Судьба Илюши Барабанова - Жариков Леонид Михайлович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/82
• Следующая

Адам как угорелый носился по лесу, раскапывал кротовые бугры, потом исчез за кустами орешника, лишь доносился издали его громкий лай.

За второй просекой росли молодые березки и столько цветов увядающей медуницы, белых звездочек заячьей капустки и голубых фиалок было вокруг, что глаза разбегались. Лесной воздух напоен запахами прошлогодней прелой листвы и свежих весенних побегов.

Коровы устали от бестолковой беготни и понемногу утихомирились; они паслись, похрустывая свежей травой, раздувая влажные ноздри.

Илюша понемногу привыкал к лесу. Теперь бор казался ему полным сказочных тайн. Чудеса прятались и таились в темных еловых зарослях, за каждым кустом, замшелым пнем, который и сам-то был похож на чудище. Постепенно мальчик освоился, и то, что раньше казалось загадочным, оказывалось простым и понятным. Вот бежит, журча, прозрачный ручей, на дне шевелится прошлогодний дубовый лист. Хочешь, зачерпни пригоршню студеной воды и напейся. Чувство радости охватывало Илюшу. Два счастья сразу обрушились на него: нашел друга и попал в объятия доброго старого бора.

Когда пастухи пригнали стадо на полдень, их уже дожидалась бабушка. Она отдыхала на пеньке, а рядом стоял жестяной подойник, повязанный белым платком.

Белянка, увидев бабушку, обрадованно замычала.

— Что, соскучилась? — Бабушка ласково почесала корове звездочку на лбу, потом подала Михеичу завязанный в узел чугунок с кашей.

Михеич расстелил на траве ветхий пиджак, вынул из-за голенища деревянную ложку и, подмигнув Илюше, торжественно занес ее над чугунком:

— Стой, Илья, играй назад! — неожиданно остановился Михеич, вспомнив о чем-то. Он выложил на траву несколько ложек каши и крикнул Адама.

Адам ел не спеша, бережно охватив передними лапами горку гречневой каши, точно знал ей цену. Он даже крошки подобрал языком и снова посмотрел на Михеича, помахивая хвостом.

Пастухи опорожнили чугунок, и Михеич сказал:

— Теперь можно жить. — Старик покосился на попадью, пришедшую доить корову, и сказал громко, чтобы она слышала. — Если бы матушка дала нам парного молочка, совсем было бы хорошо.

Попадья притворилась, будто слова Михеича ее не касаются. Но он решил ее донять:

— Матушка, ай не слышишь? Надо бы пастушонку молочка налить.

Маленькая, пухлая, со сладкой улыбкой на румяном лице, попадья поправила платочек с кружевами и сказала:

— Голубчик ты мой, где оно, молоко-то, сколько его? Если бы оно было, а то его вовсе нету. Не обессудьте, пастушки, и господь бог наградит вас. Завтра кашки принесу, овсеца бог послал.

— Мы не лошади, матушка, овес есть, — сказал Михеич.

— И-и, слова твои негожие! Вся Россия овес ест. Молиться бы тебе, а ты злословишь…

— Матушка, брюхо-то глупое, в молитвах не разбирается, ему дай поесть. Верно я говорю, Илья?

Попадья не ответила и пошла, согнувшись под тяжестью подойника. Михеич с усмешкой сказал ей вслед:

— Ну и времена пришли: попадья сама корову доит. Бывало, у нее прислуг полный дом, к самому губернатору в гости ездила…

Доить корову Подагры Ивановны пришла ее краснощекая плечистая прислуга Акулина. Управившись с дойкой, она сразу же пошла домой широкими, мужскими шагами. Дольше всех задержалась бабушка Дунаиха.

— Аграфенушка, погляди, мальчишка ноги исцарапал. Неужели старых опорок не нашлось?

— Может, ему еще гамаши купить? Чай, на дворе лето, какой мальчишка ноги себе не сбивал? Привыкнет и твой граф беспортошный.

— Ладно, Илья, сплету тебе лапти, — сказал Михеич и добавил: — Не зря говорится: зайцу да воробышу, да третьему, приемышу, нет хуже житья на свете… Илья, погляди, никак, твой дружок идет?

Карманы у Степы были чем-то набиты так туго, что оттопырились и мешали ему идти.

— Здравствуйте, пастухи, — серьезно, по-взрослому приветствовал Степа.

