Иисус. Надежда постмодернистского мира - Райт Том - Страница 21

Во–вторых, в свете воскресения крест открывается нам как поворотный момент всей мировой истории. В понимании Иисуса, все зло и боль мира сосредоточились в одной точке на кресте, потерпев на нем окончательное поражение.

При этом, конечно, нельзя не задаться вопросом: почему тогда боль и зло по–прежнему процветают в мире? Утешительно сознавать, что для ранних христиан, решительнее других утверждавших спасительную силу креста, эта проблема была не менее актуальной. Послания к Колоссянам и Ефесянам, в которых Павел прославляет подвиг Иисуса, написаны в темнице, где апостол находился во власти сильных мира сего. Каждому из нас приходится жить с этим противоречием. Однако если победа креста никак не отражается в жизни всего мира, если ее действие ограничивается лишь так называемой духовной» сферой, значит мы отрицаем значение, вложенное в нее Иисусом. Такое понимание креста и воскресения требует от нас, помимо всего прочего, веры в грядущую окончательную победу, когда Бог сотрет с наших глаз последнюю слезу. Все это подводит нас к темe последних двух глав настоящей книги.

В–третьих, крест можно рассматривать как величайшее проявление любви Иисуса к людям. Он стал кульминацией тех моментов в eгo служении — прикосновения к прокаженному, сострадания больным и осиротевшим, его слез на могиле Лазаря, — которые являют нам глубоко человечного и (об этом я буду подробнее говорить в следующей главе) одновременно преисполненного Божьим духом Иисуса. Свидетельство Иоанна о том, что Иисус, «возлюбил» Своих сущих в мире, до конца возложил их» (Ин. 13, 1), нельзя назвать какой–то более поздней богословской трактовкой событий, которые на самом деле протекали совсем не так, Описание Иоанна не расходится с действительностью.

В–четвертых, я хотел бы еще раз подчеркнуть, что означает изучение личности Иисуса в контексте задач, стоящих перед нами в этом мире. Говоря: «Мы следуем за Христом», мы подразумеваем распятого Мессию. Его смерть была не просто тяжким испытанием, обеспечившим прощение наших грехов, а затем преданным забвению. Крест является самым надежным, истинным и глубоким откровением личности и сердца живого любящего Бога. Чем больше мы узнаем о кресте во всех его исторических и богословских измерениях, тем глубже мы познаем того, по чьему подобию мы созданы. Тем лучше мы понимаем призвание нести свой крест так, чтобы в нашей жизни и служении люди увидели образ живого Бога. Потому, говоря о преобразовании окружающего мира (а именно этому была посвящена конференция, побудившая меня к написанию этой книги), мы не вправе думать, будто крест спасает нас «лично», а затем теряет всякую значимость. Преображение мира заключается в том, чтобы возвестить ему о спасении, добытом на кресте. Для этого необходимо, чтобы крест лежал в основании как методов, так и содержания. Мы еще вернемся к этой теме в заключительных главах.

В заключение я должен сказать, что, если последовать такому ходу рассуждений, мы неизбежно (я в этом убедился на опыте) столкнемся еще с двумя вопросами; что думал Иисус о своей личности и личности Бога гл что именно произошло в Пасхальное воскресенье? Этим вопросам будут посвящены следующие две главы.

Я уже давно привык к вопросам: «Был ли Иисус Богом?» и «Знал ли Иисус о том, что он Бог?» Это важные и насущные вопросы, однако, прежде чем на них можно будет дать ответ, их необходимо переосмыслить.

Дело в том, что слово «бог» — или «Бог» — понимается разными людьми по–разному. В современном Западном мире оно уже почти никогда не ассоциируется с традиционными идеями тщательно продуманного христианского вероучения. Вследствие этого происходит нечто поразительное; если я просто отвечу утвердительно на оба вышеупомянутых вопроса, у большинства моих собеседников создастся представление, с которым я сам никогда бы не согласился. Я не думаю, что Иисус отождествлял себя с существом, которое обычно подразумевается под словом «бог» многими из наших современников.

