Белое золото, черная смерть - Хаймз Честер - Страница 16

Но полковник не ведал никаких сомнений.

— Доверься мне, сынок, — сказал он, — и мы не оставим в беде твоих людей.

— Я-то вам верю, — сказал Барри. — Я знаю: вы не подкачаете. Но наш руководитель О'Мэлли не одобрит моего прихода, если о нем узнает. Он ведь человек опасный, сэр!

Из-под белых усов полковника сверкнули белые зубы, и Барри вдруг подумал, что этот белый сукин сын слишком уж какой-то весь белый. Полковник же продолжал как ни в чем не бывало:

— Не волнуйся, сынок, мы разберемся с этим негром и положим конец его антиамериканской деятельности.

Барри наклонился вперед и понизил голос:

— Видите ли, сэр, сейчас у нас восемьдесят семь крепких, здоровых, работящих семей, готовых сняться с насиженных мест. Они только хотят знать, готовы ли вы заплатить им их премиальные.

— Их премиальные все равно что у них в кармане, так им и передай. — Полковник покатал сигару во рту и обнаружил, что она потухла.

Он небрежно швырнул ее прямо на пол и вынул новую из серебряного портсигара, что держал в нагрудном кармане. Затем он подрезал ее конец ножничками, которые извлек из кармана рубашки, сунул в рот и стал перекатывать, пока конец как следует не отсырел. Барри и блондин одновременно поднесли свои зажигалки. Полковник предпочел огонек Барри.

— Я узнал, что хотел, сэр, — сказал Барри. — У нас готово к отъезду более тысячи семей, и я продам вам весь список.

На мгновение и полковник и блондин окаменели. Затем полковник блеснул улыбкой:

— Если я не ослышался, мой мальчик, ты сказал «продам»?

— Поймите меня правильно, — начал Барри тихим хриплым голосом. — Конечно, я хочу, чтобы мне кое-что перепало за риск. Ведь этот список для нашего внутреннего пользования. У нас ушли месяцы, чтобы найти и завербовать всех этих крепких, здоровых людей. Узнай они, что я передал список вам, сэр, они могут поднять бучу, хотя это делается для их же блага. А я хотел бы немного отойти от дел, если вы меня правильно понимаете, сэр.

— Еще бы, мой мальчик, — сказал полковник, попыхивая сигарой. — Я люблю откровенность. Сколько же ты хочешь за список?

— Я думаю, пятьдесят долларов за семью недорого, сэр?

— Ты хоть и негр, а мне нравишься, — сказал полковник. Блондин открыл рот, собираясь что-то сказать, но полковник не обратил на него никакого внимания. — Я понимаю положение дел и не хочу подвергать тебя опасности — зачем тебе еще раз приходить сюда и рисковать быть замеченным этими цветными? Вот что мы сделаем. Ты доставишь мне список сегодня ночью. Я буду тебя ждать у Гарлем-Ривер, у выхода из подземки в сторону стадиона «Поло Граундс». Я буду в машине. Там мы и рассчитаемся. Тебя никто не увидит — там темно и безлюдно.

Барри заколебался, разрываясь между алчностью и чувством вины.

— Неплохо придумано, но я боюсь темноты, сэр, — признался он.

— Темнота не кусается, мой мальчик, — хмыкнул полковник. — Это только негритянский предрассудок. Ты будешь как у Христа за пазухой, честное слово.

— Ну, если вы даете слово, сэр, то, конечно, тогда со мной ничего не приключится, — отозвался повеселевший Барри. — Буду ровно в полночь!

Полковник махнул рукой, отпуская посетителя.

— И вы поверили этому… — начал было блондин.

Впервые полковник нахмурился в знак неудовольствия. Молодой человек разом осекся.

Выходя, Барри краем глаза увидел в витрине объявление: «Разыскивается кипа хлопка». «Зачем?» — удивился он.