— Здравствуй, владыко, — ответил Михеич.

Степа не обратил внимания на шутку старика и отозвал в сторонку Илюшу. За кустом бузины он стал вынимать из карманов просвирки.

— Поесть тебе принес. Вон сколько!..

— Степа, зачем? Я не хочу…

— Бери, не разговаривай! Я лучше знаю, хочешь ты или нет.

— Тогда и дедушке дай.

— Ладно, дам… — хмуро отозвался Степа.

А тот, как нарочно, опять встретил прислужника веселым окриком:

— Степа, как там дела в небесной канцелярии? Что-то бог давно дождя на землю не посылает. Ответь, пожалуйста, в чем дело?

— Не знаю, — нехотя отозвался Степа.

Илюша угостил Михеича просвирками. Пастух догадался, кто принес гостинцы, и добродушно сказал:

— Ах, Степка, стыда у тебя нет.

— Почему так?

— Тело Христово в карманы напихал.

— Они черствые…

— А если бы увидала попадья?

— Не увидит. Я нарочно шел через Пятницкий косяк, а она ходит через подзавальскую водокачку.

— Скажи какая жадная у тебя попадья, — заметил Михеич. — Просил для Илюшки молока — отказала.

— Зато батюшка добрый, — как бы в отместку заявил Степа. — А дочка его Тина еще добрее. Как приду к ним дрова колоть, обязательно сунет в карман кусок пирога.

Михеич, отдыхая, улегся на спину.

— Эх, Тина, разрисована картина… — сладко зевая, протянул он. — Рассказал бы я вам одну интересную историю, да Степки боюсь.

Ребята усмехнулись.

— Про что история, дедушка Михеич?

— Притча: как бог зверям хвосты раздавал. Степа, будешь слушать?

Предчувствуя, что рассказ будет направлен против него, Степа сказал не очень весело:

— Ну, буду…

— Тогда слушайте. Было это на третий день сотворения мира. Бог создал тварей и объявил, чтобы приходили разбирать хвосты, кому какой понравится. Сбежались отовсюду звери, слетелись птицы, давка началась, каждый старается ухватить себе хвост получше. Павлин всех опередил и самый красивый хвост зацапал. Только заяц сидел в норе и боялся вылезать, потому что гроза надвигалась.

Илюша засмеялся. Степа тоже прятал усмешку и молча слушал.

— Ну что делать зайцу? Видит он, как звери пробегают мимо, и просит: «Эй, захватите для меня хвост, а то я боюсь». Никто зайца не слушал, всем было некогда. Тогда подумал заяц: «Останусь без хвоста». Набрался он храбрости, выскочил и помчался. Прибегает, а хвосты разобраны. Валяется какой-то огрызок. Обиделся заяц и говорит богу: «Если такое дело, не надо мне вовсе хвоста», — пошел. Бог кричит: «Бери, пока этот есть!» Заяц не оборачивается. Бог зовет: «Слышь, Косой, бери», — а сам взял огрызок хвоста и кинул вдогонку зайцу. Хвост и приклеился сзади. Так с той поры заяц и бегает куцый… Эге, Стенка-то, никак, обиделся?

— Смеяться легко, а вы сначала докажите.

— Что доказывать-то?

— А то: было такое или нет, в каком Священном писании сказано.

Чтобы еще больше поддеть Степу, Михеич взял просвирку, перекрестился и, глядя на небо, стал читать:

— «Очи всех на тя, господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремени, отверзаешь ты щедрую руку твою и исполнявши всяко животное благоволение…» — С этими словами он отправил в рот Степкину просвирку.

После отдыха пастухи погнали стадо по Крутицкой дороге. Здесь бор примыкал к заросшему черемухой крутому берегу Яченки. На ветвях уже повисли жемчужные гроздья бутонов, по лесу плыл дурманящий аромат.

Стадо пригнали на берег Яченки. В этом месте речка круто поворачивала, подмывая на обрыве высокие сосны. Вода в омуте была глубокая, темная. Пахучие ветки черемухи смотрелись в зеркало реки.

— Гляди, Степка, и молись, — растроганно проговорил старик и показал на цветущие берега. — Молись не богам прокопченным, а вот такой красоте! — И Михеич неожиданно стал читать вполголоса:

• Предыдущая
• 26/82
• Следующая