Девушка в белом с огромной собакой - Саломатов Андрей Васильевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая

Да, богата была столица злачными заведениями. Только на Таганке можно было насчитать не менее десятка. Одна «Сказка» чего стоила. Это та, что на углу Таганской улицы и Товарищеского переулка. Чего там только не было, в этом уютном двухэтажном особнячке. И столовая, она же распивочная, и пивная, где собиралась вся таганская шатия, и пельменная. Правда, пельменную быстро закрыли, и «Сказке» вернули прежний статус — пивной. Говорят, из-за того, что там мраморной столешницей какому-то бедолаге голову вдрызг размозжило. Пьяненький был, уснул за остывшей порцией пельменей, да поскользнулся, а поскользнувшись, подбил одноногий стол с двухпудовой столешницей. Так и помер в бульоне от недоеденных пельменей — сказка, а не смерть. Что ж, спать стоя тоже нужно уметь.

А какой москвич не помнит Покровские ворота тех приснопамятных времен с их четырьмя знаменитыми пивными? Вот уж где шумел «родной Марсель». И еще как шумел! Когда закрывалась одна из пивных, посетители перебирались в следующую. Закрывались две — не беда, две остальные гостеприимно распахивали свои двери перед всеми страждущими: трезвыми и пьяными, униженными и возвысившимися, денежными и согласными на то, что остается после денежных. Например, в «мебельной» пивной, это та, что у мебельного магазина, одно время частенько простаивал министр. Все знали, кто он такой, и при встрече почтительно говорили ему: «Здравствуйте, Сергей Петрович. Приятного аппетита». И Сергей Петрович важно отвечал кивком головы.

Рядом с министром почти все время находился врач, то ли терапевт, то ли педиатр, но не личный врач Сергея Петровича, а такой же, как и он, посетитель. Были в этой компании и известный журналист, и доктор наук — химик, и актер театра и кино, он же солист елоховского хора — бас-профундо. Когда артист за кружку пива исполнял какую-нибудь пустяковую арию, стекла в окнах тихонько дребезжали, а кружки подпрыгивали на столах, расплескивая пиво.

Простаивали там и поэты, и писатели, и художники разной известности. Хорошая компания, интересная, а связывало этих людей то, что все они были бывшими. Бывший министр, бывший врач, бывший литературный критик, вот разве что художник оставался художником, да и то потому, что рядом с пивной у него была мастерская, а, как известно, имея мастерскую, человеку совершенно необязательно ежедневной работой подтверждать свое право называться художником.

А в основном в покровских пивных стоял народ как народ. Таких в любой пивной хоть пруд пруди. Эта, так сказать, основная масса, как и в театре, была удивительно разнообразной: девочки с вульгарными раскрашенными личиками, представительные мужья, зашедшие на пару кружечек, высоколобые философы, нашедшие здесь себе слушателей и даже учеников, редкобородые поэты с усталой ненавистью в глазах, жучки, бичи, различные прохиндеи и даже иностранцы. Этих было видно издалека. У них на лицах была написана готовность принять любую кару за любовь к экзотике и преступное любопытство. В общем, театр со всеми его комедиями, трагедиями и публикой, жаждущей полновесных развлечений.

Именно в «мебельную» пивную и отправились Зуев с Шуваловым. До ее закрытия оставалось более трех часов, а за это время, да с деньгами, можно было не только «поправиться», но и войти в новый виток этого сумасшедшего штопора.

По дороге от метро к пивной Зуев не переставал жаловаться на головную боль и тошноту. Один раз он даже забежал в подворотню, но почти сразу выскочил оттуда с побелевшим, испуганным лицом.

— Кого ты там увидел? — поинтересовался Шувалов.

— Собаку, — на ходу выдохнул Зуев. — Очень на волка похожа.

— На медведя, наверное, — пошутил Шувалов.

— Я серьезно, — ответил Зуев, — и глаза какие-то мертвые. Фу, черт. Честное слово, мертвые и почему-то человеческие. А морда злая, как… — Зуев хотел сказать «у собаки», но вовремя сообразил, что Шувалов подхватит каламбур и опять скажет какую-нибудь дребедень.

— Допился ты, братец, — хохотнул Шувалов, — волки, крысы, черти, кровавые мальчики в глазах… Неправильный образ жизни ведешь. Нехорошо.