Никто не знал, где ночует дядя Бад. В любое время ночи он появлялся на улицах Гарлема со своей тележкой, вглядываясь в темноту: не попадется ли что-то стоящее. У него был редкий нюх на ценное старье, иначе он не смог бы заниматься ремеслом старьевщика в Гарлеме, где никто никогда не выбрасывает то, что можно еще продать. Но дядя Бад ухитрялся находить такое старье и зарабатывать его продажей себе на кусок хлеба. На рассвете он возникал на одном из складов вторсырья, где белые люди с жилистыми шеями и бегающими глазками платили ему гроши за те тряпки, бумагу, бутылки, что он собирал за ночь. Летом он спал прямо в своей тележке. Обычно он ставил ее в укромном уголке на какой-нибудь задрипанной улочке, где никого не удивишь зрелищем старьевщика, спящего в своей тележке, укладывался на тряпье, покрывавшее его товар, и засыпал. Ничто не могло потревожить его сон: ни шум машин, ни брань мужчин, ни визг детей, ни сплетни женщин, ни вопли полицейских сирен, ни даже пробуждение мертвых.

В эту ночь его тележка была нагружена хлопком, и он откатил ее к улочке возле моста Трайборо, поближе к складу мистера Гудмана.

Рядом с ним остановилась патрульная машина с двумя белыми полицейскими.

— Что там у тебя? — спросил один из них.

Дядя Бад остановился и, почесав затылок, медленно ответил:

— Что там, босс? А бумага, картон, матрас, бутылки, тряпки разные…

— Восьмидесяти семи тысяч, часом, нет? — сострил полицейский.

— Нет, сэр. Но я бы от них не отказался.

— Что бы ты с ними сделал?

Дядя Бад снова почесал затылок.

— Купил бы себе новую тележку. А потом подался бы в Африку. — И добавил себе под нос: — Туда, где не будет белых сукиных детей с их дурацкими расспросами.

Конца полицейские не слышали и, рассмеявшись над началом, уехали.

Дядя Бад устроился у реки, возле брошенного грузовика, и лег спать. Когда он проснулся, солнце уже было высоко. Примерно в то время, когда Барри входил в контору полковника Калхуна, дядя Бад подходил к складу мистера Гудмана. Там, за забором, виднелись горы металлолома и деревянные строения, вмещавшие прочий хлам. Дядя Бад остановился у ворот, рядом с одноэтажной деревянной коробкой, где была контора. С той стороны забора бесшумно подошла огромная черная гладкошерстная собака величиной с дога и уставилась на старьевщика через проволочные ворота желтыми глазами.

— Хорошая собака! — сказал дядя Бад. Собака смотрела немигающим взглядом.

Из конторы вышел небритый, плохо одетый белый, отогнал и посадил на цепь собаку. Затем подошел к воротам.

— Ну что там у тебя, дядя Бад?

— Кипа хлопка, мистер Гудман.

— Кипа хлопка? — испуганно спросил мистер Гудман.

— Ну да, — гордо сказал дядя Бад, показывая на мешок. — Настоящий хлопок из Миссисипи.

Мистер Гудман отпер ворота и вышел посмотреть на хлопок. Хлопок был в джутовой упаковке, но он просунул руку в прореху и вытащил несколько волокон.

— Откуда ты знаешь, что он из Миссисипи?

— Миссисипский хлопок я вижу за милю, — сказал дядя Бад, — я его столько насобирал…

— Его что-то не очень видно, — заметил мистер Гудман.

— Я его нюхом чую, — сказал дядя Бад. — Пахнет негритянским потом.

Мистер Гудман повел носом:

— А что в нем такого особенного?

— От пота он только лучше делается.

К ним подошли двое цветных в комбинезонах.

— Боже, хлопок! — воскликнул один.

— Плачешь по родным местам? — спросил его напарник.

— Нет, по твоей мамаше, — откликнулся первый.

— Осторожней, дружище, — предупредил второй.

Мистер Гудман знал, что они шутят.

— Давайте его на весы, — распорядился он.

Кипа весила четыреста восемьдесят семь фунтов.

— Я дам тебе пять долларов.

— Пять долларов! — негодующе воскликнул дядя Бад. — Этому хлопку цена тридцать девять центов фунт.

— Это было во время Первой мировой войны, — сказал мистер Гудман. — Теперь его раздают бесплатно.

Двое работников молча переглянулись.

— Задаром ничего не отдам, — упорствовал дядя Бад.

— Где я продам эту кипу? — осведомился мистер Гудман. — Кому нужен необработанный хлопок? И на патроны не годится. Да и в аптеку его не возьмут вместо ваты.

Дядя Бад хранил молчание.

— Ладно, десять долларов, — сказал мистер Гудман.

— Пятьдесят, — упрямился дядя Бад.

— Mein Gott![1] Он хочет пятьдесят долларов! — обратился мистер Гудман к своим работникам. — Я за медь плачу меньше!