Крылья мужества - Санд Жорж - Страница 11

• Предыдущая
• 11/20
• Следующая

Хромуша, который в свое краткое пребывание в Трувилле приобрел кое-какие понятия, очень был рад, что никто не знает, где живут квиквы. Он принялся рассматривать их гнезда, грубо свитые из ветвей в развалинах шалаша. В них сидели только самки на яйцах, мало-помалу стали возвращаться и самцы с ночного промысла. Старинные натуралисты назвали этих птиц за образ жизни, а также и за крик, nycticorax, то есть ночными воронами. Они принадлежат к семейству цапель, настоящее их название квиква. У них густое оперенье; они летают без шума, как вообще ночные птицы. Впрочем, когда у них есть птенцы, они промышляют и днем. В колонии на скале птенцы еще не вылупились из яиц и самцы кормили самок. Хромуша прежде видел этих птиц только снизу, когда они летели, и думал, что они все белые, но теперь он увидел, что у них были белые только брюшко да шея. Крылья их были светло-серые, красивая, темно-зеленая мантия покрывала их спину, а на голове у них был хохолок из трех длинных и нежных перьев, грациозно закинутых за спину. Казалось, что этот головной убор был только у самцов; впрочем Хромуша заметил, что и у многих самцов его не было. Тогда была пора, когда птицы линяют, и много этих драгоценных перьев было рассеяно по скале. Но Хромуша не хотел подбирать их теперь. Он хотел познакомиться с образом жизни этих ночных бродяг и лежал не шевелясь. Самцы улетали и прилетали обратно, принося самкам рыбу, раковины, насекомых. Вдруг один из них увидел Хромушу и издал крик. В ту же минуту все разом повернули головы в ту сторону, где лежал мальчик.

Сначала он было оробел немножко, когда на него уставилось множество больших красных глаз. Всех самцов было штук пятьдесят. Они были величиною с молодую индейку и вооружены длинными клювами и острыми когтями. Если бы все они накинулись на Хромушу, то ему пришлось бы плохо. Но они только посмотрели на него с видом удивления и, так как он не шевелился, они забыли о нем и занялись своими делами. Они дрались между собою, нанося друг другу удары крыльями, потом стали чиститься, потягиваться и даже зевать, как уставшие люди; наконец, каждый из них выбрал себе уютное местечко, и при солнечном восходе все заснули, стоя на одной ноге. Тоща Хромуша потихоньку встал, осторожно, не разбудив птиц, собрал перья и спустился со скалы с благоразумной решимостью никогда не брать яиц из гнезд, чтобы птицы не вздумали переселиться куда-нибудь в другое место.

На следующую ночь он опять вскарабкался на скалу, нарочно пораньше до возвращения самцов с ночного промысла. Осторожно, не разбудив самок, покрошил он хлеба около их гнезд. Он думал, что хлеб понравится птицам и они будут благодарны ему. Мысль ребенка оказалась справедливой. Почти все птицы, какой бы корм они не привыкли есть, любят хлеб, и Хромуша поутру увидел, что все крошки съедены. Несколько дней сряду крошил он хлеб около гнезд, и вскоре квиквы, как самки, так и самцы, привыкли к нему; они улетали уже не так далеко, когда он подходил, а под конец и вовсе перестали слетать с мест при его приближении. Вылупившиеся птенчики познакомились с ним прежде, чем научились бояться людей, и стали до того ручными, что прилетали к нему, садились на его колени, ели из его рук и, когда он уходил, летели вслед за ним до окраины дюны.

Занятие это доставляло такое удовольствие, что он вовсе перестал скучать. Он начинал любить этих диких птиц так, как никогда не любил домашних голубей и кур; он гордился тем, что приручил этих недоверчивых созданий, тогда как никто из окрестных жителей не знал, где они скрываются; вскоре и все другие птицы перестали бояться его, так как он расхаживал между ними осторожно, без шума, не спугивая их, и везде крошил хлеб. Они привыкли летать и резвиться вокруг него. Совесть стала упрекать его за убийство морской куропатки, и он отправился купить сыра и мяса, чтобы не подвергаться искушению лишать жизни товарищей своего уединения.