На самом деле, когда житель модернистского Запада произносит слово «бог», он имеет в виду деистического бога эпохи Просвещения; удаленное, отвлеченное существо, которое в каком–то смысле, возможно, и ответственно за сотворение мира, однако по большому счету он, скорее даже, оно, недоступно для людей и не имеет ничего общего с повседневной жизнью и болью мира в его теперешнем состоянии. Сама мысль о «божественном вмешательстве» является в данном случае смешением категорий: такой бог и думать не стал бы во что–то «вмешиваться». Конечно, многие христиане, желая теоретически обосновать свое ощущение Божьего присутствия и его силы и не отказываясь при этом от идеи его обособленности от мира, говорят о «чудесном» вмешательстве Бога в мирские дела. Хотя логически это не представляется возможным, уверяют они, Бог все же не связан законами логики и при необходимости волен нарушать собственные правила. Но совсем не таким изображает Бога Библия, И, что еще важнее, совсем иное представление о Боге было у Иисуса.

В тo же время интерес ко всему, что хотя бы отдаленно напоминает «религию» или «духовность», в нашем послеатеистическом мире продолжает расти. На полках книжных магазинов появляется все больше литературы, посвященной «духовному совершенствованию», включая целые разделы по переселению душ, экстрасенсорике, фен шуй, поискам своей личной богини и другим, несомненно, захватывающим темам. Все, что имеет отношение к «духовности» и «божественности», переживает новый пик популярности, если, конечно, оно не имеет ничего общего с традиционным христианством. Последнее, как правило, представлено в тех же магазинах широким выбором Библий в дорогих переплетах и молитвенников, предназначенных в качестве подарков на день конфирмации, в большинстве случаев обреченных пылиться на полках. (Помимо этого, крупные книжные магазины, по крайней мере в Великобритании, да и в США предлагает издания с сенсационными заголовками типа «Иисус и египетское франкмасонство». Все это при полном отсутствии не менее увлекательных и, в конечном итоге, доставляющих гораздо большее удовлетворение книг, посвященных историческим корням и настоящему состоянию истинного христианства.)

Итак, выбор «богов» в наше время велик и разнообразен. Но есть ли хотя бы у одного из них нечто общее с Иисусом? Сейчас крайне важно еще раз задаться вопросом; что же на самом деле означает cловo «Бoг», на что или, вернее, на кого оно указывает? И если мы, христиане, хоть в каком–то смысле отождествляем Иисуса с Богом, что мы под этим подразумеваем сами?

В дни моей молодости на приведенные выше вопросы существовало два диаметрально противоположных ответа. С одной стороны, многие христиане довольствовались одним из вариантов доказательства, во многих своих работах используемым Клайвом Льюисом: Иисус называл себя Богом, и это означает, что он был либо сумасшедшим (что несовместимо со всем остальным в его учении), либо злостным обманщиком (что противоречит его жизни и, даже больше, смерти), либо же он говорил правду. В последнем случае нам ничего не остается, как в это поверить. С другой стороны, самые влиятельные и ученые богословы не уставали повторять, что все это полнейшая бессмыслица. Мы ни на секунду не сомневались в нелепости предположений о человечности Бога или божественности человека. Эти понятия взаимно исключали друг друга. Ни один человек в здравом уме не станет притязать на божественность (такой ход мыслей в 1950–е годы был предложен американским богословом Джоном Ноксом и до сегодняшнего дня продолжает до отвращения часто повторяться в определенных кругах). В частности, как заявляют его сторонники, ни один иудей в первом веке не мог посчитать себя какого–либо рода «божеством». Ведь иудеи были монотеистами, II идея божественности человеческого существа могла появиться лишь значительно позже, после того как исконные, не признающие воплощение взгляды и учения Иисуса и первой Церкви были извращены язычниками. Все свидетельства об обратном незамедлительно отмечались. Считалось, что заявления о божественности Иисуса — это лишь вымысел первого или последующих поколений христиан, вкладываемый ими в уста самого Иисуса, особенно в Евангелии от Иоанна.