Кола - Поляков Борис - Страница 59

– Почему вы остались в Коле? Я слышал, имели случай...

Благочинный вопросительно на него глянул. И Шешелов понял: для такого ответа в дружеских отношениях должны быть люди. Но взгляд выдержал. Интересно, что он ответит?

Лицо благочинного посерьезнело.

– Я и сам не однажды про это думал, – и мотнул головой в раздумье. – Видимо, на почете у миру попривык быть. Тут верст на двести в округе и горе, и радости – все мои. И крестины, и свадьбы, и похороны. И я всех, и меня все знают... Худо разве?

– Нет, не худо. – И нехотя вновь заметил: не перекрестившись, благочинный поднялся из-за стола, разминая кости, повел плечами.

– Иван Алексеевич, видимо, вы не знаете. – И пошел по горнице. – Случай, надо сказать, любопытнейший. Давно это было. Даже не в нашем веке. Но было вправду. Московская компания в Лондоне по примеру поморов наших тоже хотела обжиться на Севере. Однако ни платой, ни посулами охотников не сыскала... Тогда компания исхлопотала себе несколько смертников, приговоренных судом. Да-а. И вот привезла их, значит, на Грумант позимовать. Так и так, дескать. Еда вот вам и одежда. Перезимуете два-три года, пообживетесь. За это голову вам сохранят при теле... Смертники как увидели берега ледяные, а за ними пустыню каменистую да снежную, как холод поиспытали – все на колени и молить капитана: ради бога свези обратно. И упросили-таки. Отвезли их опять в Англию. Там на плахе они и померли...

– А наш помор Старостин прожил на Груманте более тридцати лет, – дополнил Герасимов.

Шешелов не понимал их.

– Простите, не уяснил я, о чем пример. Английские смертники хотят умирать лишь в Англии?

– Нет. – Благочинный остановился подле дивана, руки скрестил на груди и терпеливо, будто закон божий, пояснять начал: – Англичане издавна хотели овладеть Севером. А пример – о первых шагах. Но с тех пор времени ушло много. И не смертниками на Грумант, а людьми изворотливыми, сановными да торговыми они проникли сюда. Просочились к нам исподволь капиталом. И ведь как обжились – постепенно все в руки взяли!

– А море Баренца? – горько хмыкнул Герасимов.

– Да, – подхватил благочинный, – пример свежий. Назвав Мурманское наше море, часть Северного океана, именем иностранного моряка, еще раз принизили русских людей, наших прадедов.

Действительно, в прошлом, 1853 году море получило имя голландца Баренца. Шешелов знал это.

– Позвольте не согласиться. Виллем Баренц был не купец и не был знатен. А заслуги его перед Севером налицо. – И, вспоминая прочитанное, перечислял: – Баренц произвел измерение глубин этого моря и положил их на карту. Он первый сделал годичное наблюдение погоды на Новой Земле и дал там названия островам и бухтам. Он составил карту северной части Груманта. Он, в конце концов, и схоронен-то в этом море...

– Полноте, полноте, – замахал на него руками Герасимов. – Не так все сразу.

Этим открытиям есть доказательства...

– Давайте все по порядку, – подался к нему Герасимов. – Понятней будет... Слыхали вы, почему Баренц назвал острова Крестовыми? Потому что там стояли два русских креста над могилами. Русские были там до и после голландцев. И назывались острова не Крестовыми, а Братанами. А Костин Шар? Как ни странно, но название Костин Шар было известно Баренцу. Подумайте, о чем говорит это? Или Мучная гавань? Почему ее так назвал Баренц? Помните? Там он нашел три русских избы, в которых были мешки с мукою, бочки. Зимовье известных Строгановых, высланных в те времена из Новгорода...

Шешелова разговор уже захватил. Он и поддразнивал Герасимова и благочинного, которые вдруг оказались ярыми патриотами, и радовался тому, что сам уже неплохо знает историю освоения полярных стран. Но эти двое знают ее не в пример лучше.

– Смею напомнить, – не соглашался Шешелов, – что в том же тысяча пятьсот девяносто седьмом году здесь, в Коле, в гостином дворе были выставлены для обозрения лодки, или, может быть, шлюпки, на которых оставшиеся в живых голландцы пришли после зимовки на Новой Земле сюда, в Колу. Значит, коляне дивились беспримерному плаванию иноземцев...

