал Герасимов.

– Не про это.

«Бам-мм! – внезапно ударил колокол. – Бам-м-м!»

Воронье взмыло с насиженных мест, всполошно закаркало. Воробьи с испуганным чивканьем метнулись под коньки крыш. Всплесками колокольный гул встал над городом, затолкался глухо в вараках: тревожный, призывный, как крик.

За благочинным остановился Герасимов, и Шешелов тоже стал. Все трое повернулись к собору, молча перекрестились.

– Сейчас всполох идет по Коле, – сказал Герасимов. – К обедне звон не поспел, да и колокол бьет большой, не средний.

– На душе что-то плохо стало, – Шешелов рукою потер у сердца. – А вы говорите, в войну не верится.

– Да, вот так ударит врасплох – и не будешь ведать, за что хвататься.

Шли по открытому месту соборной площади. Колокол плакал, звал, грозил. Из южных и западных ворот крепости выбегали уже коляне. Первые, они одиноко гляделись на белом снегу.

– Долго душу будет выматывать? – спросил глухо Шешелов.