Они пробрались сквозь толпу пьющих посетителей и вошли в пивную. Гомон стоял такой, что говорить приходилось в полный голос. Отыскав свободные кружки и разменяв деньги, друзья наполнили кружки пивом и принялись искать себе место. Пока они ходили из одного зала в другой, Шувалов ругался, проклиная тесноту и вонь, но когда они все же пристроились на углу столика, он, будто не было всех этих долгих блужданий, продолжил прерванный разговор:

— Я месяц назад в метро встретил девушку. Блондинка, вся в белом, глаза голубые. Песня, а не девушка. Стоит, голубушка, смотрит на меня как ягненок и глаз не опускает. Народу было много, не протолкнуться. Так мы и смотрели друг на друга, пока я до своей станции не доехал. Очень жалел потом, что не познакомился. И ведь не спешил никуда. Мог вполне проехать с ней пару остановок. А здесь, неделю назад, смотрю, опять она. И тоже в метро. Заметил я ее только перед самой своей остановкой. Почувствовал, кто-то смотрит. Поворачиваюсь — она, дорогуша. Глаза пуще прежнего ясные и невинные. А я как раз спешил на «бардак». Мне бы сообразить, что «бардак» никуда не денется. Нет, автоматом выскочил. Потом всю дорогу волосы на голове рвал. И что ты думаешь? Вчера увидел ее на улице. Хотел из машины выскочить, а там перекресток, у светофора. Пока промешкался, стало поздно. Она на переходе стояла. Стоит и смотрит на меня — заметила. Ох, Сашка, какие у нее глаза — олень, Христос и Венера Боттичелли. А фигура! И вот ведь как не везет. В Москве три раза встретились и не познакомились. Ну, бывает же такое. — Шувалов совершенно искренне расстроился. Его потянуло на мрачное, и он вспомнил, как несколько лет назад собирался жениться на дочке одного бездарного, но очень удачливого писателя. Брак не состоялся. Папа-писатель поднял страшный шум. Пообещал упрятать зарвавшегося оборванца либо в Кащенко, либо в тюрьму, и Шувалов отступил. Знал, что папа не задумываясь поломает ему жизнь, поскольку его писательская деятельность была лишь красивым фасадом, а что за ним — все знали, но об этом не принято было говорить.

Расчувствовавшись, Шувалов заодно отматерил и своих бывших тещу с тестем, а с них перешел на цены и порядки. Так бы и договорили они до закрытия, если бы к ним не подошла странного вида девушка лет восемнадцати. Она была высокой, изящной, с милой детской мордашкой, но удивительно неряшливо для своего возраста одета. Девушка заговорщицки подмигнула и показала Шувалову мужские часы без ремешка. Часы были не новые, пролетарские и не интересные даже для разглядывания. Шувалов, едва бросив на них взгляд, отрицательно помотал головой.

— Десятка, — не скрывая надежды, сказала девушка.

— Ну и что — десятка? — ответил Шувалов. — Куда мне их девать? Вон, хочешь, купи банджо.

— Ты выпить, что ли, хочешь? — поинтересовался Зуев.

Девушка радостно кивнула и убрала часы в карман мятого пальтишка.

— Ну, с этого и надо было начинать, — важно сказал Шувалов. — Только здесь как-то не очень.

— Да, — с той же значимостью поддержал его Зуев. — Пиво — помои. Народу как на вокзале.

— Воздух несвежий, — подхватил Шувалов и обратился к другу: — В «Золотой рожок»?

— Ни в коем случае! — возмутился Зуев. После двух кружек он почувствовал себя лучше и уверенней. — В «Каштан», конечно. И поприличнее, и поближе, и давно там не были. И вообще, с девушкой… — он картинно приподнял одну бровь и даже привстал на цыпочки. — В «Золотой рожок» нужно ходить с шестиствольным пулеметом и тремя телохранителя. Непьющими телохранителями. Чтоб стояли возле столика и вылавливали из воздуха летающие стулья и бутылки.

Девушка слушала болтовню друзей и не знала, серьезно они говорят или издеваются. Заметно было, что она еще не успела сделаться Мальвиной, то есть, завсегдатаем пивных. У нее был замечательный, почти детский цвет лица и яркие осмысленные глаза. Они немного более чем надо блестели, но ведь в пивных пьют не молоко и не ананасовый сок, и блеск глаз здесь скорее норма, чем отклонение от нее.

• Предыдущая
• 8/17
• Следующая