– Коляне добрые сердцем люди и христиане, – отвечал благочинный.— Почему же не оказать сострадание людям, не приспособленным к Северу?

– Вот-вот, о сострадании, – подхватил Герасимов, будто только и ждал этого момента. – Рассказывают, когда Баренц скончался, голландцам на острове Междушарском встретились две русские лодьи. Тридцать поморов. Они дали голландцам и печеного хлеба, и копченой дичи. Вот как было. Выходит, наши-то, русские, очень давно бывали и жили на Новой Земле. Голландцы хвастались – открытие, мол, новых материков. А для русских поморов хождение на эти земли было уже делом будничным, промыслом.

Благочинный вернулся к столу, сел, сказал Шешелову:

– Весьма и весьма возможно, что Баренц и его спутники не считали земли и воды Севера как открытие. Они искали дорогу в Китай. Могу допустить, что никакого желания у них к первенству в этих морях и не было. Не исключено, что они понимали: нельзя открыть давно известное. Но почему-то спустя два с половиной столетия в чью-то светлую голову пришла мысль, что иноземцы открыли у русских и море, и земли. Двести пятьдесят лет понадобилось на это! Вам кажется, что все это просто? Не наводит ни на какие мысли?

Шешелов промолчал, и благочинный погодя добавил:

– Не так давно тут беседа одна случилась. И молодые попеняли нам: вы, говорят, все нажили себе иностранное, от крючков рыболовных до губернатора... Вот оно как!

Конечно, Шешелов мог бы ему поддакнуть. Об этом можно было поговорить. Но он снова опустил глаза, долго набивал трубку, затем дал понять, что не будет острых углов касаться:

– Мы говорили о флаге на Кольской ратуше, о войне. Что эхо ее нас коснется.

Герасимов нетерпеливо вступил:

– Про это все время и говорим. Если война придет к нам на Север, Архангельск-то баталии, может, и не затронут. Там верфи и банки немецкие да английские. Вредить им никто не станет. Народ же исконный, русский. Он драться будет. Россия рядом, может помощь подать, – и развел руками, призывая к согласию. – Кругом нет резону идти в Архангельск.

— Зачем же тогда придут они сюда, на Север? – усмехнулся Шешелов. И заметил: ответ у Герасимова давно готов, будто он только этого вопроса и ждал.

– Флот погубить архангельский. Он в торговле соперник. А для этого Колу всего сподручнее воевать. Одолел ее – стан устроил. Крыша над головой, тепло, сухо, гавань. А потом горло Белого моря закроют отсюда крейсерством. Вот флот под ключом и окажется. Так, про эхо войны, – закончил Герасимов и оглядел Шешелова и благочинного, словно желая удостовериться, не слишком ли резко высказался.

И благочинный немедля сгладил:

– Это лишь мысли наши, предположения. – Потрогал пальцами подбородок: – Начало трудно, конец мудрен.

Шешелов про себя отметил: в один голос трубят. И рассуждают будто министры. Только что с оговорочкою – предположительно! Подметили недовольство его войной? Или вправду верят, что она придет в Колу? Из Турции-то? Ха-ха...

И Герасимов будто ответил на его мысли:

– Опасения наши пустыми показаться могут. Хорошо бы, коль так и было. – И вздохнул. Голос тише стал. – Но нельзя забывать прошлую судьбу Колы. Никак нельзя. Я всю жизнь провел в этих морях, нагляделся на иноземцев. Мне ихнее «Правь, Британия!» вот где сидит, – и показал на горло. – Вот где. А отец Иоанн и сейчас знакомых средь их имеет. Знаем, чем дышат.

Шешелов вспомнил, рассказывали ему: идет русское судно под парусами в Белом море или у Мурмана, а навстречу ему – английское. Так на нем сразу «Правь, Британия!» запевают. И не слушал уже Герасимова. Мысль лихорадочно побежала. «Господи, что же я все с оглядкою?! Ведь не врут же они. Вправду все это было... Правь, Британия! Крейсерство у мурманских берегов, каперство, плененные русские корабли. Было, было и было. У кольских причалов горели рыбачьи суда колян. Стрельба, грабежи, насилия и пожары. Правь, Британия! Нестройные, пьяные, неудержно лихие крики. Не где-нибудь, здесь под крепостью. И Герасимов этого не забудет. И хромой писарь. И овдовевшая в тот год Дарья. Как же не опасаться им!»