Судьба Илюши Барабанова - Жариков Леонид Михайлович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/82
• Следующая

— Погоди, принесу, — сказал Степа и, ссутулившись, побежал домой.

Конопатый Егорка не был похож на своего драчливого брата Врангеля. Чувствовалось, что душа у него добрая.

Илюшу потянуло на улицу, и он вышел за калитку. Егорка тотчас окликнул его:

— Эй, Юзовка, иди к нам!

Ребята с любопытством присматривались к Илюше.

— Сыграть хочешь?

— Нечем.

— Пойди у бабки стащи.

Степа уже вернулся, узнал Илюшу и предложил:

— Будешь играть за меня?

— А если проиграю?

— Ну и ладно. Бери, не стесняйся. Одно треснутое, но это ничего.

— Годится, — согласился Егорка. — Начинай, Юзовка.

— Сначала надо померяться, — потребовал Степа, заинтересованный в победе Илюши.

Померились на палке. Выпало начинать Егорке, вторым Кащею Бессмертному и, наконец, Илюше.

Сердце застучало возбужденно, в глазах вспыхнул азарт. Вспомнилась уличная жизнь, которая учила быть находчивым и ловким.

Илюшина бита катилась с горки, точно сломанное колесо: проковыляло и застряло в канавке. Здесь оно было в безопасности, и никому не удалось попасть в него. Когда снова подошла очередь Илюши, он нацелился в ближайшее, очень красивое, разрисованное под мрамор яйцо. На этот раз его бита покатилась прямо в сторону и стукнулась о бок желтого яйца.

— Молодец, выиграл! — похвалил Егорка. — Бери, Святой, а ты кати еще раз.

Счастье сопутствовало Илюше. Его бита ударилась о бок малинового яйца, перевалила через бугорок и ткнулась в другое — синее, как небо.

— Так не пойдет! — запротестовал Кащей Бессмертный.

— Почему? — вступил в спор Степа. Он волновался за Илюшу, и его серые подслеповатые глаза мерцали.

— Нельзя по два сразу выигрывать.

— А если так вышло, чем он виноват? — не уступал Степа.

— Ладно, забирай, — согласился Егорка.

Спрятав за пазуху выигрыш, Степа начал расталкивать ребят:

— Посторонитесь, не мешайте человеку.

Егорка проиграл больше всех. Его конопатый, облупившийся нос порозовел еще больше. Но Егорка не пал духом и подшучивал над Илюшей:

— Старайся, бабка похвалит.

Илюша сам удивлялся, почему так удачно играет. Степа едва успевал складывать добычу под рубаху, суетился и настолько ушел в игру, что не заметил, как из-за угла появился его давний недруг Бориска-Врангель. А тот подкрался сзади и неожиданно ударил Степу палкой по спине.

— Христос воскресе, — сказал он, когда Степа обернулся.

— Чего дерешься?

— Я христосуюсь, чудак.

Цепким взглядом Врангель оценил обстановку и догадался, что спрятано под рубашкой у Степы. Он обхватил прислужника и стал тискать его. Хруст яичной скорлупы рассмешил ребят.

— Пусти! — вырывался Степа, но Врангель крепко держал его:

— Давай вдаримся, тогда пущу.

— Не хочу я с тобой драться.

— А я хочу, — ухмыльнулся Врангель.

— Не трогай его! — сказал Илюша и стал между ними.

— Ты что, макаронов захотел? — спросил Врангель, взявшись за длинный козырек клетчатой кепки, точно собирался снять ее перед дракой. — Или, может быть, тебя лапшой накормить?

— Отстань, а то плохо будет, — пообещал Илюша.

Но Врангель наступал:

— Не стесняйся, говори: макаронов тебе или лапши?

Ребята расступились, образуя круг.

— Пускай вдарятся. Не мешайте.

— Огольцы, подержите кепку. — Врангель плюнул на ладони, пригладил взлохмаченные волосы и, шагнув к Илюше, ударил его и тут же присел — это означало, что он «лежачий», его бить нельзя.

Но Илюша приехал из шахтерского края, и там не знали подобных правил. Он дал Врангелю подножку и, не успел тот вскочить, снова крутанул, да так, что Врангель ткнулся носом в землю.

Ребята оторопели. Никто не ожидал от худенького новичка такой ловкости. На Солдатской улице Врангель считался атаманом, его побаивались даже взрослые. Но сейчас он не успевал закрываться от ударов Илюши. А когда ему удалось извернуться, подхватился и кинулся к своему двору.

