Что на самом деле сказал апостол Павел - Райт Том - Страница 8

«Ревность о Торе» толкала шаммаитов и их единомышленников на самые решительные действия ради исполнения пророчеств. Они не хотели сидеть, сложа руки, им не терпелось ринуться в бой. В этом и состояла для них «ревность по Боге», о которой в десятой главе Послания к Римлянам (Рим 10:2) упоминает Павел. Происходящее вокруг оскорбляет единого истинного Бога, ГОСПОДА. Его слава требует, чтобы все язычники, идолоклонники, кем бы они ни были, получили по заслугам. ГОСПОДЬ снова должен стать Царем всей земли, а для этого Израиль должен следовать Торе. Только верность ей может ускорить исполнение пророчеств. Если Бог вторгнется в историю прямо сейчас, а Израиль по–прежнему будет отступать от Закона, его ожидает участь язычников. А значит, одних напоминаний о важности Торы мало: жестоковыйный народ надо заставить. И здесь снова у нас есть повод задуматься об опасности «повторения пройденного», — разве не похоже мыслят нынешние иудейские ортодоксы, которые не только призывают к соблюдению субботы, но, чтобы подкрепить слово делом, забрасывают камнями машины, проезжающие в шаббат по их кварталу, и все ради святой цели? Такова «ревность в действии» — ревность о Боге, ревность о Торе, ревность, призванная приблизить Царство.

В этой связи следует сделать одно замечание. Нарисованный мною портрет разительно отличается от тех представлений об иудее Савле, которые мне внушали с самого детства. Меня учили, а я, соответственно, довольно долго верил, что Савл мыслил совершенно так же, как и многие мои современники: дескать, смысл жизни — в посмертном блаженстве на небесах, а чтобы попасть после смерти на небо, достаточно признавать и соблюдать всеобщий нравственный закон. Я представлял себе Савла этаким «протопелагианином», который думает, будто может «спастись» за счет своих заслуг. Мне он казался последовательным сторонником тех представлений, которые можно бы определить как «законничество» или «морализм» — веру в существование вневременных правил хорошего тона, следование которым гарантирует обещанные блага, в частности, «спасение» и «жизнь вечную», в смысле посмертного райского блаженства.

Сейчас я понимаю, что был в равной мере несправедлив и по отношению к эпохе (во времена Савла так еще никто не мыслил), и по отношению к культуре (иудеи так не мыслят вообще). Эд Сандерс совершенно прав: рассматривая иудаизм I века и, в частности, фарисейство как раннюю форму пелагианской ереси, мы возводим на него напраслину. Заметим, кстати, что избежать анахронизмов не удалось и самому Сандерсу. Он сводит иудаизм к чистой «религии» и упорно отказывается замечать в нем политическое измерение, на которое считаю необходимым указывать я.

Сандерс следует Мишне и рассматривает иудаизм I века как сугубо религиозное движение. Иначе говоря, он принимает позицию Гиллеля.

Однако Савла из Тарса ни вневременные правила спасения, ни «дела праведности» не интересовали. Не интересовала его и религия как, — воспользуясь понятиями Сандерса, — «вхождение» (getting in) и/или «пребывание» (staying in). Он хотел только одного, — чтобы Бог спас Израиль. Больше того, во всем иудейском Писании Савл искал главным образом подтверждений того, что именно так и случится. Его можно бы сравнить с теми иудеями разных убеждений (их тексты отчасти сохранились), которые во времена величайших исторических, политических и культурных потрясений призывали Бога вмешаться в историю и стать на их стороне. Это настолько важно, что для тех, у кого остались сомнения, я повторю еще раз: иудеев вроде Савла Тарсянина абстрактное, вневременное, внеисторическое спасение не интересовало. Их даже не очень заботило, «попадут ли они после смерти в рай», как сказали бы мы сегодня (они верили в воскресение, в то, что Бог воздвигнет их к вечной жизни в обновленном Израиле и обновленном мире, но их «вечность» очень отличалась от распространенного западного представления о «небесах»). Им было нужно только то спасение, которое, как они верили, единый истинный Бог обещал своему народу.

