Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты - Павлов Сергей Иванович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/197
• Следующая

— Заскочил я, значит, туда, а он встал на карачки и норовит за корпус моечной машины… Я моментально цап его и грудью к полу. Ну… он лбом об пол немного и стукнулся. Увидел меня и начал ругаться нехорошими словами. Прямо взбесился парень, честное слово!.. Я на экран глаза перевел и обмяк. Мне бы сразу взглянуть… Цел экран и нормально работает. А шум, который я слышал, был… ну, в общем, совсем другого происхождения: этот парень — Боря Морковкин, из группы двигателистов — на вахту спешил и в спешке термос свой уронил, чайные ложки рассыпал. “Прости, — говорю, — Боря, промашка вышла…”

Бак с огорчением развел руками. Мне оставалось усмехнуться, но я постарался, чтобы это выглядело не очень заметно.

Говоря между нами, усмехался я зря. Дня через два я был за это наказан на верхнем ярусе рейдера. За какой–то надобностью мне нужно было в кабинет органической химии… Впрочем, все по порядку.

Верхний ярус был самым слабым местом нашей с Баком гипотезы о гангстере–диверсанте. Ведь именно там сосредоточены контрольно–координационные системы корабля, отделы научно–исследовательского профиля, секторы связи, информации и почти вся оргтехника административного значения. Почему же тогда из десяти диверсий две произошли в жилом ярусе, остальные — на бытовом, и ни одной — на верхнем?.. Испортить экраны важных узлов корабля — такая задача для гангстера–диверсанта имела бы некий практический смысл. Но крушить экраны бытовых отсеков, салонов отдыха, библиотек!.. Во всем этом было что–то чрезвычайно странное и загадочное.

Итак, какая–то необходимость понуждала меня подняться на верхний ярус после рабочего дня. Вышел я к шахте пониженной гравитации… Что? Не совсем понятно? Ну хорошо, буду объяснять по ходу дела. Широкие вертикальные шахты — или, как у нас их еще называют, атриумы — на современных рейдерах служат для межэтажного сообщения вместо лифтов и эскалаторов. Кстати, очень удобно и быстро: прыгай вниз — вот и вся “транспортировка”. Искусственное тяготение в атриумах составляет едва половину нормального, к тому же на разных уровнях автоматически срабатывает упругий воздушный поток, и все это вместе называется гравитационной “подушкой”. Для прыжков снизу вверх используют воздушные катапульты. Разумеется, надо знать, с какой ступеньки трамплина и в каком направлении прыгать, но освоить это несложно: небольшая практика — и начинаешь прыгать с яруса на ярус, как заправский кенгуру. В противоположность Баку я ничего не имею против подобных способов передвижения и ностальгической тоски по лифтам и движущимся тротуарам никогда не испытывал.

Ну, в общем, запрыгнул я на верхний ярус, побрел вдоль безлюдного коридора. После рабочего дня здесь трудно кого–нибудь встретить: на весь ярус четверо вахтенных дежурных, причем двое из них — женщины (в рубке дальней связи и в зале информации). Экранов великое множество. Идеальные условия для диверсанта. И почему–то ни одной диверсии. Впрочем, на самом нижнем ярусе ведь тоже не было ни одной…

Поравнявшись с приоткрытой дверью координационно–интеграторного зала, я заглянул в щель. Длинные ряды приборных стендов, однообразие серебристых панелей, усеянных матово–белыми ромбами, и тоже длинные и непривычные для глаз лимонно–желтые экраны с вереницами проплывающих в них красно–коричневых и ядовито–зеленых парабол… За маленьким пультом, ячеистая форма которого мне странно напоминала архитектурный макет какой–то приморской гостиницы, отбывал вечернюю вахту инженер–координатор Клим Рукосуев. Сидел он к пульту вполоборота, комфортабельно развалившись в кресле, нога на ногу, держал в руках потрепанную книгу и беззвучно смеялся — это было заметно по его вздрагивающим плечам.

Я любил заглядывать в этот зал, но, к сожалению, Клим терпеть не мог посторонних. Мне нравилось смотреть на длинные экраны: цепочки плывущих парабол создавали иллюзию, будто корабль мчится в лимонно–желтом пространстве, а мимо проносится нескончаемая стая перелетных птиц. Иногда здесь звучали мелодичные гудки сигналов, экраны покрывались рябью стремительно бегущих синусоид, вдоль панелей проходила волна световых вспышек в сопровождении приглушенных звонков, что–то щелкало и стрекотало… “Мне, — сказал я однажды Климу, пытаясь завязать с ним беседу, — хорошо понятна роль многих систем корабля. Скажем, командная и ходовая рубки — это своего рода мозг, реактор — сердце… ну и так далее. А какие функции выполняет ваше хозяйство?” — “Функции мозжечка, — рассеянно ответил Клим. — Или, скажем, гипоталамуса. А функции кишечника нашего рейдера выполняет…” Он был явно в плохом настроении, и я поспешил откланяться.