Схватка далась Илюше нелегко. С плеча свисал клок разорванной рубашки, а драка еще не кончилась. Врангель выбежал с топором в руках и помчался к Илюше.

— У вас на шахтах так дерутся, да? — спросил он, яростно сверкая глазами. — А у нас вот как! — И он замахнулся на Илюшу топором.

Из калитки ветхого домика, у которого шла потасовка, выскочила собака и кинулась на Врангеля. Как видно, у нее были старые счеты с ним. Врангель мигом бросил топор, ударом плеча открыл калитку и скрылся под сдержанный смех ребят.

Вслед за собакой, которую звали Адамом, вышел старик. Вместо левой ноги у него была деревяшка.

— Что здесь за Синопский бой? — весело спросил он.

— Дедушка Михеич, это Бориска первый начал, — пожаловался Степа.

— Соловей-разбойник, на людей с топором бросается! Дайте-ка мне топор.

— А ты, старый хрыч, лучше не встревай в чужое дело! — крикнул Врангель, выйдя со двора, но, преследуемый собакой, снова спрятался.

На обратном пути собака обнюхала Илюшу, чувствуя незнакомого.

— А ты, гладиатор, чей? — спросил у него старик.

— Сирота, — поспешил объяснить Степа. — Из Юзовки приехал, племянник Петра Николаевича.

— Если родич Петра Николаевича и если сирота, милости просим в гости, — сказал старик. — У меня сирот полный дом: ворона Глафира, ежик Мишка…

Степа, смеясь, шепнул Илюше:

— Ежик курить умеет…

— Как же ты к Дунаихе явишься в таком виде? — с сочувствием спросил Михеич.

— Зашьем, — бодро сказал Степа, — у меня иголка и нитка имеется. Пойдем, Илюша!

Степа, хотя и не был сиротой — где-то в городе жила его мать с двумя братишками, — воспитывался у крестной на Солдатской улице. Их дом стоял неподалеку.

Сначала ребята спрятались в сарае, а когда за крестной захлопнулась калитка, Степа облегченно вздохнул:

— Ушла… Хочешь кулича?

— Рубашку бы зашить…

— Сейчас всё уладим.

Степа привел товарища в дом, где пахло пирогами и луковой шелухой.

— Крепко ты Бориске наподдал, — сказал Степа, вдевая нитку на ощупь, но проворно.

В доме тикали ходики, пахло воском и гарным маслом. Здесь, как в церкви, весь дом был в иконах. Не было свободного места, где бы не висели бумажные картинки «Жития святых», иконы, распятия, где бы не теплились лампады. В большом и светлом доме было душно, отовсюду смотрели скорбные лица святых, богородицы, мучеников, ангелов. Илюша разглядывал темные лики белобородых старцев и думал о Степе. Почему-то было жалко его. Может, и правда, что у него жизнь бесполезная…

— Сейчас разговляться будем, — весело говорил Степа, накрывая широкой ладонью мятые пасхальные яйца, которые выложил из-за пазухи. Он разделил их поровну на лавке; ел, а скорлупу собирал в пригоршню.

— Крестная у меня сердитая, — объяснил он. — Если узнает, то не миновать мне стоять на коленках перед иконами, да еще прикажет двадцать раз прочитать вслух «Отче наш».

— Зачем?

— Казнь у нее такая…

Илюша ел сладкий кулич, а сам разглядывал на полках церковные книги, поминания, закапанные воском, огарки свечей на тарелке. Степа ходил рядом и с набитым ртом объяснял:

— Это святой Серафим с медведем. А это Христос молится в Гефсиманском саду перед казнью на Голгофе… Стража искала его, подошла, а он спрашивает: «Кого вы ищете?» Воины ответили: «Иисуса Назарея». — «Это я», — сказал Христос, и солдаты повели его.

— Зачем же он признался?

— Праведно жил, не мог врать.

— Кому же он молится? — спросил Илюша.

— Богу.

— Он же сам бог.

— Мало ли что… Есть постарше…

— Тебе нравится в церкви?

— Еще бы!

— А почему?

— В церкви хорошо… — уклончиво ответил Степа.

Он умолчал о том, что не от хорошей жизни прибился к церкви. На улице Степу обижали ребята, пользуясь его подслеповатостью, и старались его унизить, осмеять. То, что ему было больно, ребят развлекало. Они никогда не упускали случая подставить Степе ножку, бросить в лицо тряпку и крикнуть: «Эй, Святой, лови!» В церкви было спокойно, точно сам бог становился на его защиту. Так и привык, и служители не могли без него обойтись.

• Предыдущая
• 20/82
• Следующая