У этой надежды была одна очень существенная особенность. Как явствует из Танаха и некоторых более поздних текстов, Завет не означал, что Бог избрал своим народом Израиль, а судьба всего остального человечества ему безразлична. Напротив, он состоял в том, что, избрав Израиль, Бог даровал спасение всему миру. Призвание Авраама перечеркивало Адамов грех. Однако Вавилонский плен показал, что Израиль сам нуждается в искуплении: посланный возвестить спасение сам жаждал услышать весть. Врач должен был исцелиться сам. Как уже говорилось, большинство иудеев I века все еще чувствовали себя в плену. Храм не был должным образом восстановлен, Мессия по–прежнему медлил, всеобщего воскресения так и не произошло, Тора не соблюдалась, и язычники не стекались к Сиону, чтобы услышать живого Бога. Пока все остается, как было, Божьи замыслы и обетования не исполнятся.

Все вышесказанное позволяет прояснить смысл двух довольно «темных» терминов. Во–первых, что в этом контексте значит «оправдание»? Начнем с того, что в иудейском сознании это юридическое понятие относилось к главнейшему из всех процессов, на котором Бог будет судить все народы и прежде всего тех, кто восставал против Израиля. Бог будет на стороне своих избранников: Он осудит язычников и спасет свой народ. Таким образом, «оправдание» понималось, с одной стороны, как будущее искупление и спасение, каким оно виделось в контексте завета (Израиль — народ Божий), и как судебный процесс (Божий суд представлялся как космических масштабов судебное заседание, на котором будет оправдан Израиль), с другой. Чтобы понять, как воспринимал мир живший в I веке иудей, необходимо научиться видеть любое событие сквозь призму этих самых важных для него понятий.

Юридическая метафорика была необходима, чтобы раскрыть смысл завета. Завет понадобился потому, что был совершен грех, а любой грех или злодеяние (так, по крайней мере, полагали иудеи) следует вынести на суд, который осудит виноватого и «оправдает», то есть признает невиновным или защитит, правого. Таким образом, вполне естественно, чтобы столь значимое событие, как окончательное разделение на «агнцев» и «козлищ», описывалось в юридических категориях. Бог творит суд, злодеи (то есть язычники и отступники из числа иудеев) будут осуждены и наказаны, верные (Израиль или, по крайней мере, истинный народ Израилев) — восставлены и оправданы. Искупление, которое вполне зримо и осязаемо выразится в политическом освобождении и восстановлении Храма, станет, как полагали они, величайшим из всех судебных вердиктов, достойной победой, признанной судьей. Несколько возможных сценариев предстоящих событий содержалось в Книге пророка Даниила, в частности, в главе 7. Недаром эту книгу так любили «ревнители».

Второй основной термин, с которым также предстоит иметь дело, — «эсхатология». Большинство словарей определяет его как «учение о смерти, суде, аде и рае» или что–нибудь в этом роде. Однако в научном обиходе, применительно к иудаизму и христианству I века, он понимается несколько иначе. Им описывается общее для иудеев и христиан представление о том, что история Израиля, а следовательно, и всемирная история, движется к заключительному моменту — последнему и окончательному разделению. (Следует подчеркнуть, что люди, как правило, не понимают, что, говоря о «конце света», иудеи и христиане не употребляют эти слова в прямом смысле. Они не имеют в виду, что мир и история действительно приближаются к концу. Понятие «конец света» им нужно, скорее, для того, чтобы обозначить главное, необратимое событие самой истории и его, как бы мы сказали, «головокружительные» последствия.) Таким образом, под «эсхатологией» подразумевается прежде всего представление о том, что история приближается, а возможно, уже приблизилась к своей наивысшей точке, к величайшему поворотному пункту. В этом же смысле может употребляться и определение «апокалиптический», но его в последнее время затаскали настолько, что некоторые ученые предпочитают отказаться от него вообще.