Он не хотел идти в Виллер из опасения, что тамошний булочник, пожалуй, узнает его, станет приставать к нему и может быть даже будет следить за ним украдкой, чтобы проведать, где он живет. Он заприметил деревеньку поближе, она была расположена на самой дюне, на ее склоне к равнине. Кажется, деревенька эта называется Обервилль. Он нашел там все, что желал, и даже увидел в лавке славные яблоки; у него не хватило твердости духа, чтобы устоять против соблазна, он купил яблок, за которые заплатил очень дорого, и выпил кружку сидра, который очень любил. На этот раз у него не было перьев на шапке, и он очень остерегался, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. У него были две тайны: первая — кто он и откуда, потому что он боялся, чтобы его не отвели к родителям, вторая — чтобы не проведали о его приюте на дюне, потому что это открытие привлекло бы туда любопытных ребятишек и промышленников, торгующих перьями. Но он слушал, что говорили другие, и узнал много нового. Мальчикам этой деревни были довольно хорошо известны береговые птицы, они говорили, что только две породы из них считаются дорогими: квиквы, до которых стало вовсе невозможно добраться, потому что они или очень хорошо умеют скрываться, или вовсе перестали вить гнезда на этом берегу, и другие, маленькие птички, гагары; последние были перелетные птицы, и прежде их преследовали так неутомимо, что они стали очень недоверчивые и редко показывались в этих местах. Хромуша расспросил про гагар и узнал, что на брюшке у них очень густой блестящий пух, употребляющийся для украшения одежды вместо меха. Его скупали промышленники, торговавшие перьями, приезжавшие сюда два раза в год. У Хромуши было уже до дюжины хохолков; ему очень хотелось знать, когда приедут эти промышленники, чтобы продать им свой товар, но он боялся возбудить подозрение расспросами и отложил их до другого раза.

Хромушу удивляло, что до него никто еще не отыскал приюта квикв на вершине скалы, но он услыхал кое-что об этом, что заставило его призадуматься. “В старину, — говорил рассказчик, — птицы эти жили на деревьях — на большом утесе, но от него отвалился большой осколок и так как нынче там не растет деревьев, корни которых связывают почву, то на него перестали взбираться. Говорят, что земля там такая рыхлая, что весь утес может обрушиться от тяжести только одного человека.”

Хромуша ушел из деревни немножко встревоженный. Как было ему не тревожиться, когда он жил на этом утесе и каждое утро влезал на самую вершину его?

Ночью ему стало страшно. По морю ходили большие валы. До него доносился их глухой рокот, он беспрестанно просыпался, воображая, что это обрушивается утес. Он слишком хорошо изучил местность и знал, что пещера, в которой он жил, принадлежала к той же каменной породе, как и большие камни, называемые Черными и Белыми Коровами и которые обрушились сверху вместе с землей. Море постоянно подмывало подошву дюн и, как говорили, каждую зиму сносило их. Очень могло быть, что большие камни, под которыми находилась пещера Хромуши, лежали на очень рыхлом грунте. Кроме того, земля могла осыпаться сверху и завалить вход в пещеру, и тогда Хромуша остался бы в ней навеки, погребенный заживо.

Бедный мальчик не мог спать. Теперь, когда он умел размышлять, он чувствовал, что эта драгоценная способность влечет за собою другой печальный дар предвиденья. К счастью, им владела страсть, заглушавшая страх. Он хотел жить сообразно с природой, свободным и самостоятельным существом. Он не знал этого слова — природа, но был в восторге оттого, что живет как дикарь, и чувствовал какую-то горделивую радость при мысли, что его не соблазняет мирный приют у домашнего очага и тишина родимых полей. Он решился остаться в своем гнезде, на том основании, что если на скале поселились птицы, то вероятно, они в этом случае одарены большею проницательностью, нежели человек, и чувствуют инстинктивно, что скала еще тверда и не скоро обрушится.

Он прожил в дюне все лето, покупая себе съестные припасы в разных местах; он нигде не говорил, кто он и откуда; все более и более привыкал он питаться только дарами моря и плодами для того, чтобы не быть рабом своего желудка. Вскоре он стал так воздержан в пище, что его уже не тянуло ходить в деревню. Ему удалось встретить промышленников, приехавших за перьями, и он продал им свой товар так, что никто не видал. Он был настолько благоразумен, что не стал очень дорожиться, чтобы иметь покупателей и впредь. Он согласился взять по экю за перо, а так как у него было пятьдесят перьев, ему отсчитали триста ливров блестящими золотыми луидорами. В те времена такая сумма считалась огромной, и можно поручиться, что ни одному крестьянскому мальчику никогда не привелось добыть столько денег.

• Предыдущая
• 11/20
• Следующая