Сегодня его настроение, судя по всему, имело другую окраску, но окликнуть координатора я все равно не решился, тихо задвинул дверь и побрел дальше.

Ирония Рукосуева была, конечно, не слишком уместна, однако сравнение с гипоталамусом казалось мне содержательным. Поскольку гипоталамус — одна из важнейших частей головного мозга и поскольку именно эта часть ответственна за приспособление отдельных функций к целостной деятельности всего организма, смысл работы координаторов переставал быть для меня загадкой. Для меня оставалось загадкой другое: почему такое изобилие экранов до сих пор не соблазнило “диверсанта” обратить внимание на верхний ярус…

За размышлениями я не заметил, как прошел мимо нужного мне кабинета и оказался в уютном салоне, в котором обычно устраивал свои совещания командный совет корабля. Никого здесь не было. Кресла, стол, секретеры были завалены грудами документации. Посреди стола в окружении бутылок из–под прохладительных напитков красовалась блестящая ваза для фруктов, доверху заполненная мятыми салфетками. На многоцветных экранах — схемы, графики, математические выкладки вперемежку с россыпями формул и пояснительных слов. Судя по количеству вопросительных и восклицательных знаков, здесь кто–то кого–то в чем–то старательно убеждал, а этот кто–то отчаянно с чем–то не соглашался. Насколько я понял, речь шла об асимметрии гравитационного поля Оберона.

Совещание командного совета корабля — явление довольно редкое, поэтому в салоне практически безраздельно хозяйничала комиссия Юхансена. Это была ее штаб–квартира, где изо дня в день вот уже третий месяц тянулись бесконечные дебаты. Рабочий день комиссии был расписан по часам и минутам. Строгий регламент, перерывы на отдых, сон и еду. Дисциплинированность ученых меня изумляла. Эти здоровые, крепкие парни охотно занимались спортом и с удивительным прилежанием выполняли все мои предписания. Не помню случая, чтобы кто–нибудь из них уклонился от лечебно–профилактической процедуры или принял бы за обедом большее количество пищевых калорий, чем было рекомендовано. Я не мог избавиться от подозрения, что в такой же степени педантично они “принимали” необходимое количество “калорий искусства” во время… или, точнее будет сказать, “в процессе” вечернего отдыха. Всегда спокойный и глубокий сон, бодрое улыбчивое настроение, в меру живая общительность. Они скорее напоминали мне спортсменов, всецело озабоченных состоянием своего тела перед ответственными соревнованиями. Зная в деталях однообразно–жесткий распорядок их дня от подъема с постели до отхода ко сну, я не мог понять одного: когда они думают? Неужели они ухитрялись производить и выкладывать всю свою мозговую продукцию в рамках салонных дискуссий?..

Но как бы там ни было, результат дневной работы налицо, а комиссия, вероятно, в полном составе респектабельно ужинает в кают–компании жилого яруса. Приятного аппетита… Я смотрел на экраны и думал, что нашему гангстеру–диверсанту, окажись таковой у нас на борту, ничего бы не стоило испортить аппетит целому коллективу. Вот хотя бы с помощью этой увесистой вазы. И тут я с особенной ясностью ощутил, что то, с чем столкнулись мы с Баком… Ну, словом, никакие это не диверсии.

Я опустился в ближайшее кресло, машинально выбрал чистый бокал и налил себе минеральной воды. Ночью и днем я ломал голову над измышлением самых разнообразных причин, вследствие которых нормальный член нашего экипажа — не гангстер, не диверсант — мог бы иметь хоть какой–нибудь повод расколошматить экран. Разбить, расколоть, истребить, ликвидировать, уничтожить… Бесстрашно балансируя на грани допустимого и совершенно абсурдного, я перебирал догадку за догадкой, как правоверный мусульманин четки, и ни одна из них не показалась мне достаточно логичной. Пока мысль не уходила далеко за рамки вопроса “кто?” — все было таинственно и интересно, догадки, сменяя друг друга, шли косяком. Но ни одна догадка не могла выдержать столкновения с монолитом вопроса “зачем?..”.

• Предыдущая
• 24/197
• Следующая